О ней и о ней - Дмитрий Старицкий

такие же - и стеклянные, и сверкающие, и остро-тревожные.

Срубов:

- Выводите первую пятерку, я сейчас.

И не торопясь набил трубку.

Все вышли, кроме Моргунова:

- Я с вами - посмотреть.

Срубов промолчал, поморщился. Надел черный полушубок, длинноухую рыжую шапку.

Сцена 31. Коридор ГубЧК. Интерьер. Ночь. Зима.

В коридоре Срубов закурил.

Высокий и грузный Моргунов в тулупе и папахе ссутулился сзади.

На потолке огненные волдыри ламп.

В коридоре никого, не считая часовых.

Срубов натянул шапку на уши. Закрыл лоб и наполовину глаза.

Смотрел под ноги. Серые, затоптанные, ледяные квадратики паркета. Их нанизали на ниточку и тянули. Они лезли под ноги Срубову и он сам, не зная для чего, быстро их считал, приборматывая в полголоса:

- Три... семь... пятнадцать... двадцать один...

На стенах белые квадратики - вывески отделов. Не смотрел, но видел. Они тоже на ниточке.

Секретно-оперативный отдел

Отдел

по борьбес контрреволюцией

Вход воспрещен !

Отдел

по борьбес бандитизмом

Срубов остановился, резко повернулся назад. Раздраженно посмотрел на рыжие усы Моргунова.

Ничего не сказал. Резко развернулся и застучал каблуками вперед. Мысленно затвердил:

- Сантименты... Санти-менты... Санти...

Сцена 32. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Двор освещен фарами автомобилей, стучали двигатели.

Закадровый голос Срубова:

- Санти... менты... Санти... менты...

Сцена 33. Коридор ГубЧК. Интерьер. Ночь. Зима.

Срубов и Моргунов идут по коридору. Срубов все бормочет:

- Менты... санти... Менты... санти...

И видно, что он на себя злится, за то что не может отвязаться от этой бессмысленной фразы.

Сцена 34. Лестница ГубЧК. Интерьер. Ночь. Зима.

На площадке лестницы часовой.

Срубову противно, что на него смотрят так светло. А тут ступеньки и опять пошло:

- Два... пять... семь...

Площадка с часовым и снова:

- Два... пять... семь...

Второй этаж. Новый часовой.

Еще лестница.

Дверь.

Сцена 35. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Снег в ярком свете фар искриться и играет. Сквозь него целый частокол штыков.

Бестактный Моргунов лепиться к рукаву.

Грузовики стучат и моргают фарами.

Сцена 36. Камера в подвале. Павильон. Ночь. Зима.

Отец Василий все с поднятым крестом.

Приговоренные около него на коленях. Пытаются нестройно петь хором. Но каждый пел отдельно.

- Со святыми... свя-я-я-я-ятыми... Упо... о-ко-о-о-о-й....

Новодомская, с выражением первохристианки на лице, пела даже умиротворенно, жертвенно...

Лязгнула дверь.

Комендант также надел полушубок. Только желтый. В подвал спустился с белым листком - списком.

У певших языков нет. Полны рты горячего песку. С колен все подняться на смогли. Ползком в углы, на нары, под нары. Стадо овец. Визг только кошачий.

Священник, прислонясь к стене, тихо заикался.

А Новодомская, оставшись одна на пятачке камеры, свободном от нар высоким звонким голосом выправляла батюшкино заикание:

- Упоко-о-о-о-й...

Комендант замахал руками:

- Тихо!

Отец Василий, и Новодомская, и все остальные застыли от этой команды. Тишина зловещая. Но комендант её разорвал своим сырым голосом. Назвал пять фамилий, как землей засыпал:

- Поручик Забавский, есаул Немченко, полковник Никитин, хорунжий Кашин и бывший товарищ, а ныне взяточник Стеклов.

Длинный есаул вскочил, спросил:

- Куда нас?

Комендант суров, серьезен. Вот так прямо, не краснея, не смущаясь ложью, глаза в глаза и заявил:

- В Омск.

Есаул хихикнул неестественно, присел и снизу спросил:

- Подземной дорогой?

Полковнику Никитину тоже смешно. Согнул широкую гвардейскую спину и в бороду:

- Хи-ха-ха...

Смеялся и не видел, что из-под него и из под соседа, генерала Треухова, ползли по нарам тонкие желтые струйки...

... а на полу от них болотца и пар.

Пятерых вывели, причем Никитина пришлось, хихикающего, поднять за шкирку.

Дверь плотно загородила вход.

Сцена 37. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

А автомобили стучали всем в уши.

Сцена 38. Камера в подвале. Павильон. Ночь. Зима.

Капитан Коженко встал у стены. Побоченился, голову поднял.

Под потолком мигала слабенькая лампочка.

Капитан подмигнул ей:

- Меня, брат, не найдут.

И на четвереньках под нары, в угол, где прапорщик Скачков показывал свой мертвый синий язык.

Поручик Снежицкий сидел рядом и вертел в руках зеленое стекло. Вертел и не решался...

А посередине камеры Новодомская молча шевелила губами в молитвенном экстазе, на коленях. Молилась она за всех сирых и нагих, у престола Божьего встать приготовляющихся.

Сцена39. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Выведенным показалось, что узкий снежный двор - накаленный добела металлический зал. Медленно вращаясь на дне трехэтажного каменного колодца, двор захватил людей и сбросил их в люк другого подвала на противоположном конце двора.

Сцена 4О. Расстрельный подвал. Павильон. Ночь. Зима.

В узком горле винтовой лестницы у двоих захватило дыхание, закружилась