Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

— Ты такой хороший мальчик, Степочка. Таня не зря тобой гордится!

Таней звали его мертвую маму.

5

Пух зашел в пропахший сигаретами и ссакой лифт, аккуратно нажал на проженную чьей-то зажигалкой пластмассовую кнопку с цифрой 4 и в нетерпении затопал ногой — скрипучий зловонный лифт его раздражал, но идти на четвертый этаж пешком дураков не было. Под «семейными делами», которыми он отмазался от Крюгера, скрывались ежедневные уроки игры на пианино — Пух их ненавидел, но родители были тверды в своем убеждении: по-настоящему культурный человек неотделим от умения музицировать на фортепиано. С этим следовало быть предельно осторожным: если бы Крюгер прознал о его ежедневной повинности, то непременно страшно бы засмеялся и сказал, что пианино — это забава для баб и лохов. Аркаша, по правде говоря, и сам склонялся к этому мнению — просто не знал, как деликатно донести эту мысль до родителей. И боялся представить, чтó с ним будет, если он эту мысль до них донесет.

В довершение ко всему, у Пуха абсолютно не было слуха и, как следствие, музыкального таланта: после трех лет мучений он едва мог с горем пополам сыграть вступление из «Лебединого озера» Чайковского — как говорила мама Аркаши, одного из самых простых в исполнении классических произведений. «Ага, блин, простых», — злобно думал Пух.

Дома пахло как надо: его любимыми вареными сосисками с пюре и зеленым горошком. На подсознательном уровне Пух понимал, что мама догадывается о его отношении к урокам фортепиано — и по мере сил старается подсластить эту, так сказать, пилюлю.

Ел он медленно, стараясь оттянуть неизбежный момент начала «семейных дел», но остатки настроения всё равно испортились еще до конца первой сосиски. Софья Николаевна Худородова, одетая в вырвиглазный оранжевый халат с попугаями, сидела с ним за столом с чашкой чая — очень слабого, почти прозрачного («вредно для сердца»), с тончайшим ломтиком лимона («в нынешних лимонах одна корка») и двумя ложками сахара («полезно для мозга»).

— Что сегодня было в школе, Аркаша?

— Да всё как обычно, мам.

Пух, разумеется, не собирался расстраивать маму тем, как на самом деле прошел его день в школе и особенно за ее пределами.

— Что ты интересного выучил?

Давно привычный к ежедневному ритуалу, Пух заготовил подходящий убедительный ответ заранее.

— Ой, мам, на истории было интересно! Ольга Васильевна рассказывала про древний город Танаис, который считался границей между Азией и Европой, представляешь?! И он тут рядом, от нас недалеко! То есть его давно разрушили, но потом на его месте…

Пух заметил, что внимание мамы рассеивается, и решил попытать счастья.

— Мам, я так на физре устал… Может, пианино на завтра отложим?

Софья Николаевна моментально вернулась в реальность и осуществила лазерное наведение на цель.

— Не пианино, а фортепиано. И у тебя сегодня не было физкультуры, Аркадий.

Это был провал.

— Откуда ты знаешь? — задал Аркаша риторический вопрос.

— Потому что я знаю твое расписание уроков намного лучше, чем ты сам. Ты закончил с обедом, сын? Не тяни время, нас ждет прекрасная, великая классическая музыка!

«Сраное “Лебединое озеро”…» — сокрушенно подумал Пух. Аппетит пропал; он сгреб остатки пюре и горошка в мусорное ведро, сгрузил тарелки в раковину и поплелся в комнату, которую родители называли гостиной, — переполненные книжные полки, заваленный книгами журнальный столик, телевизор (вокруг которого лежали книги) и, конечно, ненавистный музыкальный инструмент (на нем ничего лишнего никогда не лежало).

Сегодняшней пыткой была «К Элизе». Пух со вздохами и страданиями продирался через ноты, пять (а казалось, что пятьсот) раз начинал заново и строил планы убежать из дома, чтобы вступить во Французский легион, — он читал, что туда берут всех без разбора. Конечно, существовал момент физической подготовки, но дело это было наживное — не собирается же он бежать прямо вот сейчас. План надо было хорошенько обдумать!..

Софья Николаевна со вздохом сказала:

— Не знаю, может быть, лучше перейти к «Лунной сонате»…

В прихожей зазвонил телефон.

Аркаша навострил уши. Это было необычно — все, кто мог позвонить маме, знали, что по будним дням после обеда у нее «важные семейные дела»; его единственный друг Витя Крюгер ненавидел телефонные разговоры; папа был занят на своем факультете и никогда не звонил в неурочное время, если только речь не шла о чрезвычайном происшествии. Может, ошиблись номером?

Телефон продолжал звонить.

Софья Николаевна нахмурилась и пошла в прихожую, где на тумбочке стоял бежевый дисковый телефон. Пух прислушался.

— Алло?.. Натан, это ты?!

Натаном звали его отца (то есть, ко всему прочему, Аркаша был еще и Аркадием Натановичем — к счастью, одноклассники этой детали не знали).

— Что значит «включи телевизор»?! Ты прекрасно знаешь, что в это время Аркаша разучивает… А… Ох. Хорошо. Хорошо.

Она хотела что-то добавить, но услышала короткие гудки — ее муж, тишайший профессор истфака РГУ Натан Худородов, раздраженно бросил трубку.

Вот теперь Пух по-настоящему испугался. Папа никогда не повышал на маму голоса (а из трубки явно доносились крики) и уж точно никогда не прерывал телефонного разговора, не попрощавшись. Значит, случилось всамделишное чрезвычайное происшествие!

Пока Софья Николаевна включала телевизор и ждала, когда прогреется кинескоп и из серой мути выплывет изображение, Аркаша лихорадочно перебирал варианты. О чем важном среди дня могут объявлять по телевизору? Наверное, американцы всё же запустили свои ядерные ракеты. В детстве Пух очень боялся передачи «Международная панорама» (и всегда под каким-нибудь предлогом уходил в свою комнату, когда она начиналась) — там ведущий по фамилии Сейфуль-Мулюков показывал фотографии творимых американцами ядерных испытаний: жуткие грибы высотой с десятиэтажный дом вырастали из земли, из воды, а иногда и прямо из воздуха. Следом за ними, если верить ведущему, должна была наступить ядерная зима. Сейчас Пух Сейфуль-Мулюкова уже не боялся, но прекрасно понимал: если американцы осуществили задуманное, то прятаться бесполезно. Баллистическая ракета из какого-нибудь Техаса долетит до их дома гораздо быстрее, чем они с мамой успеют послушать последний в их жизни выпуск новостей. Мысли путались и цеплялись друг за друга. А может быть, еще и не ракеты?.. Вдруг опять кто-нибудь умер? Он не помнил, как умер генеральный секретарь товарищ Брежнев, зато смутно помнил, как папу отпустили с работы из-за смерти генерального секретаря товарища Андропова, а потом снова отпустили из-за смерти генерального секретаря товарища Черненко, и как на Андропове папа был объяснимо мрачен, а на