Тайна римского саркофага - Афанасий Кузнецов

Тяжелораненых пехотинцев унесли. Сестричка помогла Алексею слезть на землю. Девушка казалась рядом с ним хрупкой, маленькой, на нее и опереться-то было совестно.

— Да я сам пойду, сестрица! — как мог ласково сказал Кубышкин, но тут же пошатнулся.

— Помолчи уж, герой!

В голосе медсестры совсем не чувствовалось злости, просто она хотела казаться строгой.

Они медленно поднялись на второй этаж.

— Вымыть, переодеть — и в палату номер три, — приказал врач, лица которого Алексей так и не запомнил. В памяти остались только очки в толстой и некрасивой роговой оправе.

Ночь уже ушла, в палату заползли серые полосы рассвета. Кто-то открыл форточку. Предутренняя свежесть заставила Кубышкина поежиться. Какое это блаженство — спать на мягком матраце и чувствовать, что к лицу нежно прикасается чистая, пахнущая свежестью простыня!

Алексей огляделся. Лучи солнца проникли в комнату через окна, оклеенные полосками желтоватой бумаги. Сосед слева — лет сорока-сорока пяти, с большим орлиным носом и густыми пушистыми усами — не спал.

— Что, морячок, зацепило немножко? — спросил он участливо. — Ничего, браток, терпи, атаманом будешь.

— Задело, слегка, — хрипло ответил Алексей и почувствовал, что у него ужасно болит горло. Простудился, что ли? Этого еще не хватало.

— Да у тебя, наверно, жар, братец. — Усатый с трудом поднялся на постели и приложил холодную большую ладонь к пылающему лбу Алексея. — Это от раны тебя так жаром заливает?

— Кто его знает, — отозвался Алексей. — Горло что-то саднит. Должно, простудился.

— Почему вы, Клюев, нарушаете режим? — услышал вдруг Алексей знакомый голос неведомо откуда появившейся вчерашней сестрицы. Сдвинув красивые брови, она назидательным тоном продолжала: — Вы, Иван Петрович, другим помогаете, а у самого обе ноги разворочены. Как так можно?..

Усатый Иван Петрович быстро спрятался под одеяло и виноватым голосом произнес.

— Так ведь он же новенький. Эля. А новеньким нужно помогать. К тому же у него ангина.

— Ангина! Вы, Клюев, уже диагнозы ставите. Скоро, пожалуй, врачей будете заменять!

— А почему бы и нет, — послышался голос соседа справа. — Иван Петрович за два месяца про все болезни узнал. А если еще месяц поваляется, его смело можно начальником госпиталя назначать.

Алексей оглянулся на говорившего и увидел совсем молодое лицо с веселыми голубыми глазами.

Эля напоила Алексея тепловатой невкусной водой, дала таблетку аспирина.

— Все будет хорошо, товарищ моряк! Скоро уже обход начнется. Тебя-то моментом на ноги поставим...

В госпитале знакомятся быстро, и к вечеру Алексей Кубышкин знал почти все о своих соседях. Иван Петрович Клюев был родом из Перми. Его отец воевал в гражданскую, гнал Колчака до самого Иркутска. На фронте вступил в партию большевиков. Когда вернулся в Пермь, пошел мастером на Мотовилихинский завод. 6 ноября 1921 года он не вернулся с работы, тело его нашли в цехе...

Иван Петрович через год заменил отца и работал на том же заводе почти до самой войны. Начал войну на Украине, под Днепропетровском. Потом попал в окружение. Выбрался с пятью товарищами из огневого кольца, но в свою часть не смог вернуться и был направлен в 310-ю дивизию, которая защищала Ленинград. Здесь Ивану Петровичу не повезло: осколки немецкой мины раздробили ноги. Правда, обошлось без ампутации.

— Обещает врач, что через месяц «барыню» буду плясать, — с радостью сообщил пермяк новому соседу по палате, и добрые, лукавые морщинки разбежались от уголков его светлых глаз. — Торопиться надо, а то Гитлер всю Европу прибрал к рукам.

— Говорят, у него и венгры, и румыны, и итальянцы, и испанцы даже воюют, — вступил в разговор Михаил Орлов, сосед Алексея справа.

— Что там говорят! — воскликнул Клюев. — Я сам, когда был под Днепропетровском, ходил в атаку на итальянцев. Дивизия их называлась «Челере». Не знаю уж, что это на итальянском языке означает. Однажды взяли в плен пять фашистов. Среди них даже командир батальона оказался. Помню, звали его Антонио. А фамилия не то Мингуцци, не то Мингутти. Но это, собственно, и не столь уж важно. Важней то, что он на допросах потом сказал.

— А что, интересно? — спросил Орлов.

Иван Петрович немного помолчал.

— Говорил, что немцы, мол, не любят итальянцев, между немецкими и итальянскими солдатами часто происходят стычки. А потом, ясное дело, заявил, что Муссолини продался Гитлеру и погубит Италию. Сейчас, небось, этот итальянец и вправду невзлюбил Муссолини.

— Почему?

