Проклятая квартира - Светлана Игоревна Бестужева-Лада

увез Петеньку из дома, и ищут его в другом месте. А мы их быстренько заберем и спрячем…

— Где вы собираетесь их прятать? — не выдержала я наконец.

— Где-нибудь, — «доходчиво» объяснил мне Кеша. И тут я неизбежно поняла, что опять придется огорчать Павла и лезть в «неженское дело». Если не я, то кто? Другой такой идиотки просто не отыщется в радиусе ближнего зарубежья.

Мне удалось не только узнать точный адрес Петеньки и бабы Кати, но даже получить относительно связные инструкции. Через парадный ход идти не рекомендовалось, там наверняка засада. Нужно было зайти со двора, подняться по водосточной трубе до второго этажа (там разбито окно), попасть на черную лестницу и подняться на последний этаж. Там дверь на кухню открыта и даже петли смазаны — Кеша, судя по всему, был не так прост, как мне показалось. В квартире найти Екатерину Павловну — бабу Катю, передать ей записку, забрать Петеньку (и старуху, если та согласится) и…

— Привезти их сюда, — закончила я. — А там что-нибудь придумаем. Ладно, сейчас что-нибудь съем, переоденусь и поеду. Лежите тихо, дверь никому не открывайте, к телефону не подходите. Если что-то случится — хотя, по-моему, хватит приключений, — позвоните вот по этому номеру, спросите Пал Палыча, скажете, что от меня. Он что-нибудь придумает. Кстати, меня зовут Верой. Верой Ивановной. И вам крупно повезло, что я вас, во-первых, не переехала, а во-вторых, что я не боюсь высоты и умею лазить по водосточным трубам. Кстати, как ваш Петенька будет по этой трубе спускаться? Про бабу Катю даже не спрашиваю.

Похоже, голова у него почти не пострадала: он даже усмехнулся.

— Петеньке полтора года, его придется нести на руках. А спускаться по трубе не нужно: дверь внизу закрыта изнутри на засов, а не заколочена. И не сердитесь на меня, Вера Ивановна. Если бы не Петенька, я бы вас ни о чем не просил. У меня, кроме него…

Зазвонил телефон — и Кеша прямо-таки подскочил от испуга. Да, досталось юноше, судя по всему, изрядно…

— Вера? — услышала я Пашин голос. — У тебя все в порядке?

— Абсолютно, — я изобразила в трубку сладкий зевок. — Сейчас ложусь спать. Устала, как собака.

— Ты хоть ела что-нибудь?

— Естественно, как всегда. Я тебе завтра позвоню, ладно?

— Ты не одна? Извини…

— Здравствуйте! Конечно, одна и безумно хочу спать. Пока.

— Пока, — холодно ответил мой друг. Ничего, переживет. Не будет лезть в душу без приглашения. Я пошла переодеваться: есть у меня одежка специально для таких случаев. Несколько лет тому назад увлекалась каскадерством, даже в паре фильмов снялась. Вот и пригодилось.

Из прихожей крикнула Кеше, что ухожу. Он что-то там вякнул, но возвращаться и переспрашивать не хотелось.

Во-первых, примета нехорошая, а во-вторых, терпеть не могу, когда мужики плачут.

Глава третья

Павел Шервуд

Вера никак не может понять, что способна ввести в заблуждение кого угодно, только не меня… Тридцать лет знакомства и двадцать вполне осознанной любви к ней сделали меня просто «вероведом». Я-то знаю: когда она врет, у нее совершенно особенный голос — предельно искренний…

Все ее зевки по телефону, тон оскорбленной невинности, смертельное желание спать были откровенным враньем. Слишком правдивые интонации звучали в ее репликах. Ну, очень убедительные…

Хуже всего было, что скрывали от меня не мужчину — тут готов побиться об заклад на что угодно. Не утаила бы Вера ни интрижку, ни внезапное страстное чувство к какому-нибудь прекрасному незнакомцу. Значит, моя дорогая подруга вляпалась в очередное приключение и прекрасно знает, что я его не одобрю. Поэтому врет.

Не в моих привычках следить за ней, но в этот вечер мне стало как-то особенно не по себе. До одиннадцати просидел я в своем кабинете Московской прокуратуры на Новокузнецкой, пытался разобраться с текущими делами. А после разговора с Верой понял, что поеду не в свою холостяцкую обитель, а к ней. То есть не в гости, конечно, а к ее дому. И постараюсь на месте разобраться с ситуацией. Я же все-таки сыщик, хоть и в прошлом. Но «прошлых» сыщиков не бывает.

Привычные действия, которые совершаются каждый раз, когда собираешься сесть в машину, заводишь ее, проезжаешь первый десяток метров, немного отвлекли от тревожных мыслей. Потом мысли вернулись, а вместе с ними пришло то, во что никто из моих друзей, а тем более коллег, никогда не верил и не верит: чувство близкой опасности, не раз спасавшее меня в чрезвычайных ситуациях.

Что на сей раз затеяла Вера? Гадать абсолютно бесполезно, поскольку ответ был однозначным: все что угодно. Эта женщина могла случайно оказаться замешанной в ограблении сберкассы, кинуться в пылающий дом на последний этаж спасать чью-то любимую кошку, перейти по карнизу с окна на балкон, чтобы подруга могла попасть в запертую квартиру с забытыми внутри ключами… Бывало и хуже, хотя обычно я узнавал об этом, когда самое страшное было уже позади. Но пару раз приходилось вытаскивать ее из крупных неприятностей, которые могли бы обернуться куда большими сложностями — до тюрьмы включительно. Самое удивительное, что попадала она в такие переплеты помимо своей воли и исключительно бескорыстно. Однажды, например, по доброте душевной помогла уехать с места преступления убийце-рецидивисту. Как он ее оставил в живых, не понимаю по сей день. До суда дело не дошло: парня поймали через неделю и на радостях согласились забыть кое-что из предыдущих событий. Вечное Веркино везение…

Вера — мой добровольный крест. Такой же, как моя фамилия. Я уже устал объяснять, что происхожу из обрусевших немцев. А когда прочитал где-то, что фамилию Шервуд носил человек, «заложивший» царю Николаю I все тайное общество декабристов, вообще перестал что бы то ни было объяснять. Стукачей не жалуют ни преступники, ни сыщики, и числиться его потомком как-то не хотелось. Уж пусть лучше считают евреем.

Когда в первый раз сделал Вере предложение, она сказала, что не сможет выйти за меня замуж по двум соображениям. Во-первых, не готова исполнять роль безмолвной и хозяйственной мадам Мегрэ. По ее представлениям, именно так я и мыслил свою жену. Во-вторых, сочетание «Вера Шервуд» для нее, видите ли, неблагозвучно. Вот так два моих креста слились в одну — весьма могучую! — тяжесть.

Мысли мои невеселые прервал резкий свисток и мелькнувший где-то сбоку светящийся жезл: моя милиция меня бережет по-прежнему… Переулок… Обычно темный, сейчас был ярко высвечен фарами двух милицейских машин. Удостоверение следователя-«важняка» произвело нужное впечатление: из категории подозреваемых — безразлично в