Сокольницкий сад - Михаил Погодин

ПИСЬМО IX

От Б. Б. к С. С.

Ты делаешься ужасным реалистом, Всеволод! Неужели ты думаешь, что поцелуй может прибавить что-нибудь к чувству, имеющему духовное основание? — И что такое поцелуй? — Какое-то прикосновение губ, которое не имеет никакого значения. Я не понимаю, почему люди приписывают ему такую силу, почему поэты набредили о нем столько. Ты требуешь от меня отчета в моем времени; но, несмотря на твои запрещения, опишу тебе образ жизни мамзель Винтер. В самом деле, я хочу доказать тебе, что Луиза есть девушка отличная, достойная всякого уважения и что знакомство с нею не может принести мне ничего, кроме пользы, развернет мои способности и сделает меня более достойным дружбы угрюмого моего Всеволода.

Луиза встает очень рано, часов в 5, и после купанья и небольшой прогулки в саду занимается целое утро хозяйством, в кухне, в погребе, в кладовой. — В полдень садится она за письменный свой столик. Мне кажется, она переводит что-то из г-жи Сталь, и едва ли не Коринну[35]. Никак не хочет она показывать мне своих переводов. Я просил, молил ее, ничто не помогает: мне очень хочется увериться поскорее, что она хорошо пишет по-русски. — Она также ведет свой дневник и недавно показывала мне издали три большие тетради. Иногда она рисует, или играет на фортепиано. В час они обедают. — После обеда работает в саду или принимается за иголку, нижет бисером чубуки, кошельки, все еще, увы! для своего дядюшки, или работает что-либо другое. На ней ты не увидишь никогда чужой работы; она сама кроит и шьет себе платье, вышивает косынки, даже вяжет чулки. — В пять часов начинается у нее чтение, и я с некоторого времени не пропускаю уже ни одного вечера без того, чтоб не участвовать в этом чтении. — Сказать тебе правду, любезный друг, я имею удивительную симпатию с нею. Что ей нравится, то и мне нравится. Одни чувства, одни мысли рождаются у нас при чтении. — Расскажу тебе маловажный пример. Вчера читали мы у Карамзина о свиданиях его с разными писателями[36]. Дело дошло до Лафатера. Когда я прочитал, что Лафатер не только не скучал бесчисленными посещениями иностранцев, но еще находил в них удовольствие, то мы оба улыбнулись, и глаза наши невольно встретились. На них написана была одна мысль, которую выговаривала она: «Это очень натурально: на всяком новом лице он делал новое наблюдение для своей науки». Эти простые слова произвели во мне, поверишь ли, какое-то сотрясение. «Das hat in mir eine Erschutterung gemacht»[37], как говорит наша прекрасная докторша. — Луиза — преумная, премилая девушка. Какие прекрасные познания имеет она! Вкус такой, который бы доставил честь лучшему ученику Мерзлякова[38].

Скоро будет ее рождение, и я не могу придумать еще, что подарить ей. Мне хочется выбрать, что бы напоминало ей именно меня, чего не мог бы подарить никто другой. — Да, я позабыл еще сказать тебе о ее других талантах. Она рисует прелестно. Теперь оканчивает она «Божественную Марию» Карла Дольче[39]. Какая выразительная покорность, самоотвержение в глазах Святой Девы! Кажется, слышишь, чувствуешь сие великое слово, неслыханное от сотворения мира, по счастливому выражению Филарета[40]: «Буди мне по глаголу твоему»[41]. — По целому часу я сижу иногда пред сею картиною и наслаждаюсь. О, искусства изящные! Вы показываете человеку святая святых в душе его, и блажен человек, который вами может проникнуть в оные. Мне кажется, что Луиза смотрит на меня иногда с большим участием. — Я люблю ее, но не так, как ты думаешь. Теперь скажу тебе несколько слов об ее пении: голос у нее блестящий, и такой приятный, что я заслушиваюсь ее. Недавно я упросил ее пропеть некоторые песни Маруси из «Козака Стихотворца»[42] — и сколько трудов и козней мне это стоило! Я начал — с чего бы ты думал? С Полтавского сражения, рассказал г-ну Винтеру некоторые подробности, потом свел разговор на Мазепу, потом на Климовского[43], наконец на князя Шаховского и, оборотясь к Луизе, предложил ей пропеть… Она было начала отговариваться, но старик (чувствовал ли он, чему был одолжен Полтавскими подробностями) приказал, и она запела. Ах, Всеволод, зачем пела она? Я наказан за свои хитрости. Слова:

Не хочу я ничего,Тилько тибе одного;Ты будь здоров, мий миленький,А все пропадай

теперь еще раздаются в ушах моих. Я ночей шесть сряду видел ее во сне, и даже решился было — каково мое благоразумие? — не ходить дня два в Сокольники, чтоб рассеять как-нибудь картины, составлявшиеся в моем воображении… Но что они заключат о таком отсутствии, подумал я, и что мне будет сказать им в оправдание? Лгать пред Луизою я не могу, как пред истиною. — Я пошел опять. Кончил ли ты свое рассуждение о римском красноречии? Почему не пишешь ты мне ни слова об нем? — Она смотрит на меня иногда очень ласково, и я уверен — да! я уверен, что она питает ко мне дружбу; дружбу! Ах, Всеволод, дружба ее доставляет наслаждение моему уму и сердцу.

