Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей - Коллектив авторов

Совершенно иное содержание имеет революционная тема в публицистике В.И. Ленина, концепция которого выглядит достаточно противоречиво. В статье «Гонители земства и Аннибалы либерализма», опубликованной в 1901 г., Ленин еще говорил не об объективной возможности революционного взрыва в России, а о субъективной оценке таких факторов, как национально-освободительное движение, требования политических реформ, студенческие волнения. Поэтому «самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание опасностью весьма серьезной»{25}. В этой работе Ленин использовал доступные исторические источники, в частности мемуары Л.Ф. Пантелеева, письма К.Д. Кавелина А.И. Герцену, а также работы по истории общественного движения М.П. Драгоманова и В.Л. Бурцева{26}. Возможно, поэтому факторы общественного подъема описаны достаточно конкретно и узнаваемо, а вот стержневой для проблемы революции вопрос о крестьянских выступлениях охарактеризован чрезвычайно неконкретно.

Двойственно и содержание ленинских статей 1911 г., посвященных юбилею освобождения. Придавая наибольшее значение революционерам, которые «играли величайшую историческую роль в общественной борьбе и во всех социальных кризисах даже тогда, когда эти кризисы вели к половинчатым реформам»{27}, Ленин одновременно констатировал крайнюю слабость «тех общественных элементов, интересы которых требовали преобразования»{28}. Слабым и распыленным выглядит в его изображении и крестьянское движение. Примечательно, что в числе причин реформы оно оказывается на последнем месте после экономического фактора и поражения в Крымской войне{29}. Только в работе 1915 г. «Крах II Интернационала» Ленин называет период 1859–1861 гг. «революционной ситуацией», ничем не аргументируя свое мнение. Никакого влияния на профессиональное сообщество историков работы Ленина не оказали, да и не могли оказать, поскольку они были политической публицистикой, преследовавшей не научные, а актуальные политические задачи. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ленинские работы остались вне поля зрения не только историков немарксистского направления, но и М.Н. Покровского.

После победы революции марксизм утвердился как единственно верная методология, а Покровский стал признанным лидером школы историков-марксистов{30}. Поэтому формирование взглядов историка на роль революции и ее связи с реформой представляет интерес в рамках нашей темы.

Как известно, внимание Покровского к марксизму было обусловлено теми поисками новых социологических идей, которые характеризовали развитие исторической науки на рубеже веков. Старший современник Покровского П.Н. Милюков вспоминал, что его поколение, отвергая значение истории повествовательной, желало приблизить принципы исторического исследования к экспериментальному научному знанию, перейти «от истории событий к истории быта»{31}. Этой потребности отвечал экономический материализм. Концентрированное выражение идеи экономического материализма получили в предисловии Покровского к его «Очерку истории русской культуры». По утверждению ученого, «исторический материализм является не чем другим, как попыткой приложить общенаучные методы к изучению исторических явлений». По мнению историка, ход исторического процесса объясняется закономерностями, лежащими вне воли и сознания отдельной личности. Важнейшей сферой, влияющей на поведение человека, является экономика, «поскольку человек физиологически подчинен тем же законам, как и все органические существа, стало быть, главной его потребностью является потребность питания («все, что живет, питается и все, что питается, живет»), а с другой стороны, его сознательная жизнь предполагает, как необходимое условие, его жизнь органическую (организм умерший лишен сознания), то потребность в поддержании организма, потребность питания, есть основная потребность человека, как и всякого другого живого существа; только после удовлетворения этой потребности он может думать о других — и его деятельность, направленная к удовлетворению этой потребности, есть основная деятельность человека. Значит, “главными” культурными фактами являются факты экономической культуры, история хозяйства — ибо основной задачей хозяйства является добывание пищи»{32}. Такая трактовка исторического процесса не исключала возможности революционного преобразования действительности, но рассматривала эту возможность лишь как реализацию через действия людей объективных экономических закономерностей. Следовательно, любая альтернативность исторического процесса была совершенно исключена, а значит, в концепции Покровского вовсе не находилось места для революционной ситуации[1]. Революция, как известно, в марксистской социологии связана с переходом от одной формации к другой. Покровский же считал, что стержнем, определяющим ход русской истории, была борьба между торговым и промышленным капиталом — частями одной капиталистической формации.

