На берегах Ганга. Раху - Грегор Самаров

Во внутреннем дворе стоял простой паланкин, шерифы и Нункомар сели в него, и окруженный солдатами магараджа покинул свой дворец. Часть войск осталась во дворце, заняв подъезды и ворота.

Генеральша Клэверинг несколько раз пыталась терять сознание, но так как никто не обращал внимания на ее обмороки, она вскакивала, судорожно рыдая и призывая проклятия на Гастингса и его приверженцев.

— Идемте, господа, идемте, — кричал Клэверинг. — Здесь больше делать нечего… Мы должны указать этому дерзкому судье его место, дать почувствовать, что мы главные распорядители в Индии и что он не смеет у нас на глазах брать под арест наших друзей!..

Он помчался, даже не простившись с Дамаянти. Францис подал руку генеральше и последовал за ним, бледный и дрожащий от гнева. Момзон хотел сказать несколько слов утешения Дамаянти, но она встала, оперлась на руку Хитралекхи и ушла в свои покои.

Залы быстро опустели. Всех приглашенных на этот злополучный праздник охватил какой-то панический страх, когда увели Нункомара, и они в диком волнении теснились у выхода.

Народ с испугом смотрел на это бегство, обступал браминов и кшатриев, расспрашивая, что случилось, так как не все обратили внимание на отряд солдат, конвоировавший Нункомара. Когда узнали, что магараджа арестован, раздались жалобы и стоны, толпы народа рассеялись под влиянием невыразимого ужаса, и весть о неслыханном событии быстро распространилась. Землетрясение или иное бедствие не вызвало бы такого ужаса и смятения, как арест первого и знатнейшего брамина.

Площадь опустела, из дворца слышались стоны и причитания слуг, а забытые факелы и свечи зловеще горели во тьме ночи.

Дамаянти, как автомат, дошла до своей комнаты, насыщенной запахом цветов и освещенной мягким, голубым светом лампы в противоположность блестящим залам. Она отпустила служанок, бросилась на диван, покрытый дорогими коврами и подушками, и разразилась громкими рыданиями:

— Жестокие боги… Неумолимая судьба… Теперь все погибло, я больше никогда не увижу его!

Она каталась по ковру, вырывала цветы из волос и раздирала золотое шитье подушек ногтями своих нежных рук. Хитралекхи стояла сзади. Мрачно сверкали глаза красивой девушки, ненависть и презрение выражались на ее лице, и она проговорила так, что Дамаянти наверняка услышала бы, если б не была так охвачена своим горем:

— Да, ты больше не увидишь его! Она сокрушается не о том, кто дал ей богатство, почет и блеск, а теперь стал равен последнему нищему, а только о своей изменнической любви, о чарах, которыми околдовала врага своего супруга! Но он будет принадлежать только мне — мне, презренной служанке! Я рассею колдовство, которым она привязала его к себе. У меня нет обязанностей относительно этого дома, я свободна как птица, могу расправить крылья и лететь навстречу любви…

Дамаянти вскочила, распустила косы, разорвала на клочки кисейное покрывало, кинула на пол браслеты, ее платье спустилось, и она стояла почти обнаженная, грозно простирая руки и, бросая дикие взоры, требовала возлюбленного у богов. Заметив Хитралекхи, стоявшую неподвижно с холодной злорадной усмешкой, Дамаянти обхватила голову, подбежала к ней, обняла ее и воскликнула, громко рыдая:

— Я забыла о тебе, Хитралекхи, но ты еще тут, единственная, знающая тайну моего сердца… Я не одинока, если небо оставит меня, у меня еще есть хоть одно сердце на свете. Ты была моей служанкой — я сделала тебя моей подругой, доверилась тебе, а теперь я нищая… Ты одна осталась у меня на земле… Ты должна мне помочь!

Она опустилась на колени и обхватила ноги Хитралекхи. Лицо служанки преобразилось, приняв выражение глубокого сострадания, только глаза оставались опущенными и в них ничего нельзя было прочесть.

— Повелевай, госпожа моя, — сказала она, поднимая Дамаянти. — Если несчастье обрушится на тебя, я все-таки буду повиноваться тебе.

Дамаянти положила дрожавшую руку на плечо Хитралекхи, говоря:

— Ты свободна, а меня связывает золотая цепь, которая тяжелее железных оков. Этот блестящий дворец хуже мрачной темницы, ты же можешь выходить, можешь его видеть… Отнеси ему весть обо мне, скажи, что я умру без него… Они будут держать в тюрьме, они убьют Нункомара, которого свет называет моим супругом, но он всегда был чужд моему сердцу, я содрогалась перед ним, как перед шипящей змеей или подкрадывающимся тигром! Я свободна теперь, свободна от тяжелого, позорного союза, который соединял меня с ненавистным! Скажи ему это, он найдет возможность порвать цепи, которые приковывают меня к этому месту несчастья и позора… На его родине все свободны, там я могу ему принадлежать… Пусть он везет меня туда. Ты скажешь это ему, Хитралекхи?

— Я пойду к нему, — отвечала Хитралекхи, почти закрывая глаза. — И боги дадут мне силу тронуть его сердце. Но тебе, госпожа, прежде всего надо успокоиться… Только со спокойной душой можно устоять перед несчастьем и наконец сломить его.

— Да, я буду спокойна, — заметила Дамаянти. — Я буду мужественна в несчастье, если я вернусь на свободу… Лишь бы мне не потерять его, солнце моей жизни… Без него я погибну во мраке, который хуже смерти: Но ты пойдешь к нему, приведешь его ко мне… Ты устроишь мое счастье! На что мне богатство и роскошь этого дворца?.. На что мне почести, когда сердце каменеет?.. Я хочу любви, только любви!

— Я пойду к нему, — повторила Хитралекхи, глядя на Дамаянти, склонившую голову к ней на грудь.

Она отвела свою госпожу в спальню, окутала ее тончайшей кисеей, уложила на мягкую постель под шелковые одеяла и поправила подушки.

Дамаянти скоро заснула, изнуренная потрясениями, но спала она неспокойно, порывисто дышала, металась.

Хитралекхи молчаливо и неподвижно стояла у постели, то глядя на Дамаянти мрачно сверкающими глазами, то устремляя взгляд в темное пространство, со счастливой улыбкой слушая соловья, заливавшегося в густой листве.

Члены совета, не смущаясь обмороками генеральши Клэверинг, помчались в дом сэра Элии Импея. Они застали верховного судью в рабочем кабинете. Он встретил их с холодной вежливостью, спокойно выслушав горячие упреки генерала и желчные замечания почти задыхавшегося от злобы Франциса.

— Господа, ваши слова ни к чему не ведут, — отвечал он строго и серьезно. — Магараджа Нункомар обвиняется в подлоге, признаваемом английскими законами одним из наиболее тяжких преступлений. Если вы считаете магараджу невиновным, то он будет оправдан на следствии, а я обещаю вам насколько возможно ускорить дело.

— Но это безумие, — убеждал Францис, — это нарушение интересов Англии. Арестовать таким образом самого влиятельного человека Индии. Все брамины будут нашими врагами, весь народ сочтет это величайшим оскорблением!