Сумерки Америки - Игорь Ефимов

Цензура учебников осуществляется и школьными чиновниками, и самими издателями. Например, издательство «Мак-Гроу Хилл» имеет точные указания для редакторов, какой процент на фотографиях должен включать белых, чёрных, латинос и инвалидов. Другой крупный издатель запретил включить фотографию босоногого ребёнка в африканской деревне, потому что отсутствие обуви «может укрепить стереотипное представление о бедности в Африке»[13].

В отличие от европейских стран, понятие «классическая литература» не пользуется популярностью в Америке. Оно явно таит в себе опасное допущение иерахии, неравенства художественных дарований и свершений. Каждый преподаватель волен сам выбирать писателей и поэтов, которых он порекомендует ученикам для прочтения. Почему вдруг они должны тратить время на устаревших авторов вроде Фенимора Купера, Вашингтона Ирвинга, Германа Мелвилла, Натаниэля Готорна, Марка Твена, Джека Лондона, когда «Нью-Йорк Ревью оф Букс» каждую неделю публикует списки новых бестселлеров? Нелегко представить себе англичанина, не слыхавшего имён Байрона и Диккенса, француза – без Руссо и Бальзака, немца – без Гёте и Шиллера, россиянина – без Пушкина и Толстого. Для американца же единственной книгой, известной всем и каждому, остаётся Библия.

«Американцем можно сделаться за один день», – писал профессор Эллан Блум в своей знаменитой книге «Закрытие американского разума». В этом труде он подробно описывает, как, начиная с 1960-х, менялся характер студентов, приходивших к нему на первый урок после окончания школы. «Я спрашивал их, какие книги произвели на них сильное впечатление. Большинство отвечало молчанием. Вопрос явно вызывал растерянность… Они не представляли себе, что в печатном слове можно искать совета, вдохновения, радости. Не имея привычки читать хорошие книги, они поддаются нашей самой фатальной тенденции – вере в то, что важно только здесь и сейчас»[14].

Постепенно реформаторы школьного обучения начинали ощущать, что дорогой их сердцу культ равенства приходит в опасное противоречие с попытками любых улучшений. Ибо невозможно улучшить всех учеников и всех учителей одновременно. Вы неизбежно должны выделять, поддерживать, восхвалять лучших, чтобы остальным захотелось последовать их примеру. То есть признать и допустить неравенство. А в ситуации, когда из страха судебных исков становится невозможным исключить ученика-хулигана или уволить неспособного учителя, все попытки улучшающих реформ обречены на провал.

Учителям приходится тратить сотни часов на писание отчётов о том, как и когда они выполняли правила работы, предписанные бюрократами в школьных округах. Апатия и чувство безнадёжности постепенно делаются доминирующими в преподавательской среде. «Большинство учителей даже не пытается противодействовать нарушителям дисциплины. "Я знаю, что последует, – сказал один. – Родители наймут адвоката, и я буду выглядеть дурак дураком." "Я прихожу в школу каждый день, – говорила другая, – делаю всё, что положено, заполняю часы… Но не могу вкладывать душу в моё дело…

В классах полно дремлющих учеников, положивших головы на парты»[15].

Научить читать, писать и считать можно каждого – и с этим американские школы худо-бедно справляются. Но задача воспитывать гражданина и патриота вычеркнута из школьной программы. Сама идея патриотизма явно идёт вразрез с пропагандой мультикультурализма. В одной школе в Калифорнии семиклассников заставили участвовать в трёхнедельной программе «быть мусульманином». Школьники должны были носить традиционные одежды мусульман, принять мусульманские имена, повторять мусульманские молитвы, учить Коран и даже инсценировать «священную войну джихад»[16].

Проповедники мультикультурализма не могут допустить еретическое предположение, будто какие-то страны и народы могут быть лучше, культурнее, свободнее других. Нет, под напором новых прогрессивных идей мы будем утверждать, что все верования и все обряды и все культуры имеют одинаковую ценность. Пытки, которым австралийские аборигены подвергают своих юношей при инициации в статус воина, медные кольца на шее женщин племени падуанг в Бирме, ампутация клитора у мусульманок, бинтование ступней у молодых китаянок – всё это нормально. Каждый индивидуум имеет право выбрать себе по вкусу церковь, музыку, одежду, образ жизни.

