Поминальный вечер - Илья Гордон

«Который им годочек миновал? — как о детях, спросила себя Эстер. — Они чуть постарше моего Семы. Выстояли, значит, они в годы войны, отразили ее натиск, пережили все невзгоды, перенесли морозы и вьюги зимы, и коварные весенние заморозки, и вот знай себе цветут и цветут что ни год. А я…»

Эстер застыла у окна в раздумье. И в эту минуту ворвался в комнату ее сынок.

— Мама, тебя зовут — из папиного полка гости к бабушке приехали, — одним духом выпалил мальчик.

— Гости? Из папиного полка? — переспросила Эстер. — Почему же они к нам не зашли?

— Не знаю. Они просили и дядю Меера позвать.

— Меня и дядю Меера? Ладно, я зайду. Только вот где сейчас дядя Меер? Ну, да ничего — он, верно, заглянет сейчас. Подождем.

Эстер не торопилась. Ей хотелось побыть вдвоем с сыном. Последнее время она мало его видела — всё дела да дела. Да и вечер-то какой — поминальный! Потолковать бы с мальчиком об отце, напомнить ему о нем.

— Ты не проголодался? — спросила она ласково.

— Нет, мама, я поел уже, не хочется, — нетерпеливо ответил Семка. — Идем.

— Да ты погоди. Ведь не собираются же гости сразу уехать.

Семка хотел было вернуться к бабушке и сообщить, что мама скоро придет, но раздумал. Ему вдруг пришли на ум слова бабушки о том, что мама собирается сделать его пасынком, и он решил спросить у матери, что это означает.

«Раз бабушка недовольна, — думал он, — значит, это что-то плохое, но ведь плохого мама не может мне пожелать».

И вот, оставшись с мамой вдвоем, Семка решил обо всем ее выспросить, только не знал, с чего начать. Эстер, заметив, что мальчик чем-то встревожен, подошла к нему, обняла и прижала к себе. Согретый материнской лаской, Семка набрался храбрости и быстро, скороговоркой спросил:

— Почему ты хочешь сделать меня пасынком, мама?

— Что ты, мальчик мой! Кто это тебе сказал? — всполошилась Эстер.

— Знаю я, знаю — ты приведешь к нам второго папу.

— Что ты такое болтаешь? — принужденно рассмеялась Эстер и снова спросила: — Кто же все-таки сказал тебе об этом?

— Я и сам знаю. Вот придет другой папа — и я сразу же стану пасынком.

— Если он будет добрым — не станешь.

— А если злым?

— Злым он не будет.

В эту минуту в комнату вошел Меер, вошел так тихо, что мать с сыном не сразу его заметили. Семка, смутившись, отошел от матери в угол. Меер, добродушно улыбаясь, подошел к нему, положил ему на голову руку и как бы невзначай похвалил:

— Ну и парень же ты, Семка… Настоящий парень!

Эстер почувствовала, что Меер хочет успокоить мальчика. Его ласково обращенный к ребенку взгляд говорил, что Меер его любит, привязан к нему и всем сердцем хотел бы заменить ему отца.

«Он, стало быть, слышал, о чем мы тут с Семкой говорили», — подумала смущенная Эстер.

А Меер привлек мальчика к себе и, крепко обняв его, сказал:

— Люблю таких, как ты, ребят, Семка. Ты молодец!

Семка нежно прильнул к Мееру. Ему хотелось ответить дяде Мееру такими же словами любви и привязанности, но тут он вспомнил о важном поручении, которое ему было дано бабушкой и ее гостями. И он заговорил, поглядывая то на маму, то на дядю Меера:

— Из папиного полка к бабушке гости приехали. Они просили меня позвать вас.

— Из полка? — переспросил Меер. — Кого же они зовут? Только маму или меня тоже?

— И тебя. Семка прибежал звать нас обоих, — отозвалась Эстер. — Давай зайдем.

— Ну, что же, давай, — согласился Меер, и все трое пошли в комнату бабушки Брохи.

Когда Эстер с Меером вошли, гости поднялись им навстречу и дружески с ними поздоровались, и только Броха в каком-то оцепенении осталась неподвижно сидеть опустив голову. Она как будто и не заметила пришедших.

— Жена Шейнгарта? — спросил офицер у Эстер.

— Да, это я.

— А вы — бригадир? — обратился он к Мееру.

— Так точно, — по-военному ответил Меер.

— Так вот, товарищи, прежде всего присядем, — начал офицер, как бы собираясь приступить к обстоятельной беседе. — Мы хотим ознакомиться с вашим колхозом. В полку хотят знать, как у вас идет работа. Ясно, товарищи?

При этих словах офицер быстро вскинул глаза на Эстер и Меера, как бы желая убедиться, так ли они его поняли, и продолжал:

— Расскажите, как работает бригада, которой руководил Вениамин Шейнгарт. Мы хотим написать об этом ь нашей газете.