Получил ли ты Санкциеву Минерву?[44] Какого мнения ты об ней? Прощай! Я иду к моей Венере.

ПИСЬМО X

От Луизы к ее подруге.

Ты с ума сошла, Катенька. Мне стыдно было даже читать письмо твое, не только что поверять свои чувствования по твоим догадкам. — Из одного свидания, почти немого, ты сплела целый роман. — Шалунья! не позабудь, что мне уже осьмнадцать лет и что я всегда славилась своим благоразумием. — Не боясь твоей диалектики, скажу тебе, что Б. Б. бывает у нас почти всякий день, что я всегда с удовольствием вижу его и люблю с ним разговаривать. Он прекрасный молодой человек с высокими мыслями, с живым, пламенным чувством ко всему доброму, изящному и истинному, с познаниями основательными и разнообразными. Разговор с ним приятен и поучителен. Я чувствую к нему сердечное расположение — и только. Бред твой объясняется мною вот как: Байрон говорит к Шильонскому узнику, что только в глубине темницы, с цепью на руке вполне чувствуется свобода[45]: так точно у тебя в захолустье живее играет твое веселое воображение, и ты на просторе строишь воздушные замки. Строй, мой друг, строй сколько хочешь и как хочешь, только с одним условием. Ты понимаешь его. Прости дружбе, что я напоминаю об нем. — Это строение займет с приятностию досуги, коих у тебя вдоволь, а мне очень приятно будет смотреть издали на твои хлопоты и пошутить над тобою, когда твои замки… Но вот идет наш гость. Он обещался принесть мне отрывки из «Цыган» Пушкина[46]. Мне хочется прочесть их поскорее. Прощай.

ПИСЬМО XI

К Луизе от ее подруги.

«А мне очень приятно будет пошутить над тобою, когда твои замки…» Ну что же — разрушатся, что ли? Ты видишь, что это слово даже и не написалося. И не напишется, и не сбудется. Он, как в руку сон, пришел и придет опять, и останется, и замок мой устроится. — Но шутки в сторону: я виновата, Луиза, что привела в краску твою скромность последним своим болтаньем. — Мне самой стало совестно, когда я вспомнила об нем через день после отправления письма на почту. — Будь уверена, что я очень живо помню наставления, кои мы получили с тобою вместе, и на деле никогда, авось бог даст, не буду иметь причины краснеть при воспоминании об оных. Языком же, что делать? — я грешу иногда, даже часто, а после раскаянье. Впрочем, я стараюсь исправиться. С этой же минуты ты никогда не услышишь от меня ничего об нем, разве сама когда вызовешь каким-нибудь нечаянным признанием, разве… Но, ей-богу, силы нет, опять вздор идет в голову. Так не хочу же теперь писать ничего. — Удивляйся моей решительности, удивляйся тем более, что у меня теперь так и шевелятся руки и язык. Скорее запечатаю письмо.

ПИСЬМО XII

От Б. Б. к С. С.

чрез месяц.

Скоро, мой друг, ты получишь от меня рассуждение о пределах географии. Долго думал я об ней, и недавно только блеснула в голове моей мысль простая и ясная, которая послужит основанием. Я прыгал как ребенок, как Архимед. Между тем мне кажется, я давно уже не водил тебя в мои почти родные Сокольники. Я привыкаю к Луизе. Нет, здесь нейдет «привыкать», слово физическое. — Я… но мне не приходит в голову другое приличное выражение. — Поверишь ли, что тот день я, кажется, пропускаю, не живу в жизни моей, в который не вижу ее? — С какою радостию, кончив поутру дела свои, отобедав дома с своею старою няней, отправляюсь я к ней! — Вошел, увидел ее — и блаженствую. Я переселяюсь в другой мир, дышу другим воздухом, легким, благодатным. Какие-то новые, приятные чувства во мне волнуются. Все предметы приближаются ко мне с дружбою. Ею, как светом, я вижу их, люблю их. Ах, как она мила, Всеволод! Сколько поступков узнал я стороною, в которых добрая, высокая душа ее является во всем блеске и величии, к которым никто, кроме ангелов, казалось мне, не может быть способен — и между тем она молчит об них. — Она восхищает меня более и более. — Вчера читали мы «Вадима» Жуковского[47]: