Комбинация - Дмитрий Мамин-Сибиряк

— Позвольте… что вы хотите этим сказать, Екатерина Васильевна? — бормотал Кекин, отодвигаясь от нее.

— Вы не догадываетесь, Владимир Евгеньич, а еще столько говорили об откровенности… вы вперед готовы возненавидеть человека, которому проповедовали эту мораль…

— Вы… вы… вы…

— Да, я именно такая девушка… с прошлым…

Последние слова Катенька проговорила уже стоя, ухватившись одной рукой за стол. Роковое слово точно остановилось у ней в горле… Кекин предчувствовал удар и старался не смотреть на нее. Когда он открыл глаза — Катеньки уже не было в гостиной.

— Вот так комбинация… — растерянно бормотал он, не зная, что делать: убежать неловко, оставаться — того хуже.

На выручку ему явилась Антонида Степановна, — она прибежала встревоженная, испуганная, жалкая.

— Что такое случилось, Владимир Евгеньич: с Катенькой истерика…

— Истерика? — переспросил Кекин. — Ах, да… До свиданья, Антонида Степановна.

— Да куда же вы, Владимир Евгеньич? Нет, я вас не пущу… Может быть, какие-нибудь пустяки… Катенька еще глупа и ничего не понимает…

— Потом… потом… — бормотал Кекин, отыскивая свою шапку.

Так он и не сказал ничего Антониде Степановне, как она ни удерживала его. Разве он имел право выдавать чужую тайну, а Катенька ему сейчас была чужая… А он и квартиру нанял, и директор поздравлял — вот так комбинация в самом-то деле!

В передней Кекин лицом к лицу столкнулся с Тихменевым. Они посмотрели друг на друга, смеряли с головы до ног и отвернулись — Кекин как виноватый выскочил из передней, а Тихменев только развел руками.

— Спятил, голубчик, — даже пожалел он.

— Ну, брат, у нас истерики, — объяснил все доктор, когда Тихменев вошел в кабинет. — Моя старуха катается в гостиной, а Катенька упражняется в своей комнате, то есть в детской… Ничего не пойму. И все это болван Кекин наделал.

— Он меня чуть с ног не сшиб в передней…

— Дикарь, одним словом.

Вечер в доме Вициных, несмотря на присутствие Тихменева, прошел скучно. Антонида Степановна ходила с заплаканными глазами и несколько раз напрасно стучалась в комнату к Катеньке — добрая женщина уже вперед обвиняла падчерицу во всей истории.

Когда Тихменев уходил, Катенька, наконец, показалась из своего заточения. Она улучила минутку, чтобы рассказать ему все.

— Катерина Васильевна, — бормотал он, пораженный всем случившимся. — Да как это вам в голову-то пришло?.. Да это что же такое?..

— Ах, не спрашивай… Все равно пропадать… — шептала она. — Он глуп и, посмотри, сам же придет ко мне… Я ненавижу… он поверил, что я девушка с прошлым… ха-ха!..

— Катенька… Катя… Катька!..

— Ты теперь мой, мой, мой!.. Хоть на день, на неделю, но мой… Уедем куда-нибудь! Я вперед пережила свой позор, свой девичий стыд…

На Тихменева вдруг накатилось раздумье: если эта Катенька была способна выкинуть такую штуку, то потом от нее не скоро отвяжешься… Такие бабы прямо с револьвером охотятся за своими аманами: цок — и амана как не бывало! Но, с другой стороны, его захватила самая смелость Катенькиной выдумки и потом — в каких дураках Кекин-то останется!

— Завтра я получу от него письмо и выговорю себе условием одну неделю… нет, две… У меня есть какая-то тетка, так будто к ней съездить. Ты будь готов.

Она теперь целовала его уже сама как сумасшедшая, плакала и смеялась, и опять плакала, улыбаясь сквозь слезы.

— Люблю, люблю… тебя люблю… — шептала она, прижимаясь к нему всем телом, точно хотела прирасти к нему. — Я погибла, не живя… не любя… я гадкая… Ах, как мне было стыдно лгать на себя и обманывать его!.. Я что-то такое много говорила и даже на него нападала…

V

Письма от Кекина не было три дня, но Катенька была спокойна — шла вперед очертя голову. Объяснение с Антониной Степановной ни к чему не повело, и Катенька повторяла только одно:

— Оставьте меня, мама… M-me Кекиной я еще успею быть.

На четвертый день явилось наконец письмо. Его принес почтальон вечером, когда Тихменев сидел за роялем, а Катенька разучивала под его руководством цыганский романс «Ночи безумные, ночи бессонные…». Катенька ниоткуда не получала писем, поэтому все ребята смотрели на почтальона с разинутым ртом.

