Феликс - Олег Хафизов

– Другие были, – Феликс перестал улыбаться.

– Ладно бы, какой еврей писал, а то ведь свой – казак, – громыхал

Клим. – Мы ведь знаем, ты родом с Новочерскасска, с самых казачьих мест.

"Во как, – " подумал я, представив себе Феликса в черкеске, которая ему очень бы пошла. Так вот отчего он весь такой горячий, угольный, немного турецкий.

– Короче, – поднялся Клим. – Казачий круг приговорил тебя, козёл, и Стасюлевича вашего к смертной казни, и она будет приведена в исполнение в течение недели, если ты, бля, не напишешь опровержение своей гнусности. Понял ты?

– Понял, не дурак, – загадочно ответил Феликс, и тут произошло нечто неожиданное, вернее, непривычное по исполнению.

Феликс, не вставая с места, взял Клима, как пришедшегося ему почти вровень, щепотью пальцев за лицо и трижды гулко ударил затылком о деревянную дверцу стенного шкапа. Выражение лица у

Феликса при этом было такое сосредоточенное, словно он убивал таракана.

– Никогда не называй меня козлом, – пояснил Феликс, выкинул в открытое окно /нагайку /атамана, сел на место и скрестил руки на груди.

– Уй! – вскрикнул Клим, схватился за голову и выбежал из кабинета. Затем он вернулся, напялил на окровавленную голову фуражку и убежал – теперь с концами.

– Стасова приговорили – понятно, но меня за что? – сказал Феликс и разлил по стаканам остатки водки.

– А херня все эти твои ушу-душу, саньда-буйда, – сказал Феликс, словно мы только и разговаривали на эту тему.

– Почему это? – возмутился я.

– Бокс ловчей. Благородное искусство просвещенных мореплавателей.

Я когда дрался с чеченцами в ДАСе, их прямо "скорая помощь" увозила, пока один не прыснул мне "черёмухой"…

– Где дрался?

– В ДАСе – Дом Аспиранта и Студента МГУ, общага. Мы там со

Стасовым учились. Помню, там был чеченец по имени Кавказ, он говорил: "Никогда не вынимай нож, если не собираешься…"

– Почему это херня? – вернулся я к теме.

– Ты боксом занимался? – упрямился Феликс. Он был, как уже говорилось, заядлый спорщик.

– Занимался.

– А я был чемпион округа.

– Ну и что?

– Ну, давай поработаем: ты по-своему, а я по-своему. Можешь ногами.

– Давай.

Мы поднялись на верхний этаж, в комнату супругов Недоимщиковых, где на гвозде висела пара потертых боксерских перчаток из настоящей кожи, оставленная одним из прежних обитателей. Другой пары, разумеется, не было, и перчатки достались Феликсу. Мы вышли в узкий коридор и стали прощупывать друг друга пробными ударами. Никаких уговоров не было, но лично я не собирался лупить его голыми руками по лицу – только руками и ногами по корпусу. По лицу можно было немного смазать, если откроется.

Феликс, хоть и давно не занимался, выглядел убедительно: поджарый, легкий, немного сутуловатый, но широкий в кости, – лучшей комплекции для боксера и не придумаешь. Он фехтовал своей левой рукой, прикрывая челюсть приподнятым плечом. Его удары пока налетали на мою защиту, хотя я был без перчаток и пустого места у меня оставалось больше. Один раз я пробил его в корпус хорошо, так что его отнесло на несколько шагов (всё-таки он был легче), потом

"осушил" ему бедро ударом ноги, потом сделал подсечку, от которой он чуть не рухнул. Наконец я прихватил его за плечо и пробил коленом в печень – скорее наметил удар.

Феликс схватился за бок и сморщился. Удар пришёлся по больному месту. После этого мне уже не очень хотелось боксировать, но Феликс от боли не увядал, а свирепел. Он снова встал в позицию, и его глаза загорелись бешенством. Он наскочил на меня и пробил такую зверскую серию ударов в лицо, как будто мы бились за кубок мира среди профессионалов с призовым фондом миллион долларов.

Один из ударов пришёлся точно мне в нос. Кровь полилась ручьем, устилая коридор черными пятаками пятен. Теперь уже драться расхотелось Феликсу. Он захлопотал вокруг меня, как родная мать.

– Прости, пожалуйста. Больно? На, вот, приложи. Не обижаешься? А хочешь, ёбни мне тоже в нос.

В его глазах было такое страдание, словно это я расквасил ему сопатку. Было совершенно очевидно, что надо искать денег ещё на одну бутылку.

Очередное коммерческое поползновение Китаева (провалившееся с треском) заключалось в перепродаже некой голландской компании крупной партии металлоконструкций Киреевского машиностроительного завода имени, допустим, Ленина, в качестве лома. Для этого из

Роттердама пригнали огромную фуру с печной трубой, спальной-кабиной и рыжим шофёром по имени Хайнц. Хайнц был лысоватый, пузатый, меднорожий немец, точь-в-точь хрестоматийный фриц военных кинолент.

