Чужой клад - Александра Девиль

— Он? Так это ж племянник помещицы Томской! Он вчера прибыл из Киева, заходил в городскую управу, я его видел. Так это его вы приняли за разбойника? Ой, не могу!.. — И Новохатько разразился оглушительным хохотом.

Настя от досады готова была разорвать влюбленного чиновника, потому что его нелепый смех тут же привлек внимание давешнего незнакомца, который, едва оглянувшись, сразу заметил Настю и, сделав в ее сторону один шаг, с усмешкой спросил у Шалыгина:

— Наверное, эта смуглянка исполняет в вашем театре роли злодеек? В лесу я ее принял сперва за нимфу, а потом — за фурию.

— Она о тебе тоже нелестно отозвалась, — заметил Шалыгин, уже сообразивший, что именно его приятель и был предметом Настиных подозрений. — И чуть не послала по твоему следу служителей Фемиды.

— Да? — «Охотник» обвел взглядом собравшихся во дворе людей и снова обратился к Шалыгину: — А что у вас тут стряслось? Кажется, я не вовремя?

— Сейчас расскажу, — вздохнул Иван Леонтьевич и, взяв приятеля под руку, почти на ходу отрекомендовал его окружающим: — Мой давний знакомец — дворянин Денис Андреевич Томский, ученый, путешественник, охотник и знаток изящных искусств.

Шалыгин увел Томского по аллее в глубину сада, а Насте пришлось терпеть докучные расспросы и еще более докучные любезности Остапа Борисовича. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу и почти не слушала собеседника. В ее голове вертелась неожиданная новость о том, что подозрительный незнакомец, оказывается, — племянник молодой и хорошенькой вдовушки Веры Томской.

Про Томскую говорили, что мужу нее был пожилым, намного старше ее, что после его смерти она почти не жила в своем глуховском поместье. Три дня назад Настя познакомилась с ней на «ассамблее», которую Новохатько вздумал устроить в своем доме. Там кто-то спросил Томскую, отчего она так редко украшает своим присутствием здешние места, и вдовушка кокетливо рассмеялась: «Знаете, когда привыкнешь к петербургской жизни, провинция немного скучна. Я потому в этот раз тут задержалась, что жду гостя. Должен приехать племянник моего покойного мужа. Он изучает древности, сейчас находится в Киеве, а потом обещает погостить у меня в имении. Посмотрит Глухов и окрестности». Одна бойкая девушка поинтересовалась: «А ваш племянник молод ли, хорош?», на что Вера с тонкой улыбкой ответила: «Не зарьтесь на него, красавицы, он мой жених». Старухи стали перешептываться: «Как же так, ведь нельзя, это грех, он же родич ее мужу». Но родство у Веры с «племянником» было не кровное, а потому вдовушка могла не бояться осуждения.

По обрывкам разговоров Настя даже узнала историю семьи Томских. Два брата — Андрей и Лев — при Анне Иоанновне были отправлены в ссылку за то, что участвовали в знаменитом «деле Волынского». Затем, после воцарения Елизаветы Петровны, когда многие опальные стали возвращаться из ссылок и восстанавливаться в прежнем значении, братьям Томским были пожалованы чины и земли. Старший, Андрей, вскоре умер, оставив жену и сына. Лев, не имевший семьи, женился на бедной уездной дворяночке Вере, пленившей его своей молодостью и красотой. Одно из новопожалованных имений Льва было на северо-восток от Глухова, и он иногда здесь бывал, неизменно привозя с собой молодую жену. Говорили, покойник отличался ревнивым нравом и ни на минуту не оставлял Веру одну. И, глядя на кокетливую красавицу, никто не удивлялся его ревности.

Все эти разрозненные сведения разом всплыли в Настиной памяти, и девушка слегка поморщилась, представив надменный взгляд и голос «столичной львицы». Вероятно, «жених» ей под стать. Вместе с тем Настю разбирало любопытство, хотелось послушать, о чем говорят Шалыгин и Томский. И при первой возможности, как только судейский чиновник отвлек Новохатько, она скользнула в сторону и, скрывшись за деревьями, пошла по аллее, вблизи которой могли находиться собеседники. Вскоре она услышала их голоса, приглушенные расстоянием и шелестом листвы. Они сидели на скамье, увитой шатром из дикого винограда. Настя приблизилась к ним сзади и, спрятавшись за широкий куст сирени, прислушалась.

Говорил Шалыгин:

— Вот такое у нас тут страшное происшествие. — Он тяжело вздохнул. — Ну, ладно, давай немного отвлечемся от мрачных дум. Значит, ты решил идти по стопам Василия Никитича Татищева?[3] Что ж, Клио — муза хорошая и к Мельпомене очень близкая. А какие новости у петербургских театралов?

— В Петергофе представляли «Гамлета» Сумарокова[4].

