Гений, или История любви - Татьяна Веденская

Друзья заводились у нее сами собой, без особых усилий с ее стороны. Они слетались на ее улыбку и со временем привыкали к ее молчанию. Если честно, кажется, они даже больше любили ее за такую ее особенность. Ведь если один молчит, а другой говорит — это уже диалог. Самый лучший, самый желанный диалог в мире. Как и ее мама, ее подруги и друзья очень и очень любили с ней поговорить.

Можно было обнаружить странный факт, что хоть она и молчала, но при этом с ней все время кто-то говорил. На переменах, в столовой, около выхода и по дороге домой. Иногда, чтобы только закончить разговор, с ней шли даже те, кому было вовсе не по пути. Двадцать пять минут от Поварской улицы до ее дома на Тверской были до отказа заполнены разговорами. Еще и оставалось, не все выговаривалось, так что друзья заходили к ней домой, сидели, гоняли чаи, вместе занимались. Соня вела вполне активную социальную жизнь. Иногда в эту самую социальную жизнь ее втягивали даже против воли.

— Пошли с нами. Пойдешь? — спрашивали ее, и раньше, чем она успевала ответить, ее уже куда-то тащили. И даже если Соня была против и умудрялась озвучить это, произнеся «нет», это тоже никому не мешало.

— Да ты что, там будет так здорово! Интересно. И потом, нас уже ждут. Ну что я попрусь одна (один, втроем, без тебя). Поехали, а? Пойдем?

— Нет.

— Да брось ты!

И как всегда, от слов у Сони получались одни проблемы. Друзья просто-напросто забрасывали ее словами, и она сдавалась. Ее побеждали каждый раз, и она ехала туда, куда ее звали (шла, слушала, еще раз обедала и так далее), за что ее любили еще больше.

Да, друзей у нее имелось предостаточно, и их было даже больше, чем у тех, кто болтал без умолку, — такой уж она была человек.

Конечно, ее не так любили, чтобы сходить с ума или признаваться в чувствах. При всей ее красоте в ней пока еще не было чего-то того, что заставляет молодых людей терять от женщины голову. Соня была еще совсем ребенком! Поэтому она и жила спокойно и без каких-то особых потрясений. Учеба давалась ей легко отчасти из-за весьма лояльного отношения к ней учителей, отчасти из-за ее привычки делать все вовремя и в полном объеме, что было нетрудно. Она была действительно способной девочкой. То, что музыка в целом оставляла ее равнодушной, было, конечно, странно. Но об этом знала только она сама и не считала этот факт очень уж важным.

Хотя это совсем не значит, что любовь ее не интересовала. Очень интересовала, и книги она читала только такие — о любви, и в своих дневниках, которые она вела просто так — сама для себя, записывая разрозненные мысли и наблюдения за жизнью вокруг себя, Соня иногда вставляла пару-тройку фраз о любви. Или, вернее, о каких-то других вещах и чувствах, которые она видела вокруг себя и что было принято именовать словом «любовь». А с Готье — так он себя называл — Соня не видела никакой любви рядом с собой. Интересоваться было нечем.

Глава 2

Соня хорошо помнит тот день, когда она впервые его увидела. Погода была ужасной, то жара и солнце, то вдруг гроза, да еще такая — с громами и молниями, от которых все грохотало, и казалось, что мир перевернется и все его обитатели вылетят из него, как грибы из корзины, и понесутся, кувыркаясь на ветру, в тартарары.

Соня сидела на стуле в большой, дорого обставленной, но сильно захламленной кухне и смотрела в окно. Готье опаздывал. Она сидела тут уже часа полтора, выпила три чашки чаю, скормила местной собаке почти все сухие баранки из конфетницы — словом, отлично проводила время. Квартира, к слову сказать, была интересная, Соня в таких еще никогда не была. Когда-то, наверное, трехкомнатная, в старом сталинском доме с колоннами, неподалеку от метро «Сокол», теперь она была перепланирована самым невероятным образом. В ней была сооружена студия звукозаписи, и весь интерьер решал задачи исключительно рабочего порядка. Не было никаких спален или кабинетов, была комната с инструментами и микрофонами, обшитая чем-то плотным и пористым — звуконепроницаемым. Она была отделена толстым стеклом от звукооператорской, в которой все было обмотано проводами, на столах стояли приборы, микшерские пульты, клавиатуры, а также большой экран компьютера. Кроме этих, главных, помещений, еще оставалось достаточно пространства, которое никак не было разграничено и составляло сразу и прихожую, и гостиную, и спальню, и еще бог знает что. Мебель тут была тоже своеобразная, явно не дешевая: огромный угловой диван сразу человек на десять, несколько пуфиков, кресло в углу, какие-то стеллажи, заваленные чем-то невообразимо пыльным и старым. Убирались тут, если такое и случалось вообще, еще до пришествия Христа, до нашей, так сказать, эры, и все было засиженным, прокуренным, обезличенным.

Все было ничьим. Или общим, если уж изволите, что, впрочем, одно и то же. И среди этого «ландшафта» слонялись из стороны в сторону какие-то люди с бледными лицами. Они тоже ждали Готье.

Поскольку Соня понятия не имела, кто это такой — Готье, она не могла сказать, чтобы она его ждала. Как и всегда, она только смотрела по сторонам, а по большей части на собаку, которая, видимо, тут жила. Хотя все попытки обнаружить ее миску или, к примеру, место, где она спит, у Сони провалились. Похоже, что собака тоже жила на бесконечном диване, вместе с остальными людьми.

Соне было интересно, как зовут собаку, но ее никто за все это время по имени не позвал, а спрашивать она, естественно, не стала. Впрочем, они с собакой и так вполне нашли общий язык, потому что собака, в отличие от людей, прекрасно понимала Соню без слов.

Собака смотрела на Соню, и ее печальные карие глаза были полны надежды. То, что баранки кончились, она еще не поняла. Собака была красивая и толстая, с длинными рыжими ушами и вытянутым носом. Породистая, но что это за порода, Соня сказать затруднялась. Чем-то похожа на бассет-хаунда, но не такая мм… растянутая. Соня определенно видела собаку такой же породы… Сейчас-сейчас… где же? А… по телевизору, в рекламе какого-то корма.

Теперь, когда родители уехали, у нее всегда работал телевизор, и Соне больше всего запоминались именно рекламные блоки, они были громкие и яркие. Так вот, именно такую собаку сняли в рекламе корма, с такими же рыжими ушами и темно-коричневым носом. Только та, что была в рекламе, выглядела вдвое худее собаки, вымаливающей у Сони баранки.

Глядя на нее, она подумала: «Я, получается, собачница». И обрадовалась от того, что узнала о себе что-то новое. Иногда она чувствовала странное смущение в отношении самой себя — она себя плохо знала и не всегда понимала. Возможно, кому-то это покажется странным, так как большинство людей в силу разных обстоятельств считают, во множестве случаев ошибочно, что хорошо себя знают. Такая иллюзия возникает в силу огромной скорости, на которой сегодня живут люди. Когда несешься со всей дури и оглянуться-то некогда, вот и предполагаешь, что есть вещи незыблемые, а тем не менее невозможно понять, как относишься к собакам, пока не полюбишь одну. Как нельзя быть уверенным в том, что ты храбрец, пока не представился случай проявить смелость. И очень даже может получиться, что ты не храбрец, а трус, прячущийся за камнем, и не щедрый, а жадный, не любящий, равнодушный. Но думать-то никто не запрещал.