Запрещается только осуждать другого индивидуума и мешать ему в достижении этих бесценных идеалов – равенства и свободы. Ну, а если он свободно выберет примкнуть к движению, ставящему своей целью уничтожить всех его слишком терпимых сограждан, и отправится воевать в рядах джихадистов в Ираке, Сирии, Йемене, Афганистане? Тогда мы попытаемся объяснить ему ошибочность такого выбора, но ни в коем случае не должны лишать его прав, гарантированных нашей конституцией, и уж конечно – права на суд присяжных.

2

В университете

«Тургенев любит написать роман Отцы с ребёнками».

Отлично, Джо! Пятёрка!

Когда тысячи эмигрантов третьей волны начали прибывать в Америку из СССР в середине 1970-х, мера их подготовленности к вступлению в новую жизнь была очень различной. Кто-то едва-едва умел говорить по-английски, кто-то боялся всех чёрных и всех полицейских, кто-то не владел своим ремеслом на требуемом уровне. Врачам, инженерам, пилотам, юристам часто приходилось чуть ли не заново овладевать своей профессией. Но те, кого судьба так или иначе заносила в академическую среду, сталкивались с феноменом, к которому они были абсолютно не готовы.

Никто из нас не представлял себе, до какой степени американские университеты были захлёстнуты марксистскими и социалистическими идеями всех возможных оттенков. В Советском Союзе мы знали, что проклинать буржуев, эксплуататоров, колонизаторов, капиталистов – дело кремлёвской пропаганды, и отшатывались от тех, кто употреблял этот жаргон в повседневной жизни. Встречаться в Америке с образованным, вежливым, приветливым, разумным человеком, который с убеждением повторял все антибуржуазные клише из газеты «Правда», было для нас каждый раз шоком.

Вспоминаю, как в Мичиганский университет в Энн Арборе приезжал из Канады профессор Питер Соломон – главный специалист по истории советской юстиции. Предложенная им лекция называлась «Возрождение законности при Сталине». Она была пересыпана цитатами из советских книг и журналов, из речей Вышинского, из постановлений Политбюро. После лекции я задал вопрос: «Использовали ли вы в своих исследованиях мемуары Авторханова, Аксёновой-Гинзбург, Льва Копелева, Надежды Мандельштам, Солженицына и других жертв этого возрождения законности?» «Ну что вы, – отмахнулся профессор. – Ведь это всё книги предвзятых противников режима, написанные без правильного научного подхода».

В издательстве «Ардис» мне довелось выступать в роли редактора русского издания книги профессора Стивена Коэна «Бухарин»[17]. Автор пытался изобразить своего героя «хорошим коммунистом», который мог бы, придя к власти, повести Россию совсем по другому пути и позволил бы ей воспользоваться всеми плодами «правильно применяемых передовых идей марксизма и социализма». Если аргументов и цитат профессору не хватало, он вставлял «одна женщина на Красной площади сказала мне» – это должно было показать, как глубоко он погружался вглубь исследуемого предмета – Советской России.

В 1980 году славянская кафедра университета пригласила меня сделать доклад по моей книге «Без буржуев», только что вышедшей в Германии в издательстве «Посев»[18]. Когда я дошёл до главы, объясняющей, почему в СССР нет безработицы (заводы должны были любой ценой увеличивать выпуск продукции, независимо от того, есть на неё спрос или нет), один слушатель встал и демонстративно покинул аудиторию. Потом мне объяснили, что это профессор, который уже много лет расписывал студентам все «преимущества положения рабочего класса при социализме».

Вообще говоря, находиться в оппозиции к правящему режиму – традиционная роль интеллигента в любой стране. Мы в СССР шёпотом на кухнях поносили своих правителей, американцы громко и красноречиво разоблачали своих. Так как в условиях холодной войны противоборство с мировым коммунизмом часто использовалось как оправдательный аргумент в американской политике, университетский народ страстно искал идейных опровержений антикоммунистической пропаганды. В ответ на наши рассказы о родственниках, погибших в Большом терроре в 1937–1938, нам часто приходилось слышать в ответ: «Да, конечно, и у нас тоже были ужасные годы маккартизма. Все правители одинаковы, все отвратительны».

Сергей Довлатов писал мне в письме 1986 года: «Воннегут с женой однажды минут двадцать убеждали меня, что Сталин и Рейган – одно»[19].