Эстер и Меер переглянулись, как бы без слов совещаясь, кому начать рассказывать.

Вмешался солдат и, чтобы подсказать пришедшим, что, собственно, интересует однополчан, пояснил мысль офицера:

— Ведь бригада Шейнгарта здесь славилась. Бригадир, говорят, был награжден грамотами, о его успехах в работе даже в газетах писали, не так ли? Да, вот еще: мы узнали, что он приспособил какую-то сеялку для узкорядного сева и, таким образом, добился богатых урожаев. Вот об этом вы нам и расскажите поподробнее.

Эстер неуверенно, робко стала говорить о том, как Вениамин за два года до войны прочел в газете о ефремовских звеньях, собравших на Алтае не виданные доселе урожаи.

— Да, слышал о них, — отозвался солдат, — молодцы ребята, ничего не скажешь!

— Вениамин, — продолжала Эстер уже более уверенно свой рассказ, — увлекся их примером и начал производить в хате-лаборатории разные опыты. Потом, по целым дням пропадая в кузне, переоборудовал сеялку. Он передвинул в ней сошники, чтобы зерна равномерно ложились по всей площади участка.

— Сеялка сеялкой, — отозвалась Броха, все время угрюмо сидевшая в своем углу, — а только наладил он ее, как начались новые тревоги. Взять хотя бы мытарства с посевным материалом: сколько крови ему перепортил председатель из-за дополнительных семян, которые потребовались при новом способе сева! Звали этого председателя, кажется, Юдл Коробейник. Не правда ли, Эстер?

— Да, — отозвалась сноха, — этот Юдл скорее позволил бы себе здоровый зуб выдернуть, чем выдать хоть килограмм зерна сверх плана. Ну, и пришлось Вениамину самому раздобывать семена, чтобы посеять так, как он хотел. Зато какой урожай собрали тогда. Неслыханный! Вот тут-то и началось: со всей округи стали съезжаться, чтобы узнать, как он этого добился; со всех концов страны письма к нему посыпались; в газетах стали писать о Вениамине.

— А как теперь дела в бывшей бригаде Шейнгарта? — перебил офицер. — Сохранила ли она былую славу?

— За время войны, после эвакуации колхоза, эта бригада совсем было распалась, — постаралась обстоятельно ответить на вопрос гостя Эстер. — А когда колхоз восстановили, людей было мало, посевного материала тоже, сеяли кое-как — ну, сеялка и валялась без дела и ржавела до тех пор, пока не назначили бригадиром вернувшегося в колхоз старого друга моего мужа Меера Чаповца, который возобновил посевы по способу Вениамина. Вот он, этот новый бригадир, перед вами.

Эстер, кивнув головой в сторону Меера, закончила свое затянувшееся объяснение:

— Результаты вы увидите сами, мы покажем вам снопы нового урожая, которые собирались послать на выставку.

— На выставку? — переспросил офицер. — И у нас в полку мы организуем небольшую выставку в честь Шейнгарта. Не дадите ли нам для нее два-три снопа?

— Почему бы не дать? — с готовностью ответила Эстер. — Для нас будет большой честью, если полк Вениамина оценит наш труд.

Между тем в окно стало видно, что погода испортилась. Из черных клочковатых туч повалил густой снег.

— Хоть бы метель не поднялась, — забеспокоился Меер, — я ведь собирался в поле — проверить, закреплены ли как следует снегозадержатели.

— Еще успеете, — сказал офицер, — снег только что пошел. Я бы хотел поговорить с вашими людьми, почтить с ними память Шейнгарта, ведь сегодня годовщина его смерти.

— Ну что же, давайте, — решила за всех Эстер. — В случае чего мы и оттуда сумеем выехать в поле.

Она сбегала к себе, оделась, и все вместе отправились в правление колхоза.

Колхозный клуб был переполнен: пришли не только старожилы, знавшие и хорошо помнившие Вениамина Шейнгарта, но и не такие уж давнишние жители поселка — те, что осели в нем за последние годы.

Сцену клуба привели в праздничный вид: стол накрыли кумачом; к задней стене прикрепили развернутое колхозное знамя; по обеим сторонам поставили два большущих снопа последнего урожая, собранного той самой бригадой, которою в свое время руководил Вениамин Шейнгарт.

Председатель колхоза — высокий широкоплечий мужчина с круглым лицом, узкими черными глазами и бородой цвета темной бронзы — пришел в клуб в новом нарядном френче. Два ордена Красной Звезды, которые он носил только в торжественных случаях, украшали его грудь. Он пригласил в президиум Броху, Эстер, Меера и гостей — однополчан Шейнгарта, и когда, по его предложению, собравшиеся почтили память погибшего вставанием, предоставил слово Брохе.