— Как почему? Сейчас он, поди-ка, где-нибудь у нас, на Урале, в лагере военнопленных. А погода у нас не итальянская. Не по его шкуре. Вот и вспомнит своего «дуче» крепким словом.

Рассказ Ивана Петровича прервало появление Эли. Она ставила градусники, раздавала лекарства. Ее нарочитая строгость действовала успокаивающе, и все раненые любили ее. И уж, конечно, все знали, что у Эли есть жених, и что он сражается где-то на юге.

Провожая ее шутливым прищуром, Иван Петрович бросил:

— А знаете, братцы, что в итальянской армии солдаты могут жениться, даже если они находятся в России, а их невесты живут в Италии?..

— Как это? — с любопытством спросил Михаил Орлов, который любил поговорить о девушках и женитьбах.

— Так вот, — поправляя усы, с усмешкой продолжал Клюев. — Пишет солдат девушке. Мол, согласен жениться на тебе. И вот девица с письмом идет...

— В загс, — услужливо подсказал Михаил Орлов, и все засмеялись.

— Ну, может быть, в Италии это не загсом называется, — посмеиваясь, продолжал Клюев. — Может быть, они в церкви венчаются. Народ там религиозный. Невеста сидит на одном стуле, а на другой стул кладут шашку, солдатскую каску и письмо от жениха. Так и проводят обряд бракосочетания. Сидит бедняжка невеста и думает: «Увижу ли я хоть раз своего женишка? »

— А интересно бы посмотреть, — мечтательно проговорил Михаил Орлов, глядя в потолок, — как живут в этой Италии?

— Я тебе скажу, — ответил Клюев. — Сейчас в Италии живут плохо. Хлеба получают по сто пятьдесят граммов, а все продукты немцы к себе, в Германию, увозят. Народ, который поздоровее, гонят на немецкие заводы. А итальянскими солдатами дырки на франте затыкают. Сколько мы их там перемололи, под Днепропетровском, хотя и отступать нам пришлось...

Дни бежали за днями. Здоровье Алексея быстро шло на поправку. Два небольших осколка хирург извлек из ноги на второй же день. Ангину тоже вылечили, температура приближалась к нормальной.

Поправлялись и соседи Кубышкина по палате — Иван Петрович Клюев и Михаил Семенович Орлов. Хорошими людьми они оказались, отзывчивыми. Если кому приходила нехитрая посылочка из дому, все делили по-братски — и хлеб, и табачок. Для каждого находили подбадривающее слово.

Темы для разговоров не истощались. Особенно хорошим рассказчиком был Иван Петрович. Простой рабочий, а книг прочитал множество.

— А хорошо я жил до войны, — обратившись однажды к Кубышкину, с гордостью сказал Иван Петрович. — Две дочери учились в институте, сын работал помощником капитана, буксирные пароходы по Каме водил. По этому поводу один уральский поэт как-то мне сказал: «Ты, Иван Петрович, в одну рифму с государством живешь»...

— Хорошо сказано, — с уважением произнес Кубышкин.

Да и Миша Орлов кое-что успел повидать за свои двадцать пять лет. Родился он на Алтае. В 1936 году умерла мать, а через два года в бою на Хасане погиб отец. И взбрело парню в голову по всей России пешком пройти, хотел на Максима Горького походить. Прошел от Барнаула до Томска, сделал остановку. Взяли его местные ребята в оборот: учиться, мол, надо, а не бродяжничать. И взялся Михаил за ум: нашел верных друзей, вступил в комсомол, прибился к дисциплине. В 1940 году поступил в сельскохозяйственный техникум, но тут война...

— В плане семейном, так сказать, — смеялся Орлов, — тоже никаких высоток не взял, невеста была, а жениться не успел...

По утрам Алексей Кубышкин любил смотреть в окно и легонько постукивать по стеклу. Из окна был виден зачехленный шпиль Адмиралтейства и стайки воробьев, суетившихся на голых ветках старого тополя.

На окнах стояли цветы в глиняных горшочках. Эля обычно поливала их сама, но когда кто-нибудь готовился к выписке из госпиталя, то напрашивался к ней в помощники.

Как-то раз в палате зашел разговор о предателях.

— Знаю, что бывают, но живого ни одного не видел, — сказал Михаил Орлов.

— Все может быть, — отозвался Иван Петрович. — Я одного лично знал. Еще с ним махоркой делился. Ох, попался бы он мне сейчас...

— Да как же это случилось?

Клюев махнул рукой:

— И вспоминать не хочется.

После недолгих уговоров Иван Петрович все же рассказал историю, которая случилась с ним за пять дней до ранения. Однажды он с солдатом Василием Буськиным отдыхал после страшного налета немецкой авиации. Ко всему можно привыкнуть, но к этому никогда: воют над тобой чужие самолеты, земля вся дрожит от взрывов, и кажется тебе, что нет такого места, где бы не достал тебя фашист. Но Иван Петрович взял себя в руки, кое-как успокоился. А Буськин все еще дрожит, никак не может самокрутку сделать, на две папиросы, наверно, табаку рассыпал. А потом шепнул выцветшими от страха губами: