Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

Только у одного человека на Джаспере был такой конь и такой крэг. Вороной заржал, призывно и просительно, и двинулся навстречу аметистовой кобыле. Асмур рванул было поводья — и понял, что это осталось только мыслью, но не действием: не послушались руки. Вороной захрапел и поймал зубами прядь гривы, налетевшей на него сиреневым ореолом, и в тот же миг легкие руки, укутанные невесомыми перьями, обвились вокруг шеи Асмура, и тело, охлажденное встречным ветром, напоенное полевыми ночными запахами, прильнуло к нему, и он почувствовал, как цепкие когти на его запястьях разжимаются, привычный, неотделимый от него капюшон соскальзывает с волос — и мир вокруг в тот же миг погас, и он уже не видел, как два крэга, пепельный и аметистовый, прижавшись друг к другу и превратившись в одну серо–сиреневую птицу, взмыли в ночную тишину, мелко трепеща сомкнутыми напряженными крыльями.

— Без меня… улететь без меня… — пробивался сквозь эту темноту срывающийся, ломкий от горечи голос, и звуки его запутывались в его волосах, покрывали бархатистым щекочущим налетом его лицо, — без меня, без меня, без меня!..

Он срывал с себя эти нежные душистые руки, на прикосновение которых он не имел права, но тут же возникали губы — терпкие, своевольные, без конца твердящие одни и те же слова, смысл которых был бы жалок, если бы их произносил кто‑нибудь другой; и еще успевали они жаркой и влажной чертой повторить каждый изгиб его бровей, губ, подбородка, навеки запечатляя в памяти контур его лица.

Но и ее губы не принадлежали ему.

— Ты сошла с ума, Сэниа, ты сошла с ума… — бормотал он потерянно и отталкивал ее, но его слова ровным счетом ничего не значили, потому что она лежала у него на руках, и ощупью он спустился с седла, держа ее так бережно, словно мог пролить; и, коснувшись сапогом земли, он уже не помнил ни о долге, пи о чести — остались только прикосновения к ее лицу, и он отыскивал губами ее ресницы, и они опускались — колкие соленые лучики, прикрывавшие ненужные в такие минуты глаза; мир сузился до касаний и шепота, до рвущегося остановиться дыхания, и только одному не было места в этом мире любви — зрению.

Потому что крэги, слившись в одно, парили в звездной вышине, а с самых Черных Времен без крэга человек от рождения слеп, как крот.

— Мы оба сошли с ума, Сэниа, — шептал Асмур, опускаясь на колени в густую траву, и кони взметнули ввысь свои крылья, воздвигая над ними живой пепельно–розовый шатер.

И в этот миг прозвучал голос:

— Берегись, Алхимик!

IV. Союз с завещанием

Голос мог принадлежать только Леснику — единственному его другу, попечителю королевских садов. Сэниа, услышав предостерегающий крик, еще сильнее прижалась к Асмуру, словно прикрывая его своим телом, и он с удивлением почувствовал у ее бедра компактную кобуру портативного десинтора.

— Крэг! Асмур–крэг! — крикнул он, беспомощный в своей непроглядной незрячести.

— Нет, нет, — зашептала Сэниа, — пока я с тобой, они ничего не смогут сделать…

Значит, она догадалась, о ком предупреждал Лесник. Асмур схватил девушку в охапку и вытянул вперед руку — теплая конская чешуя тотчас же придвинулась к его ладони. Он ощупью перебросил гибкое тело через седло, и тут же шелестящая масса перьев невесомо обрушилась на него сверху; мир кругом вспыхнул мерцающим лунным светом — глаза крэга стали его глазами. Он увидел мону Сэниа, вздернувшую поводья его вороного; черные волосы, выбившиеся из‑под сиреневого перьевого покрывала, метались по гриве, и конь не противился ей, прижав чешую, хотя до сих пор никто, кроме Асмура, не мог даже приблизиться к неукротимому животному, признававшему только одного хозяина.

В другой руке принцессы мертвенно поблескивало грозное и запретное оружие, разящее молниями, а сразу же за ней, влитые в седла, высились три ее старших брата.

Асмур стремительно обернулся, обнажая лезвие дозволенного в таких случаях меча, — остальные шесть принцев стояли у него за спиной. Надо же, явились все!

Он сам мог мгновенно исчезнуть, бежать к своим кораблям, и он успел бы это сделать прежде, чем кольцо разъяренных царственных братьев сомкнется, — но здесь была его мона Сэниа…

Нет, не его.

И тем не менее он готов был скрестить оружие с любым, кто посмел бы ему об этом сказать. Он принял отказ от короля, но не позволил бы повторить его даже принцу.

