Искушение. Книга 2. Старые письма - Илья Кирюхин

Утром Кирилл снимал спящую кошку с замершего Жука, перекладывал ее на кровать и отправлялся выгуливать пса.

Сегодня было особенное утро. Вчера Санич предупредил Ильина, что Гумилев ждет его к 10.15. Поэтому Васю сняли с ее живого матрасика значительно раньше, а Жуку пришлось делать свои дела в «пожарном» темпе.

В 8.15 машина Гумилева затормозила у подъезда.

10:15. 20 октября 2012 года. Москва. Кабинет Андрея Гумилева.

— Добрый день, Кирилл Иванович, — Гумилев встал из-за стола навстречу Ильину.

Помощник Гумилева проводил Ильина не в кабинет генерального директора, а в протокольное помещение. Андрей не хотел, чтобы ученый чувствовал себя неуютно в его огромном кабинете. Переговорная же комната, предполагала спокойную беседу на равных. Девушки из Протокола приготовили чайный стол: печенье, сушки, конфеты.

Гумилев не знал, с чего начнет разговор. Санич час тому назад принес ориентировку, из которой следовало, что память к ученому не вернулась. Тем не менее, Ильин ведет себя беспокойно, часто уединяется с женой, они что-то живо обсуждают. Его сын планирует начать новый бизнес в Болгарии. Он присматривает квартиру в курортной зоне. Информаторы считают, что отец ничего не знает о намерениях Ильина-младшего.

Одним словом, Гумилев не имел ни малейшего представления, о чем говорить с Кириллом Ильиным.

В свою очередь, сам Ильин тоже терялся в догадках, почему один из крупнейших олигархов страны так упорно хочет встретиться с ним.

Гумилев решил положиться на свою интуицию. На правах хозяина он предложил Ильину чая и, получив согласие, разлил по чашкам ароматный напиток.

Не успели они сделать и по глотку, как в дверь, постучавшись, вошла миловидная девушка и сообщила Гумилеву, что Беленин Михаил Борисович просит его принять в любое удобное время. Что вопрос, который Беленин хочет обсудить, очень важен, не ждет отлагательства и требует личной встречи. Все это девушка выпалила с невероятной скоростью и замерла в ожидании решения главы корпорации.

— Что Вы так волнуетесь, — улыбнувшись, спросил ее Гумилев. Он был ей невероятно благодарен за то, что она дала ему возможность прервать разговор с ученым.

— Ваш секретарь велела мне срочно передать эту информацию, — смутилась барышня.

— Спасибо, передайте секретарю, чтобы она согласовала с Михаилом Борисовичем время и место встречи.

Он повернулся к Ильину и, сделав вид, что продолжает прерванный разговор, спросил: «Так на чем мы, уважаемый Кирилл Иванович, остановились?»

Кириллу вдруг стало смешно, и он неожиданно для себя весело сообщил олигарху:

— Мы, уважаемый Андрей Львович, никуда пока и не двигались, — и непонятно зачем добавил, — смею Вас уверить.

Эти «не двигались» и «смею уверить» сразу разрядили обстановку.

— Помните, Кирилл Иванович, мы с Вами договаривались встретиться и обговорить наше возможное сотрудничество. Так вот, у меня есть деловое предложение — должность химика-исследователя с окладом сто тысяч в месяц и полный соцпакет.

Почему он сделал этому неизвестному человеку такое «царское» предложение, Андрей позже не мог ответить самому себе, но «слово — не воробей» и назад его не вернешь. Удивительным было еще и то, что должности такой в корпорации на данный момент просто не было. Что он собирался поручить Ильину, Андрей тоже не представлял, но, тем не менее, он был уверен, что поступает правильно.

По настороженности, которая тут же «нарисовалась» на бледном, еще не отошедшем от тяжелой болезни лице химика, было видно, что он не ожидал такого предложения и с недоверием относится к словам Гумилева.

— Кирилл Иванович, я абсолютно серьезно. Не буду скрывать, что не жду от Вас открытий, или, что меня заинтересовали Ваши катализаторы. Все гораздо сложнее. С Вами связана какая-то тайна. И эту тайну я хочу вместе с Вами разгадать.

Глава 2

21:00. 28 июля 1950 года. Эстония. Где-то в болотах.

Третий день они стояли в оцеплении, кормили комаров. Последние дни установилась жара и к комарам добавились слепни. Кашевар должен был уже подъехать, но что-то задерживался. Скоро начнет смеркаться, а бойцы голодные. Костры жечь запретили, стрелять — тоже.

«Уже пять лет празднуем Победу, а Война никак не закончится», — со вздохом подумал майор Ильин, — «хоть бы побыстрее этого Йобыка[19] взяли. Хорошо Буяну — щиплет себе травку да лес удобряет».