— Да ну? Это уж, кажется, третья постановка, — с оттенком зависти заметил Шалыгин. — А ведь знаешь, Денис, если по совести, так Александр Петрович трагедию Шекспирову уж слишком вольно переделал. А все потому, что не в подлиннике ее читал, а по французскому пересказу Лапласа.

— Да он и сам этого не скрывает, — заметил Томский, и в голосе его слышалась снисходительная усмешка человека, понимающего ревность одного творца к другому. — Александр Петрович так и говорит: «Гамлет мой, кроме монолога и окончания третьего действия и Клавдиева на колени падения на Шекспирову трагедию едва-едва походит». Это вот ты, Иван, по-английски свободно читаешь, так мог бы и Шекспира перевести.

— А я уже сделал попытку, — понижая голос, сообщил поклонник музы театра. — Только мне к приезду гетмана заказана не трагедия, а комедия. И знаешь, какое дело я задумал? Покажу наряду с французской одноактной пьеской сцены из Шекспировой комедии.

— Смелое новшество, — одобрил собеседник. — Какую же комедию ты выбрал?

— «Укрощение строптивой». Пьеса забавная, и в ней есть остроумные диалоги.

— И кто же у вас будет играть «the shrew»?[5] Не эта ли черноглазая фурия?

— Я еще колеблюсь между нею и Гликерией Борович. Но Гликерия у нас поет в «Служанке-госпоже»[6], она училась пению. Гак что, может быть, роль в комедии поручу все-таки Анастасии…

— Да у вас, гляжу, солидный репертуар! — рассмеялся Томский. — Ты здесь — как Александр Петрович в Петербурге. И вот ведь совпадение: Сумароков служит старшему Разумовскому[7], а ты — младшему.

— Увы, я не столько Кириллу Григорьевичу служу, сколько Теплову, — вздохнул Шалыгин. — Он в отсутствие гетмана всем тут распоряжается и в гневе бывает очень лют. А грубость его известна. Даже дамы на него жалуются. Вот недавно помещица Авдотья Журавка говорила, что он отнял у нее место в карете и она осталась на улице стоять под дождем. Признаюсь, я со страхом жду его приезда из Киева.

— Да, Теплов в доброте не замечен, — усмехнулся Томский. — А сейчас у него появились особые причины для раздражения. Я ведь с ним ехал от Москвы до Киева, и он всю дорогу произносил гневные тирады.

— А что случилось? — живо заинтересовался Шалыгин, тяготившийся своей зависимостью от всесильного ментора.

— Дело в том, что Ломоносов еще зимой побранился с двумя нашими могуществами — Тепловым и Шумахером[8]. Михайло Васильевич требовал более сильного участия ученого корпуса в управлении Академией. После этого Шумахер с Тепловым донесли нашему Президенту Академии, а вашему гетману Кириллу Григорьевичу, что не могут присутствовать вместе с «нахалом» Ломоносовым в академических собраниях. Кирилл Григорьевич послушал своего наставника, а также господина Коварнина, и запретил Михаилу Васильевичу являться в собрания.

— А «Коварнин» — это Шумахер?

— Да, это прозвище ему дал наш Михайло Васильевич. Оно бы, кстати, и Теплову подошло. Ну а дальше было так. Ломоносов написал Шувалову: «Я осужден, Теплов цел и торжествует. Президент наш добрый человек, только вверился в Коварнина. Президентским ордерам готов повиноваться, только не Теплова». Понятное дело, все дошло до Разумовского. Кирилл Григорьевич, слава Богу, обладает здравым смыслом, и сообразил, что жертвовать великим ученым в пользу коварного чиновника — дело неблагодарное и бесславное. И потому указание относительно Ломоносова он отменил и разрешил ему по-прежнему участвовать в собраниях. Теперь понимаешь, каков был гнев Теплова, когда он понял, что проиграл?

— Представляю, очень даже представляю лицо уважаемого ментора в эту минуту, — сказал Шалыгин с довольным смехом. — Надеюсь, его гнев уляжется к тому времени, как он приедет в Глухов.

— Думаю, что он еще задержится в Киеве недели на три, а то и дольше. Туда сейчас прибыли сербы, которых полковник Милорадович решил поселить между Бахмутом и Луганкой. Ну а Теплов, разумеется, желает лично поучаствовать в решении таких вопросов.

— Еще бы, без него в Гетманщине и вода не освятится, — усмехнулся Шалыгин.

Со стороны главной аллеи послышались приближающиеся голоса, среди которых Настя уловила и голос Новохатько. Подобрав юбки, девушка стремительно понеслась прочь, дабы не быть уличенной в подслушивании. Отбежав на расстояние, она какое-то время бесцельно бродила по парку, стараясь ни с кем не столкнуться, поскольку ей хотелось побыть в одиночестве. Настя, при всей ее внешней браваде, остро чувствовала любую неловкость в своем поведении и мысленно переживала те слова и поступки, из-за которых попадала впросак.