Дом Живых. Арка первая: Порт Даль - Павел Сергеевич Иевлев

козёл, — но плохое забывается. Если наш Мастер найдёт потомка Императора и станет с ним рядом, Альвирах вздрогнет.

— Умолкните болтливые безумцы,

чьи речи непристойны лицедеям,

ведущим жизнь в тени среди иллюзий! — вступил в беседу Шензи.

— Противны ваши мысли о коварстве,

которым вы беспечно наделили

честнейшего из смертных, Полчек Кая! — добавил Банзай.

— Не он ли поглощён одним искусством,

служа лишь театральному призванью,

единой Мельпомене посвящая

свои и устремленья, и желанья? — продолжил Шензи.

— Лишь этим объяснением достойным

мы не подвергнем Мастера деянья

постыдным обывательским сомненьям! — укоризненно подытожил Банзай.

— Эд? — спросил нетерпеливо Пан третьего голиафа. — Я ничего не понял!

— Мои сиблинги хотели сказать, что Мастер Полчек безусловно выше пошлых политических интриг, которые вы ему приписываете. Он гений театра, и его не следует мерить обывательскими мерками. Его жизнь — великий перфоманс, его творчество однажды потрясёт мир, а все его действия лишь поиск достойных выразительных средств для его гениальности. Кто знает, кого он ищет? Не того ли, кто однажды заменит болтливого вонючего козла у руля будущего величайшего театра современности?

— Так вот что вы про меня думаете, лысые мудилы? — возмущённо затопал копытами козел. — Вы, бездарности, считаете, что чего-то стоите без своего режиссёра? Лишь моя работа с магией иллюзий придаёт завершённость гениальным творениям нашего Мастера! И она же помогает скрыть вашу сценическую никчёмность от глаз искушённой публики! Да что вы вообще понимаете в искусстве, горные людоеды? Если бы не моя специфическая внешность, Альвирах не знал бы актёра лучше! И, кстати, я не «вонючий козёл», а демон, имеющий форму козла. Я не ем и не испражняюсь.

— Воняешь ты, Пан, всё равно как настоящий, извини, — сказал примирительно Кифри.

— Это психосоматика, — буркнул Пан. — Мой запах у вас в мозгах, а не в носу.

— Вот именно, — вздохнула Фаль, — нос хоть заткнуть можно.

* * *

— Франциско! — спрашивает вернувшийся в своё кресло в кабинете Полчек Кай.

— Да, господин?

— С какой целью ты прячешь от меня сегодняшнюю газету?

— Я бы ни за что не позволил себе, господин!

— Ты сунул её за стойку для зонтов, когда думал, что я не вижу. Это не лучшее место для свежей прессы.

— Вы правы, господин. Нам следует поставить в прихожей мусорное ведро. Единственно достойный сосуд для этого позорного вместилища врак и мерзкой клеветы.

— О, значит, наш вчерашний спектакль не прошёл незамеченным критиками?

— Вы о гнусных писаках с грязными перьями, которые они вынимают из глубины собственного ануса, чтобы написать очередной пасквиль коричневыми чернилами оттуда же?

— Кажется, сегодня там нечто особенное, — довольно кивает Полчек. — Обычная разгромная рецензия тебя бы так не возбудила. Будь любезен, прочти.

Гоблин, демонстративно кряхтя, отправляется за газетой. Возвращается, держа её двумя пальцами за уголок, как будто в руке у него не сложенные листы дешёвой серой бумаги, а дохлая крыса.

— Господин, вам не следует…

— Франциско Шнобель Пятый! Я сам знаю, что мне следует, а что нет.

— Как скажете, господин! — покорно склоняет ушастую голову гоблин и, брезгливо вытирая пальцы о сюртук, разворачивает газету.

— Очки, Франциско, — напоминает Полчек.

— Но, господин…

— Очки, я сказал. Мне надоело, что ты додумываешь письма там, где не можешь их прочитать. Это уже привело к нескольким казусам с контрагентами. Спичка до сих пор не может понять, почему в бар привезли гномий растворитель вместо виски. Хорошо, что нашей публике всё равно, что пить.

Франциско вздыхает, кривится, закатывает глаза, но хозяин неумолим. Гоблин достаёт из внутреннего кармана сюртука завёрнутые в не очень чистый платок круглые стёкла в тонкой медной оправе и с видимым неудовольствием водружает их себе на нос. Развернув газету, он находит нужное место и с тяжёлым вздохом начинает читать.

«Открытое письмо Полчеку Каю, учредителю театра 'Дом Живых», от разгневанного драматурга Пониция Дрюка.

Полчек! Взяв в постановку мою пьесу, ты обошёлся с ней, как горный волот с мягкой овечкой. Ты ей подтёрся, Полчек! Жалкий эпигон, как ты посмел переписать текст! Ты превратил творение моего таланта в пародию на спектакль! Тебе кажется, что это смело и ново? Ты думаешь, это постмодерн? «Восставший Сарпадемар» — это моя революционная идея! Моя лебединая песнь! И что ты с ней сделал? Превратил в балаган! В бродячий бордель-шапито с оркестром из анальных дудочников в авангарде!

Плевать на искусство! Плевать на театралов! Лишь бы твоя полностью лишённая вкуса публика рукоплескала твоим нелепым новациям. А, да — и чтобы в Доме Теней кому-то икнулось.

Где мой третий акт, Полчек? Ты его просто ВЫ-РЕ-ЗАЛ! Вставил вместо него собственный нелепый опус! Даже три пьяные рыбки, бьющиеся в конвульсиях на черновике пьесы, могли бы написать его лучше!

Вот тебе мой совет: продай театр. Кому-нибудь понимающему в искусстве или хотя бы способному связать два слова. Хотя, знаешь, что? Я забираю сценарий. Никогда больше моего имени не будет на афишах твоего жалкого любительского театришки!

С совершеннейшим неуважением,

великий драматург Пониций Дрюк'.

— Франциско.

— Да, господин.

— А что, разве имя этого соплежуя было на афишах?

— Нет, господин. Сначала мы забыли его поставить, а потом типография отказалась перепечатывать бесплатно.

— Значит, мы ничего не потеряли.

— Да, господин.

— А его «Восставший Сарпадемар», между нами, просто унылое пафосное говно. «Уставший Сарпадемар» было бы правильнее. Или даже «Уснувший Сарпадемар». Как уснула бы на пьесе публика, если бы я не оживил его тухлый текст несколькими удачными сюжетными ходами.

— Не сомневаюсь, господин.

— Но разве можно ждать от людей благодарности, Франциско?

— Ни в коем случае, господин.

Глава 2

Певчие пташки Полчека

Мастер игры:

— Внимание, игроки-театралы, мы покидаем вас и перемещаемся в порт!

Порт Даль — портовой город, пуповина, соединяющая все государства Чела с Корпорой, и неформальная столица свободной торговли, где городские власти традиционно закрывают глаза на то, что не всякий мелкий портовой гешефт в точности соответствует многочисленным путаным законам, которые принимают в столице всякие бездельники. Если, конечно, налоги с этого гешефта уплачены в городскую казну.

Даль — живописный и шумный город, полный музыки, ярких цветов и безудержной