Полная переделка - Зиновий Юрьев

— Но я же вам несколько раз повторил, что услышал ее имя в первый раз, когда читал обвинительное заключение. Это недоразумение. Этого не может быть. Ошибаются ведь и. машины. Кому-то компьютер десять раз присылал напоминание срочно уплатить за электричество ноль-ноль НД ноль-ноль центов. Какой-то фирме машина заказала в десять тысяч раз больше деталей, чем им нужно было… Я не убивал эту девку. Вы верите мне?

— Не знаю, мистер Гереро. Пока не знаю. Да это и не имеет значения. Раз вы мне говорите, что невиновны, значит, мы будем строить защиту, исходя из того, что вы невиновны.

— А если бы я сказал вам, что действительно убил мисс Уишняк? Как бы вы тогда строили защиту?

— Я бы все равно попробовал доказать суду, что вы ее не убили. Ежели бы этого доказать я не мог, пришлось выбирать бы другую тактику, например, доказать, что вы действовали в порядке самозащиты. Или что вы, невменяемы.

— К сожалению, я вменяем.

— Увы, похоже на то. Когда-то, еще до того, как диагноз психического состояния начали ставить машины, психическая невменяемость, состояние аффекта были любимым оружием адвокатов. Защита приглашала своих экспертов, обвинение — своих, и на процессах разыгрывались грандиозные сражения психиатров. Латынь летела направо и налево, тесты, эффекты и синдромы носились в воздухе, ученые мужи хватали друг друга за горло… Сказочное было время. Теперь анализ психического состояния, как я уже сказал, ставит машина, и вся драма исчезла.

— Боюсь, эта тактика для нас отпадает.

— Скорее всего да. Подумайте еще, мистер Гереро, не мог ли кто-нибудь вас видеть в тот злополучный вечер в Элмсвиле? Не разговаривали ли вы там с кем-нибудь? По дороге туда? Напрягите память. Вспомните.

Гереро медленно покачал головой. Теперь мне уже не нужно было искать искорки страха в его странно светлых глазах. Страх клубился в них.

— Нет. Понимаете, мой дом находится не совсем в Элмсвиле, а чуть дальше за ним. Если ехать отсюда по третьему шоссе, левый поворот па Элмсвиль находится на двадцатой миле. Я же проезжаю еще милю и сворачиваю направо, на маленькую боковую дорожку.

— Куда ведет эта дорожка?

— К моему дому и еще двум. Но они довольно далеко от меня. Я их не вижу, они — меня.

— А в городе где вы живете? Или вы всегда ездите в Элмсвиль?

— Нет, у меня есть небольшая квартира. Маршал-авеню, семь. Изредка я остаюсь на ночь в своей семье.

— Вы женаты?

— Да, но мы не живем вместе с женой около трех лет.

— Вы не разведены?

— Нет. Жена не настаивает, а мне совершенно безразлично. Тем более что она все-таки мать моих детей.

— Сколько их у вас?

— Двое. Сыну одиннадцать лет, дочери восемь.

— Какие у вас отношения с семьей?

— Вам это нужно, мистер Рондол? — спросил Гереро. На мгновение он было обрел прежнюю властность, и в голосе его зазвучало нетерпение.

— Не знаю, честно скажу, не знаю.

Я не врал. Я действительно не знал, что мне нужно, и просто старался выиграть время, ожидая, что в голову мне придет хоть какая-нибудь спасительная мыслишка. Я подозреваю, что врачи, расспрашивая о всякой чепухе, тоже маскируют свою беспомощность и тянут время.

— Пожалуйста, Рондол. Думаю, что жена до сих пор не может простить мне ухода. Но она порядочная женщина…

— Сколько вы даете им денег?

— Три тысячи новых долларов в месяц. Как видите, сумма вполне приличная. Кроме того, если возникает потребность в чем-то дополнительном, я, как правило, не отказываю.

Я представил себе, как миссис Гереро должна просить у мужа денег на «что-то дополнительное». Не хотел бы я быть на ее месте.

— А дети?

— Дети? Что дети?

— Как они к вам относятся?

— Ах, как относятся? Не знаю, я их не очень часто вижу… Наверное, как обычно. Как в наше время дети относятся к родителям? В лучшем случае никак.

Я снял наушники и положил в чемоданчик. Гереро последовал моему примеру. В сущности, он был прав. Для такой беседы можно было и не напяливать на головы «сансуси», даже если нас подслушивало сразу двадцать человек.

— Послушайте, Рондол, — сказал вдруг Гереро, — ведь существуют же детекторы лжи. Может быть…

— Видите ли, их показания никогда не принимались судами, хотя когда-то в ходе следствия полиция и пользовалась иногда этими машинами. Что такое, в сущности, детектор лжи? Не сколько датчиков состояния человека. Один датчик показывает давление крови, другой — электропроводность кожи, третий — частоту пульса, и так далее. Изобретатели предполагали, что человек, говорящий правду, спокоен, а человек, лгущий во время допроса, нервничает. И это отражается па его физиологическом состоянии; пульс учащается, он потеет, и кожа соответственно лучше проводит электрический ток, подскакивает давление крови, ну и прочее в том же духе. Все это очень мило, за исключением одной маленькой детальки. Иному человеку соврать куда легче, чем сказать правду. На этом ведь, строго говоря, построена вся цивилизация. Чем больше лгут, тем более развито общество.

— Значит, даже если бы я прошел проверку на детекторе лжи…

— Только для собственного удовольствия.

Мне показалось, что за время нашего разговора Гереро стал меньше. Как будто вместе с самоуверенностью и агрессивностью он терял и вес. Он помолчал и спросил:

— А если суд признает меня виновным?

— У нас будет полтора—два месяца для апелляции, во время которых вы будете в спячке. Вы ведь знаете, что это такое?

— Да-а…

— Подсудимые просто-напросто замораживаются. Очень гуманно и экономично. Восемнадцать квадратных футов площади и полкиловатта в сутки.

— А потом?

— Если мы выиграем дело в апелляционном суде, вас разморозят, пожмут вам руку и отпустят домой.

— А если проиграем?

— После приговора, а он в таких случаях, как ваш, то есть предумышленное убийство, допускает только два варианта: смерть или полная переделка, вы сами выбираете форму наказания и даете подписку. Если вы выбираете смерть, то после отказа апелляционного суда вы тихо и незаметно для себя переселяетесь в мир иной. Когда-то для казни включали ток на электрическом стуле. Теперь его выключат. Ежели вы выбрали полную переделку, вас, не приводя в сознание, подвергают так называемой психокорректировке, размораживают, проверяют и отпускают домой.

— А какова статистика? Выбирает ли кто-нибудь смерть?

— Вы не поверите, мистер Гереро, если я вам скажу, что около шестидесяти процентов подсудимых, приговоренных к смерти или полной переделке, предпочитают смерть.

— Почему?

— Вы когда-нибудь видели измененных?

— Н-нет, не думаю…

— Вообще-то, строго говоря, они остаются теми же людьми. Допустим, вы подвергаетесь полной переделке. Вы остаетесь тем же Лансом Гереро, вы знаете, что вы Ланс Гереро, узнаете всех друзей и знакомых, помните свою предыдущую жизнь. Но вы начисто лишены агрессивности, вы не можете никому причинить зла, вы даже не можете соврать. Есть ли место для такого человека в нашей системе? Ведь он как святой, а святые как-то неважно вписываются в частнопредпринимательское соревновательное общество…