Тайный сообщник - Джозеф Конрад

-- Конечно!

Я повернулся к нему спиной, пока он вертелся в каюте. Потом я откинул крюк, запер дверь и даже заложил болт. Такое положение не могло продолжаться долго. Уже сейчас в каюте было жарко, как в печке. Я заглянул к своему двойнику и обнаружил, что он ни разу не пошевельнулся и по-прежнему прикрывал глаза рукой, но грудь его вздымалась тяжело, волосы были мокрые, а подбородок блестел от пота. Я протянул над ним руку и открыл иллюминатор.

"Мне следует показаться на палубе", -- подумал я. Конечно, теоретически я мог делать все, что угодно, никто не стал бы мне противоречить; но запереть дверь каюты и взять с собой ключ я не посмел. Выглянув из каюты, я увидел моих двух помощников; первый -- в высоких резиновых сапогах, второй -- босиком. Они стояли на юте, а стюард, стоя на ступеньке трапа, о чем-то с жаром им рассказывал. Случайно он меня заметил и юркнул вниз; второй помощник побежал на верхнюю палубу, выкрикивая какие-то приказания, а старший пошел мне навстречу, приложив руку к фуражке.

В глазах его светилось любопытство, оно мне очень не понравилось. Я не знаю, сказал ли им стюард, что я -- чудак, или попросту пьян, но одно было несомненно: этот человек намеревался ко мне присматриваться. Я встретил его улыбкой, которая, едва он ко мне приблизился, сразу возымела свое действие и заморозила его до самых бакенбард. Я не дал ему открыть рот.

-- Поставьте реи прямо, прежде чем команда пойдет завтракать.

То было первым распоряжением, какое я отдал на борту этого судна; и я остался на палубе, чтобы следить за его исполнением. Я воспользовался случаем осадить разок-другой юного зубоскала и внимательно всматривался в лица всех фоковых матросов, проходивших мимо меня к кормовым брасам. За завтраком я ничего не ел и председательствовал с таким ледяным достоинством, что оба помощника рады были ускользнуть, как только представится к тому удобный повод. Все это время двойная работа мозга доводила меня чуть ли не до помешательства. Я непрерывно следил за собой, а мое второе, тайное "я", зависящее от моих поступков не меньше меня самого, спало в койке, за той дверью, прямо против меня, когда я сидел во главе стола. Это состояние был близко к сумасшествию и ухудшалось еще тем, что я отчетливо его сознавал.

Целую минуту я должен был его расталкивать. Открыв наконец глаза, он сразу все вспомнил и вопросительно посмотрел на меня.

-- Пока что все в порядке, -- шепнул я, -- Теперь вы должны скрыться в ванной.

Он вышел бесшумно, как призрак, а я позвонил стюарду и, смело глядя ему в лицо, приказал прибрать мою каюту, пока я принимаю ванну, и "поторопиться". Мой тон не допускал возражений. Он сказал: "Да, сэр", -- и побежал за совком и щетками. Я влез в ванну, плескался и насвистывал в назидание стюарду, а мой тайный сообщник стоял, вытянувшись по швам, в крошечном свободном пространстве. При дневном свете его лицо казалось осунувшимся, веки были опущены под строгой темной линией бровей, сдвинутых на переносице в легкую морщину.

Когда я, оставив его там, вернулся в каюту, стюард кончал стирать пыль. Я послал за помощником и завязал с ним какой-то разговор. Кажется, я стал подсмеиваться над его устрашающими бакенбардами, но моя цель была -- дать ему возможность осмотреть мою каюту. После этого я мог наконец со спокойной совестью запереть дверь каюты и впустить моего двойника. Ему пришлось сидеть в дальнем углу, на маленьком складном стуле. Висевшие там пальто едва его не придушили. Мы прислушивались, как стюард вошел в ванную из кают-компании, привел все в порядок, наполнил водой графины, вымыл ванну, вышел снова в кают-компанию, хлопнул дверью и повернул ключ. Таков был мой план сделать невидимым мое второе "я". Лучшего средства нельзя было придумать при данных условиях. Так мы и сделали: я -- за письменным столом, делая вид, будто занимаюсь своими бумагами, он-- за моей спиной, так, что его не видно было в открытую дверь. Днем переговариваться было рискованно; а я не мог вынести этого странного ощущения-- перешептывания с самим собой. Время от времени я оглядывался на него через плечо. Он сидел, словно застыв, на низком стуле, сдвинув босые ноги, со скрещенными руками. Голова его свесилась на грудь. Он был абсолютно неподвижен. Всякий принял бы его за меня. Я сам был этим зачарован. Каждую секунду я озирался через плечо. Я смотрел на него, когда за дверью раздался голос:

-- Прошу прощения, сэр.

-- Да?

