Проклятие Эдварда Мунка - Ольга Тарасевич

– А чем тебе еще заниматься? Сам ты рисуешь ужасно. Остается только писать о том, как это делают другие, – Марина затушила окурок в стоящей на подоконнике пепельнице и опять уставилась в окно. В голове вертелось: «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает». Или – клин клином?

Словно прочитав ее мысли, Антон нерешительно сказал:

– Пойдем, перекусим? Работа – не волк. Времени у тебя вагон и маленькая тележка. До дедлайна[10] еще неделя.

Марина вздохнула. Антон прав – журнал «Искусство» выходит раз в месяц. Времени подготовить обзор книжных новинок еще, и правда, более чем достаточно. Но этот умственный паралич… Мысли, не желающие отклеиваться от плоского живота с кубиками мышц, стекающие по линии волос к той штуке, которую мальчик украл…

– Поехали, – решительно сказала Марина, машинально приглаживая ершистую стрижку. – Только не в ресторан.

Антон радостно улыбнулся.

– Обожаю тебя.

– А я тебя. Ты мне очень нужен.

Вторая фраза находилась ближе к истине, чем первая, однако Марину это ничуть не заботило. Мужчины были в ее жизни пешками, которыми можно вести свою собственную игру. Во всяком случае почти всегда можно…

Первый визит в ее квартиру – Марина понимала это совершенно отчетливо – впечатление не для слабонервных. Кровавые пентаграммы на белых обоях, минимум мебели, никаких люстр, только светильники в форме свеч рисуют причудливые тени синими отблесками. За окнами – шумная Смоленская и небольшой дворик. Неон «Седьмого континента» и бабушки на лавочке. Дырчатый сыр, гостиница «Белград» с вечными огоньками и задыхающиеся в Москве старые липы. Но здесь, внутри, параллельный мир, ее личное пространство. И не только ее. Любимое местечко встречи всякой нечисти. Она ведь намного ближе, чем об этом принято думать. Она приходит сюда… «Как вы выдумываете сюжеты для своих романов?» – поинтересовалась у Марины однажды журналистка. Вот кретинка! Да не выдумывает Марина Красавина сюжеты. Она описывает то, что реально существует…

И все-таки Антон вздрогнул, хотя переступал порог этой квартиры не первый раз. И все вздрагивали. Кроме Саши. Любовь слепа? Неужели он, и правда, видел только ее, Марину?

– Хочу тебя, – руки Антона скользнули под юбку, погладили ягодицы. – Соскучился…

Его дыхание холодило мятой, и это раздражало, мешало представлять другой рот, пахнущий клубничной жевательной резинкой, нежный, волнующий.

И руки не те, и член, да все, все не так, не то, неправильно.

Но рядом с Антоном можно быть собой. Не мучиться угрызениями совести. И не бояться того, что станешь любимой, а потом задохнешься от одиночества.

«Быть счастливой очень сложно, – думала Марина, лаская любовника. – Не хочу. Не буду. Сердце, заживай скорее…»

Если бы у следователя московской прокуратуры Владимира Седова кто-нибудь вздумал поинтересоваться, любит ли он ноябрь, он бы честно признался: ненавидит. Серый, промозглый месяц. А после пятнадцатого числа жизнь представлялась особенно трагичной. Пара застолий в честь собственного дня рождения сдавливала голову обручем тупой боли. Супруга Людмила ворчала. А маленький Санька, чувствуя недовольство матери, капризничал ночами напролет.

Володя смахнул со стареньких, но все еще резвых «Жигулей» размокший сахар снега. Сел за руль, повернул ключ в замке зажигания и сразу же понял: зря он чистил машину. Аккумулятор сдох окончательно и бесповоротно. Из-под капота доносились скребущие металлические звуки, двигатель не заводился. Он вышел из машины, нашел среди сваленных в багажнике инструментов провода. И минут пять переминался с ноги на ногу, ожидая проезжающее мимо авто, от которого можно «прикурить» его аккумулятору.

Через залитый молочным туманом двор медленно волочился бомж с огромным позвякивающим пакетом. На редкость бесполезное в данной ситуации создание.

Седов посмотрел на часы. Если звонить кому-то из ребят, то они приедут минимум через полчаса. И тогда все вместе точно опоздают на утреннее совещание, и шеф опять разорется, попутно припоминая все его грехи – как реальные, так и существующие исключительно в воображении начальника.

В синем прокурорском костюме, сдавливающем плечи, ехать в метро особенно не хотелось. Еще галстук этот форменный, удавка, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Обычно он ходил на работу в джинсах и свитере. Однако на встрече с начальством приходится выглядеть прилично, и вот он втиснут в шкаф костюма, и в нем так неудобно…

Делать нечего. Седов закрыл предательницу-машину, тяжело вздохнул и направился к ближайшей станции метро. Благо та даже по московским меркам находилась близко, в двух минутах ходьбы от дома.