Все части МГБ и МВД Таллинна были брошены на поимку этого «Соловья» — одного из последних командиров «лесных братьев». Да что Таллинна, местным доверили только в оцеплении стоять, а саму же операцию проводили спецы из Москвы. Появился Йобык около года тому назад. Ильину, как начальнику ГУШОСДОР-а[20] Эстонии, довели полную ориентировку на Эрика Сиила по прозвищу Соловей. У него была типичная для «лесного брата» биография. В 1940-м, скрывался в лесу, чтоб не призвали в Красную армию, а при немцах сразу записался в дружину «Омакайтсе»[21]. После освобождения Эстонии бежал с немцами. Потом перебрался в Англию, а оттуда в 49-м — обратно. Как они смогли проникнуть через границу, никто понять не мог. По данным госбезопасности отряд был небольшой — 4 человека, но все «бывшие». Более того, сам Йобык по агентурным данным был единственным эстонцем и самым неподготовленным. Двое — немцы, прошедшие серьезную школу Скорцени[22] и один англичанин. Одним словом — империалистический Интернационал. В отличие от остальных «лесных братьев» банда не занималась уничтожением партийных и сельских активистов. Видимо, задание у них было непростое. «Ну, да не нашего ума дело», — осадил свои размышления Ильин.

Он огляделся и со вздохом вынужден был признать, что это не лес — это поганое болото. Именно поганое. Вчера двух бойцов чуть не засосало. Торфяники в этом месте тянулись до самого Пярну. Он посмотрел на часы. Аккуратные американские, они ладно сидели на руке. Часы эти служили ему исправно вот уже пять лет. В 45-м в Австрии Иван «махнулся» с американским капитаном. Американцу тогда достался отличный перочинный нож, с которым Ильин не расставался с 1941 года. В 39-м его отправили на Западную Украину оборудовать пограничные заставы на новой границе. Однажды, в мае 41-го, попав по делам во Львов, Иван купил его на рынке у старого еврея, который клялся «здоровьем любимой тещи, что ножичек послужит пану офицеру не один год». Действительно, сталь была отменная, а шильцем с отверстием для нитки Ильин чинил себе сапоги всю войну. Ни за что бы не расстался с ним, но, к сожалению, ничего больше в кармане не оказалось, когда вечером в горном Лицене[23] они вместе с союзниками отмечали конец Войны.

На часах было уже 9 вечера.

— Пора и смене уже быть, — пробормотал Ильин.

Тут до него донесся громкий шорох шагов человека, который не таясь шел по лесу, и перед Иваном возникло вечно недовольное лицо его заместителя — лейтенанта Еременко. Ему предстояло стоять в пикете до полуночи.

После дежурных: «Пост — сдал, пост — принял», Иван вскочил на Буяна. На немой вопрос в глазах зама: «Куда на ночь глядя?» — Ильин крикнул уже отъезжая:

— Василий, я на хутор смотаю, что-то кашевар задерживается. В случае чего, провиантом у чухны разживусь!

— Иван Кирилыч, ты не торопись, время еще есть. Может, удастся сальца у хуторских купить! Только не «пекка».

Здесь, в глубинке Эстонии, хохлятское естество лейтенанта Еременко пребывало в раю. На хуторах можно было купить хорошего соленого свиного сала. Одна беда, гордостью эстонцев был их «пекк», то бишь — бекон, который по их словам, буржуазная Эстония поставляла на стол самой английской королеве. Еременко был твердо убежден, что сало должно быть «беленьким, нежненьким, без единой прожилочки». Когда Василий говорил про сало, на его лице проступали черты идиотского умиленья, глаза прикрывались, а по худой шее вверх-вниз начинал ходить острый кадык от судорожного глотания слюней.

Буян вышел на просеку, по которой пролегала дорога, поросшая молодым березняком. Ильин каблуками предложил коню поспешить, на что норовистое животное, всхрапывая и тряся гривой, не спеша потрусило по просеке.

Лес поредел, и дорога побежала вдоль болота. Мохнатые изумрудные кочки кое-где украшали шляпки грибов. Идиллию нарушала гладь черной мертвой воды, которая виднелась из-за кустов и зеленых кочек.

Дорога уперлась в достаточно свежую гать. Иван спешился и повел лошадь под уздцы. Гать была настлана мастерски. Дорога, положенная через топь, была прочна и почти не проседала под ногами. «Наверняка, немцы, — подумал он про себя, — нескоро мы научимся так строить». Он, построивший не один мост и не одну переправу, считал немцев непревзойденными строителями и всегда отзывался о них уважительно. За это его не раз «прорабатывал» полковой комиссар.