Правда, Покровский иногда называл преобразования 1860-х гг. «революциями сверху», что было для него синонимом радикальности реформ. Вплоть до конца 1920-х гг., оценивая мотивы реформ 1860-х гг., он не отводил решающего значения крестьянскому движению и подчеркивал крайнюю слабость революционного подполья. Полемизируя с некими «буржуазными» историками, Покровский иронично замечал: «Как ни изображали это событие как уступку, вырванную у царизма благородными борцами за свободу, борцы как-то очень мало обнаружили себя именно в это время»{33}. Достаточно критично оценивал Покровский и деятельность Н.Г.Чернышевского, у которого он находил «меньшевистскую тактику», заключавшуюся в том, чтобы «постепенно, путем мирного давления образованных классов… добиться от царя всяких уступок»{34}. Крестьянское же движение, на которое возлагали огромные надежды настоящие революционеры — «коммунисты» «Молодой России», не оправдало себя. Как пишет Покровский, «обманутые крестьяне немножко поволновались, довольно, впрочем, энергично… но, в общем, большого крестьянского движения не получилось, революции не вышло», так как «крестьянство не оправдало надежд и оказалось состоящим не только не из прирожденных социалистов, но даже не из прирожденных революционеров, оказалось весьма мало революционным»{35}. В сущности, его оценка причин реформы аналогична тем оценкам, которые давала старая «буржуазная» историография.

Нельзя не отметить, что позиция исследователя в рамках избранной марксистской методологии непротиворечива и согласуется с фактами. Признав признаком революционности наличие идеологии и (или) массового народного движения и не обнаружив на рубеже 1850-х и 1860-х гг. ни того, ни другого, историк сводит причины реформ к экономическому фактору, который вынуждает правительство проводить серьезные преобразования.

Подводя итог, следует отметить, что в трактовке содержания революционности у Покровского очень много неясного. Так, признавая революционное значение за выступлением Пугачева, ученый явно затруднялся ответить на вопрос о том, какой общественный класс стоял за этим выступлением и носителем какой именно идеологии были восставшие. Пугачевщина у Покровского изображается то раннебуржуазной революцией{36}, то стихийным казацко-крестьянским восстанием, в котором активное участие принимают также угнетенные поволжские и уральские народности{37}, то рабоче-крестьянским выступлением, напоминающим политическую смычку пролетариата и крестьянства в начале XX в.{38} Похоже, что любое более или менее массовое движение, направленное против центральной власти, историк был склонен считать революционным. Одновременно он говорил и о «революциях сверху», подразумевая радикальные реформы.

В середине 1920-х гг. И.В. Сталин сделал ставку на так называемый большой скачок, который позволил бы стране в сжатые сроки добиться значительных успехов в индустриализации. Предпосылкой такой политики он объявил наличие сплоченной партии, обладавшей политической волей{39}. Место закономерной эволюции занимала мгновенная и чудесная трансформация, возможная благодаря железной воле вождя. В этих условиях упование на объективные экономические факторы воспринималось как «правый уклон». Поэтому Покровский резко изменил свою позицию. В декабре 1928 г., выступая на заседании Общества историков-марксистов, он заявил об ошибочности ряда положений, сформулированных в «Очерке истории русской культуры», в частности об истории как естественнонаучном процессе, ход которого не зависит от воли и сознания людей. Покровский, ссылаясь на поздние работы Ф. Энгельса, доказывал возможность воздействия «базиса» на «надстройку». Претерпевает изменения и концепция причин и движущих сил реформы 1861 г. К 100-летию со дня рождения Н.Г. Чернышевского Покровский подготовил тезисы, согласованные с Отделом агитации, пропаганды и печати (АППО) ЦК и Московского комитета (МК) ВКП(б), в которых, в частности, утверждалось, что «в России эпохи Чернышевского не было и не могло быть революционной буржуазии», но Чернышевский (тут Покровский цитирует Ленина) «был революционным демократом». Революционную массу «представляло почти одно крестьянство — городская мелкая буржуазия была ничтожна и экономически и политически, пролетариат только начал выделяться как самостоятельный класс. Все это скрадывало характер крестьянской революции в России 1850–1860-х гг. как революции буржуазной»{40}.