— Екатерине Васильевне Ординой… — громко провозгласил гимназист, подавая письмо. — От Комбинации…

Тихменев сделал вид, что ничего не замечает, и продолжал разбирать ноты. Катенька равнодушно взяла письмо, разорвала конверт, пробежала небольшой листик почтовой бумаги и подала Тихменеву.

«Милостивая государыня Екатерина Васильевна, — писал Кекин мелким, сливавшимся почерком. — За эти три дня я так много пережил… Вы поймете мои чувства. Но не будем говорить о прошлом, а будущее зависит от Вас. Обдумайте свое положение, загляните в собственную душу и решите, в состоянии ли Вы принять на себя священные обязанности жены и, может быть, матери. От своих слов я не отказываюсь, потому что слишком любил Вас и люблю… У всякого, видно, есть своя судьба, от которой не уйдешь. Греки называли это „ананки“, а римляне — fatum… Мне страшно не за себя — я проверил себя и приготовился, но страшно за Вас. Уважающий в Вас свою будущую жену Владимир Кекин».

— Дурак… — решил Тихменев, возвращая письмо. — Этакими болванами тын подпирать.

Катенька ответила только через день и поставила непременным условием, что перед свадьбой уедет на две недели к тетке. «Мне тоже нужно подумать и прийти в себя, — писала она своим ученическим почерком, — а при нашей обстановке это невозможно… Я тоже много пережила за эти дни и не думаю, чтобы Вам было тяжелее. Во всяком случае, я не желаю и не имею права связывать Вас данным словом: Вы ошиблись в том, чего искали. Не лучше ли будет, если мы расстанемся навсегда?» Уверенная в чувствах Кекина, Катенька писала эти строки с легким сердцем: нужно выдержать свою роль до конца. Только когда письмо совсем было готово, на Катеньку напало раздумье, она еще раз перечитала письмо Кекина и ее точно кольнул его простой, душевный тон. А она, что она делает? Но теперь уже поздно…

Вместо ответа Кекин явился сам, желтый, растерянный. Он соглашался со всем, только бы скорее все кончилось.

— Вы были больны? — спрашивала Катенька, проникаясь участием к нему. — У вас такой цвет лица нехороший.

— Это так… это пройдет… Пришел взглянуть на вас. Соскучился, не могу…

Ей сделалось вдруг жаль его, но это было мимолетное чувство, погасшее так же быстро, как вспыхнуло. Опять та же гостиная, та же лампа, тот же tête-à-tête и тот же шепот за дверями. Кекин больше не читал наставлений и не заводил поучительных разговоров, а только потирал очки и тер себе лоб.

— Я вам расскажу когда-нибудь о лучшем римском императоре… — говорил он ни к селу ни к городу. — Марк Аврелий… да. Замечательный человек… Кстати, вы позволите мне проводить вас, Екатерина Васильевна? Я непременно приду… Ведь две недели одиночества для меня — это ужасно долго.

— Нет, лучше не приходите: мне будет тяжело прощаться с вами.

Он согласился. Это было наконец возмутительно: в этом глупом человеке даже не было мужского самолюбия, именно — настоять на своем.

Катенька уехала по железной дороге. Тихменев уехал днем раньше и ждал ее на одной из промежуточных станций. Кекин прибежал к Вициным в тот же вечер, «повертелся» с четверть часа и ушел.

— Какой-то он чудной. Христос с ним, — решила Антонида Степановна, качая озабоченно головой.

— Не забыла ли она калош? — спрашивал Кекин. — И плед взяла? Ну, отлично…

Он еще завертывал раз пять и смотрел выжидательно на Антониду Степановну. Она понимала этот немой вопрос: бедняга ждал письма, но письма не было. Настоящий петух, у которого курица забежала в чужой двор!..

Ровно через две недели в назначенный срок Кекин собрался на вокзал за час до прихода поезда. Публики было мало, и он то ходил по зале, то заглядывал на часы. Мало ли что может быть: сойдет поезд с рельс, стрелочник перепутает сигнал…. В довершение несчастья поезд действительно опоздал на целых десять минут благодаря снежному заносу. Ведь вот ни раньше ни позже явился этот занос. Наконец, часы показали 7 часов и 11 минут. Вдали, где-то точно под землей, раздался хриплый свисток, потом длинная пауза, и поезд с лязгом и шипеньем подполз к платформе, точно железная змея, собиравшая свои кольца.

Катенька весело выпорхнула из вагона второго класса и немного смутилась, когда увидала его счастливо-встревоженное лицо. За ней показался Тихменев, который сейчас же спрятался, завидев Кекина.

— Наконец-то… — счастливо шептал Кекин, отнимая у невесты какой-то кожаный мешочек. — Ну, что, как твоя тетка?..

Он еще в первый раз сказал «твоя» и точно сам испугался собственной смелости. Но она так устала с дороги, что не заметила этого смущения и только чуть не спросила: какая тетка? Лицо у ней было такое утомленное, движения вялые.