Следователь миновал аллею киосков. Прошел по длинному переходу, приложив некоторое усилие, чтобы не тормознуть у окошка со сдобой. Людмила, как и всегда во время размолвок, завтрак готовить отказывалась. Владимир выпил лишь чашку обжигающего чая. Пара конвертиков с сыром пришлась бы кстати. Но куда с ними в вечно спешащую толчею? А вот едкую московскую газету все-таки надо купить. Ехать до прокуратуры минут сорок. Заодно и окончательно проснется, поглощая хлесткое журналистское творчество.

Весьма удачно выиграв спринт к свободному месту в вагоне, Володя минуту поизучал коленки сидевшей напротив девушки. «М-да, нельзя ездить по утрам в метро в таких коротеньких юбочках и высоких сапожках. Граждане, вместо того, чтобы настраиваться на рабочий лад, представляют… Ладно, хватит, размечтался», – оборвал собственные рассуждения Седов.

Стянув куртку, он развернул газету и вздрогнул. «Оборотни в прокуратуре. Подростка обвиняют в убийстве тетки», – гласил заголовок.

Седову стало холодно в душном вагоне. Он так и знал: ничего хорошего от дела об убийстве Инессы Моровой ждать не следует. Никаких концов. Единственно возможный подозреваемый – племянник, но Володя уже давно отказался от идеи предъявить ему обвинение. Однако газетчиков это мало волнует. Слетелись стервятники, смакуют подробности. Уголовный кодекс надо чтить. Но иногда ой как не хочется. Придушил бы таких писак собственными руками!

Он читал пафосные строки статьи, машинально отмечая: фактуры, слава богу, немного. Это значит, что никто из коллег информацию газетчикам не сливал. Скорее всего кто-то из родственников убитой женщины имел знакомых журналистов. Возможно, ее племянник Егор.

Картина, представшая в ту ночь перед глазами приехавшей на вызов дежурной опергруппы, заставила побледнеть даже профессионалов. Женщина лежала на полу в прихожей со следами множественных, как написал позднее в протоколе Седов, ножевых ранений. Обычным языком выражаясь, потерпевшую изрубили в капусту, и выглядело это жутко. Перешагнув через залитое кровью тело, оперативник Паша метнулся в ванную, и все вокруг сразу же наполнилось клубами пара. Потоки воды устремились по коридору, и Володя, в нарушение всех процессуальных норм, схватил расстеленную у входной двери тряпку и принялся ликвидировать потоп.

– Тряпку можно было бы отправить на экспертизу, – ворчал из прихожей криминалист Сергей Бояринов.

– Ага, давай, тяни одеяло на себя. Пусть тело плавает в воде. Тебе-то что! Тебе главное – пальцы откатать! – судмедэксперт Александр Гаврилов был вне себя от гнева. Да и второе ночное дежурство подряд давало о себе знать. – А мне, значит, гемморойся потом и со сдвинутым телом, и со шмотками замоченными!

Седов прислушивался к их перепалке, орудовал тряпкой, отдавал Паше распоряжение вызвонить еще пару оперов для опроса свидетелей, орал на возникших в дверном проеме и сразу же испуганно заголосивших понятых. Просто Юлий Цезарь при исполнении.

– Это мы позвонили в милицию, – всхлипывала тетка, одергивая с трудом сходившийся на рубенсовских формах халат. – Живем внизу. Дом панельный, все слышно. Часа три назад…

– Да точно три, – перебил ее худой лысоватый мужчина в спортивном костюме. – По НТВ как раз последний выпуск новостей начинался.

Тетка бросила на мужчину презрительный взгляд, красноречиво свидетельствующий, кто в доме хозяин. Затем поправила прикрывающий утыканную бигудями голову платок и властно заметила:

– Петька, помолчи. Инесса вскрикнула. Потом что-то упало. Но мы тогда подумали – мало ли чего. Может, с Егором поссорилась, а потом уронили что.

– Так, – Седов последний раз отжал бесславно погибший вещдок в раковину и вернулся в прихожую. – Егор у нас кто?

Петр явно жаждал общения.

– Так племяш ее, елы-палы!

Тетка зашипела, как кобра, покосилась на тело соседки и всхлипнула.

– Племянник. Пятнадцать лет ему вроде. Они часто ругались. Короче, мы уже спать легли. И я слышу – стучит что-то, барабанит. Я в ванную. Вода с потолка льется сплошным потоком. Мы давай Инессе в дверь колотить. Не открывает. Потом в РЭУ дозвонились. Те про крик услышали, и заявляют – вызывайте милицию, мы уже один раз такую квартирку вскрыли, больше не хотим, полгода показания давали. Вот так все и вышло. А что же это получается? Егор родную тетю зарезал. Господи, людцы божьи, что творится на белом свете!