Риша решает! - Алекс Хилл

отстает и через мгновение выскакивает передо мной, грозно раздувая ноздри. Двигаюсь вправо, Влад тоже. Влево, и снова ничья.

– Ты мог бы высказать свое никому не нужное мнение и после занятия, – злобно цедит он. – Леся так переживала из-за своей первой группы, а тут еще ты!

– Значит, иди и жалей ее дальше. В этом ты чертовски хорош, – притворно нежно говорю я.

– Что ты несешь?

– Влад, отвали. У меня есть дела поважнее, чем…

– Чем семья?

– Брось, – едко усмехаюсь я, мотая головой. – Даже не начинай.

Пытаюсь обойти брата, но он грубо бьет меня по груди и рывком подлетает вплотную, чтобы припереть палец к моему носу, подражая отцу.

– Мы все многое потеряли! Прекрати вести себя, как обиженная пятилетняя девочка!

– Это ты мне говоришь? – уже в открытую смеюсь я, поражаясь его наглости. – Сам-то когда косички расплетешь?

– Она все еще наша Леся. Зачем ты с ней так?

– Как? – Ледяное негодование сковывает голос. Мне больше не смешно. – Я помогаю ей. А что делаешь ты, а? Вытираешь сопли и ходишь на цыпочках?

В глазах брата мерцает ярость, губы сжимаются в тонкую полоску. Не будь мы близнецами, я бы уже готовился к драке, но… только один из нас предпочитает решать конфликты силой, и это не Влад.

– Ты такое дерьмо, – разочарованно вздыхает он.

– Ну конечно, – киваю я. – Скажи Лесе, что мне жаль. Вышло и правда не очень красиво, но от своих слов я не отказываюсь. Если она хочет стать настоящим хореографом, то методы для одноклеточных ей в этом никак не помогут.

Отступаю, Влад больше не пытается меня остановить. Он наверняка разделяет мое мнение, но никогда не сможет сказать Лесе в лоб то, что думает на самом деле. Слишком боится ее ранить, потому что любит. Как, впрочем, и она его. В этом они похожи. Добрые, милые… лживые. Горечь скапливается на языке, но проглотить ее не получается.

Выхожу на крыльцо креативного центра, из окна второго этажа доносится хоровое детское пение, а прохладный осенний ветер гуляет по двору, подкидывая пыль и мелкий мусор. Расстегиваю молнию на кармане спортивных штанов и достаю пачку сигарет. Дерьмовый день по всем пунктам: боль в спине из-за неудобного матраса, белый шум в ушах, разъедающее изнутри разочарование, бессилие и вдобавок эта идиотская тренировка. Вряд ли все может стать еще хуже, но… бесконечность не предел. Да и плевать, терять все равно нечего. Самое важное уже сожжено и развеяно пеплом над этим серым городом, в который я не планировал возвращаться. По крайней мере, не так позорно.

Рядом слышится скрежет, и я убираю незажженную сигарету за спину. Щуплая девчонка толкает парадную дверь и, заметив меня, хмурит светлые брови. А вот и она, та самая обезьянка, которая дважды успела наехать на меня в зале. Она напоминает смесь дочери лесоруба и хоббита-альбиноса. Черные массивные ботинки, огромная парка цвета хаки, всклоченные светлые волосы под шапкой-бандиткой с широким подворотом. Определенно странная, но есть и кое-что интересное.

– Эстрадные или народные? – спрашиваю я, пока она еще не успела отойти от крыльца.

Обезьянка прижимает подбородок к плечу, в больших глазах плещется негодование вперемешку с жаждой крови:

– Что?

– Каким стилем ты занималась раньше?

– Ты… это мне?

– А кому же еще, обезьянка? Кроме тебя, здесь никого нет.

Она разворачивается и шустро взбегает по ступеням. Воинственно тычет пальцем мне в грудь и приподнимается на носки, чтобы оказаться почти лицом к лицу:

– Во-первых, для тебя Риша Мариновна, и никак иначе, а…

Наклоняюсь ближе, едва не задевая своим носом ее. Успеваю заметить, как на мгновение ее зрачки расширяются, а плечи вздрагивают, но она не отступает и не отклоняется. Надо же, стойкость впечатляет. Злая и смелая, любопытный набор. Ветер приносит с собой аромат влажной земли и арбузной карамели. Риша Мариновна перегоняет конфету из одной щеки в другую, стукнув по зубам, и прищуривается. Ну и имечко у нее, конечно.

– А во-вторых… – подсказываю я, не скрывая веселья.

– А во-вторых, – с грозным рокотом говорит она, – я не рассказываю о себе дегенератам, которые не знают, для чего человеку мозг и как им пользоваться. Смысл ясен? Без словаря разберешься?

Не нахожусь с ответом на такой жесткий и прямолинейный отпор, а Риша Мариновна торопливо покидает двор, спрятав руки в глубокие карманы парки. Вот это нрав. Я понял, что она далеко не девочка-припевочка, еще когда оказался на полу после того, как мой коврик для растяжки был нагло украден, но чтобы настолько.

Чиркаю зажигалкой, серый дым тонкой кривой струйкой тянется вверх. Надеюсь, Риша Мариновна нас еще посетит. Она может мне пригодиться.

– Станислав! – Яростный крик сотрясает стены креативного центра и пугает примостившихся на верхушке старого ореха воробьев.

Отправляю недокуренную сигарету в урну и поднимаю голову, убирая руки за спину. Мама выглядывает из окна второго этажа, ее темные короткие волосы треплет ветер, а худые пальцы сжимают длинную металлическую указку:

– Не посмотрю, что ты уже взрослый, и пущу ее в ход!

– Привет, мам! Как дела?!

– Что ты сказал, молодой человек? Я не расслышала.

– Здравствуйте, Маргарита Ивановна, – мигом исправляюсь я. – Как ваше…

– В мой кабинет! Живо! – властно приказывает она и скрывается из виду.

Недовольно поморщившись, возвращаюсь в теплый холл, тень Влада мелькает в дальнем коридоре, что ведет к балетному классу. Настучал на меня? Серьезно? И что дальше? Кнопка на стул или записка «Стас – лох!» на спину? Поверить не могу, что мы опустились до такого. А ведь когда-то были друг за друга горой. Видимо, это тоже теперь в прошлом.

Поднимаюсь на второй этаж и вхожу в кабинет матери, больше напоминающий крошечную оранжерею, посреди которой стоит стол. Я даже с дулом у виска не смогу вспомнить названия всех этих зеленых уродцев, зато точно знаю, как и сколько раз в неделю нужно поливать каждый из них. Мама обожает комнатные растения, а вот мы с братом никогда не разделяли ее любви. Указ привести в порядок все цветы в доме был самым страшным наказанием в детстве, потому что на это можно убить целый день, а иногда и два. Приходилось таскать за собой стремянку, три ведра воды разной температуры, пульверизатор и тяжелое сожаление о том, что мы натворили. «Цветы – тоже мои дети и, в отличие от вас, оболтусов, они меня не расстраивают», – приговаривала мама, наблюдая за нашими страданиями.

– Присядь, Стас. – За спиной раздается мелодичный, почти ласковый голос, но я точно знаю, что меня не ждет милая беседа с любящей родительницей.

Занимаю стул