— Мой меч не привык ждать, — проговорил он хрипло и высокомерно; и словно в ответ на его слова палево–серый крэг, прошелестев бессильными крыльями, опустился на меч, цепко обхватив его когтями. Теперь Асмур не мог воспользоваться этим оружием.

— Буду стрелять! — крикнула мона Сэниа. — И я не промахнусь, вы меня знаете!

Братья ее знали. Асмур — тоже.

И тут материнский крэг встряхнул головой, так что седой венчик поднялся над нею, точно рыцарский плюмаж, и издал укоризненный клекот. Это подействовало эффективнее, чем угроза Ее Своенравия — действительно, трудно было найти проступок страшнее, чем поднять смертоносное оружие на человека.

Но ранить крэга — пусть даже нечаянно — это было самым позорным, несмываемым грехом.

Принцы осадили коней.

— Эрл Асмур, — прокричал один из тех, кто стоял за спиной моны Сэниа, кажется, самый старший, — ты знаешь, что исполняющий Уговор неприкосновенен, и как бы мы ни чувствовали себя оскорбленными, не нам, принцам крови, нарушать законы Джаспера. Поэтому мы разрешаем тебе удалиться. Полночь миновала, а предначертание указало тебе начать путь до рассвета. Ступай с миром, но помни: если, вернувшись, ты приблизишься к нашей сестре ближе чем на расстояние взгляда и голоса — мы будем драться так, как велит фамильная честь: без крэгов, вслепую, на звон шпаги.

— Я не менее вашего чту Уговор и законы Джаспера, — тяжело переводя дыхание, проговорил эрл Асмур, который задыхался от бешенства, — и тем не менее помните, высокородные принцы, что, выполнив свой долг перед крэгом моей матери, я вернусь и скрещу шпагу или кинжал, рапиру или меч по выбору с любым из вас, независимо от того, удостоит ли снова меня принцесса Сэниа слова или взгляда!

— А теперь слушайте меня! — разнесся над ночными полями звенящий голос моны Сэниа. — В отличие от вас, я плюю на Уговор и на все законы Джаспера оптом, кроме того единственного, который позволяет королевским дочерям по собственной воле выбирать себе мужа. Вы не хотите брать на себя обузу его ленных владений, которыми вам бы пришлось управлять в случае нашей смерти, — хороши братцы! Что ж, в таком случае вы мне больше не родня. Я отрекаюсь от королевской крови. Асмур! — Она нагнулась с седла и положила ему на плечо маленькую руку, опушенную аметистовыми перьями. — Ты забыл о старинном обычае — заключать брак вместе с завещанием. Тогда на них, на этих каплунов, жиреющих в Диване, в случае, если ты не вернешься, не ляжет никаких обязательств. Ну!..

Он с тоской поглядел в ее лицо — узкое страстное лицо, обрамленное черными прядями, выбивающимися из‑под фламинговой шапочки; когда‑то он любил это лицо, эту девочку, не сводившую с него очарованных глаз на ее первом турнире… Но видят древние боги, как он устал от ее сумасшедшего права! Пусть она права и у него душа крэга, но он уже ничего не желает, кроме покоя — если не для тела, то хотя бы для души и чести! И сейчас, когда она завладела, между прочим, его конем, встала между ним и исполнением Уговора — он вдруг отчетливо понял, что гораздо сильнее любил бы ее… в воспоминании.

— Мона Сэниа, — проговорил он как можно мягче, — высокородная мона, вы разгневаны на братьев и отреклись от родства с ними, но вы забыли о своем отце!

Звук его голоса, исполненного чарующего благородства, произвел не примиряющее, как он рассчитывал, а прямо противоположное действие — от любви и горя Сэниа окончательно потеряла голову:

— Асмур, я ничего не повторяю дважды! Ты сейчас же наречешь меня своей женой, или… — Она оглянулась, пытаясь найти что‑нибудь такое, чем можно было бы напугать самого Асмура.

Видят древние боги, это было чертовски трудно! Ибо напугать бесстрашного эрла могла разве что такая угроза, которая еще пи разу не прозвучала под небом Джаспера. Но и принцесса была не из пугливых: она медленно подняла руку с маленьким десинтором до уровня своего лба. И рука ее не дрожала.

— Асмур, — сказала она очень просто, — если ты этого не сделаешь, я УБЬЮ КРЭГА. Своего крэга.

Он рванулся к ней, пытаясь перехватить руку, но она оказалась проворнее — вскочив на седло ногами, она вытянулась во весь рост и теперь стояла на спине его вороного, освещенная тремя лунами, с рукой, поднятой ко лбу.

Принцев как ветром сдуло с седел — все разом очутились на земле, а один, самый младший, отвернулся и прижался лицом к гриве своего копя. Не было еще такого на Джаспере за все полторы тысячи лет действия Уговора, чтобы кто‑нибудь поднял руку на своего крэга.