Я не спускал с него глаз, и когда голос за дверью возвестил: "К нам плывет шлюпка с корабля, сэр" -- я увидел, как он вздрогнул, -- первое движение за несколько часов. Но он не поднял склоненной головы.

-- Хорошо, спустите трап.

Я колебался. Быть может, шепнуть ему что-нибудь? Но что? Его неподвижность, казалось, была вечной. Что мог я ему сказать, чего бы он еще не знал?.. Наконец я вышел на палубу.

II

У шкипера "Сефоры" лицо было обрамлено жидкими рыжими бакенбардами, румянец соответствовал цвету волос, а глаза были масленые, голубые. Его нельзя было назвать видным человеком, -- плечи приподнятые, рост средний, одна нога слегка искривлена. Он поздоровался, рассеянно озираясь по сторонам. Я решил, что основной его чертой было тупое упрямство. Вежливость, с какой я с ним обращался, казалось, приводила его в замешательство. Быть может, он стеснялся. Он промямлил несколько слов, словно стыдился своего голоса, отрекомендовался (что-то вроде Арчболд, -- но теперь, по прошествии многих лет, я не могу точно припомнить), упомянул о "Сефоре" и еще кой о чем. У него был вид преступника, делающего тяжелое, мучительное признание. Он перенес ужасный шторм, ужасный... и жена на борту.

К тому времени мы уже сидели в кают-компании, а стюард принес поднос с бутылкой и стаканами. "Благодарю! Нет". Он никогда не пьет спиртного. Предпочитает воду. Он выпил два полных стакана. Ужасная жажда! С рассвета они исследовали острова вокруг его корабля.

-- С какой целью? Для развлечения? -- вежливо поинтересовался я.

-- Нет! -- он вздохнул. -- Тяжелый долг. Он продолжал бормотать что-то невнятное, а мне хотелось, чтобы мой двойник мог слышать каждое слово, поэтому я сообщил ему, что, к сожалению, я туг на ухо.

Такой молодой человек! -- покачал он головой, пристально глядя на меня своими маслеными глупыми голубыми глазами. -- Явилось ли это следствием какой-нибудь болезни?-- осведомился он без малейшего оттенка сочувствия, словно, по его мнению, я получил то, чего заслуживал.

-- Да, болезнь,-- согласился я небрежным тоном, видимо удивившим его.

Но цель моя была достигнута: ему пришлось повысить голос, чтобы рассказать мне всю историю. Не имеет смысла передавать здесь его версию. Все это произошло около двух месяцев назад, но он до сих пор находился под впечатлением случившегося и столько об этом думал, что в голове у него все перепуталось.

-- Что бы вы сказали, если бы такая история произошла на вашем собственном судне? Я плаваю на "Сефоре" уже пятнадцать лет. Я-- старый шкипер.

Он был сильно расстроен. Быть может, я бы и посочувствовал ему, если бы перед моими глазами не стоял все время тайный мой сообщник, словно он был моим вторым "я". Он сидел там, за перегородкой, и какие-нибудь четыре-пять футов отделяли его от нас. Я вежливо глядел на капитана Арчболда (если такова его фамилия), но видел перед собой другого, в серой пижаме, сидящего на низком стуле, со сдвинутыми босыми ногами и скрещенными руками, и каждое слово, сказанное нами, проникало в его темную голову, опущенную на грудь.

-- Я плаваю уже тридцать семь лет, но никогда не слыхивал о подобном происшествии на английском судне. И это случилось на моем корабле! И жена на борту!

Я едва его слушал.

-- Не думаете ли вы,-- начал я,-- что сильный удар волны, перекинувшейся, как вы сказали, в тот момент через борт, мог убить этого человека? Я видел однажды человека, убитого волной; она сломала ему шею.

-- Бог мой! -- воскликнул он, впиваясь в меня своими маслеными голубыми глазами.-- - Волна! Человек, убитый волной, не может иметь такой вид.

Он был буквально скандализован моим предположением. И когда я менее всего ожидал с его стороны чего-нибудь оригинального, он придвинулся ко мне и так неожиданно высунул язык, что я невольно отпрянул.

Нарушив столь живописным образом мое спокойствие, он глубокомысленно кивнул головой. Если бы я видел это лицо, заверил он меня, я не забыл бы его до конца своей жизни. Волнение было настолько сильно, что они не могли устроить мертвецу подобающие похороны. На рассвете они отнесли труп на корму и прикрыли ему лицо куском флагдука; он прочел короткую молитву, а потом тело бросили, как оно было-- в резиновом пальто и высоких сапогах, -- во вздымающиеся валы, готовые каждую секунду поглотить и самый корабль и обезумевших людей на борту.

-- Вас спас этот зарифленный фок,-- вставил я.

-- То был перст божий! -- с жаром воскликнул он. -- Я твердо верю, что только по милости божьей он выдержал этот шквал.