Он мотался на своем дизельном дредноуте по всему сухопутному миру, говорил по-английски, по-испански, по-французски (но не по-русски), а в остальном не отличался от наших дальнобойщиков: такой же свойский, хамоватый, пропитой. Мне было поручено сопровождать голландского немца на завод, а затем в таможню, и переводить, что там потребуется, но, поскольку в деловых вопросах я был никчёмен, ко мне приставили пробивного Феликса. Он должен был правильно оформить немцу все бумаги и получить груз.

Предполагалось, что сделка не пройдёт просто. Китаев выдал мне

(как более благонадежному) денег и полный портфель водки на подкуп всякой мелкой сволочи, которая, к примеру, открывает на заводе механические ворота (а может и не открыть) или штампует бланки (а может и не проштамповать). На что он, собственно, рассчитывал?

После бокса мы решили отщипнуть от портфеля всего одну бутылочку, а остальные от соблазна запереть на ночь в нашем кабинете вместе с деньгами. Таким образом мы сможем забрать их не ранее следующего утра, перед поездкой, и никак не просадим разом, за один присест.

Эта дьявольская хитрость исходила от меня ещё на том этапе, когда я был обременен ответственностью и чувство долга было для меня не пустым словом. Феликс горячо её поддержал, и в самой этой горячности предчувствовался крах. Так чрезмерные клятвы любви вызывают сомнение в её прочности.

НЗ придавал нашему времяпрепровождению некую вальяжность. Мы понимали, что можем нарезаться в любую секунду, просто не хотим, и наслаждались нравственным законом внутри нас. У поворота к магазину мы приостановились обсудить складывающуюся ситуацию, и увидели влекомого невестой Стасова. Верка заметила нас и ускорила ход, так что наш бывший собутыльник только успел через плечо блеснуть очками.

Невольник многих страстей, он скривился от зависти.

– Вот видишь! – успел бросить ему вслед Феликс. – А когда-то и ты мог так же, с нами! Эх, денечки!

Понимал ли Феликс всю убийственность своего замечания? Думаю, что понимал. Стасов теперь находился под строжайшим контролем сожительницы, неусыпным, ежечасным. Она приводила его в контору, она же уводила в семью. Она позванивала ему во время рабочего дня, забегала в обед, и правильно делала. Без её присмотра он через день напился бы вдрызг, написал поэму, бросил работу и оказался возле магазина с алкашами, в данном случае – с нами. Но, в отличие от нас, он продолжал бы пить и пить до ручки, до потери достоинства, которая и привела его диалектически в хваткие объятия Верки.

– Мало того, что похожа на ворону, так ещё и одевается во всё черное, – заметил Феликс насчёт Верки.

– Чёрная вдова, – согласился я.

– Поедем ночевать к /моей /жене! – воскликнул Феликс в сердцах. -

Хочешь, я вас вместе спать положу!?

После эпизода со Стасовым мы продолжили прогулку в направлении магазина. Наш путь пролегал мимо цветочного рынка с подсвеченными аквариумами витрин и колобками-продавщицами, упакованными в тулупы, валенки и платки так плотно, что невозможно было различить ни форм, ни возрастов. Это место всегда нервирует, если идешь с девушкой под ручку и пустым карманом. Мы с Феликсом были далеко не девушки, и всё же к нам привязалась одна из продавщиц:

– Мальчики, розочки, попробуйте, какой стебель! Да не стесняйся, возьми ты его в кулак! Толстый, крепкий – стоять – не перестоять!

Лепесточки-то, лепесточки, что девичьи губки…

– Нижние губки, – хмурился Феликс. Поначалу он недоумевал, считая, что нас приняли за пидоров. Но после того, как к нам обратился третий колобок, мысли его переменились. Он сделался задумчив, начал торговаться.

– А что если мне подарить жене розу? – вслух размышлял он. -

Самую большую и толстую, чтобы стояла – не перестояла?

В его внутреннем борении чувствовалось ревностное наслаждение мазохиста.

Идея с розой, при наших ограниченных средствах, меня не обрадовала, хотя я не в силах был противиться столь романтическому порыву. К счастью, этого не понадобилось.

– Вообще-то, пошла она на хер, – высказался Феликс по зрелом размышлении. В троллейбусе он поведал мне историю, подтолкнувшую его к такому решению.

Оказывается, он уже дарил Ольге "большой и толстый", но не снискал благодарности. Был в его жизни относительно денежный кооперативный период, который к тому же совпал с зыбким семейным счастием. Однако и в это время Феликс не был дома частым гостем. Уж больно противная была у Ольги приживалка – древняя, сварливая троюродная бабка, почему-то поселившаяся в их двухкомнатной панельной "брежневке". Феликс появлялся дома всё реже, дел на стороне становилось всё больше, и он пытался возместить недостаток ласки подарками, улещивал жену не физически, но материально.