Вся беда от стыда - Иван Лажечников

Сергей Петрович. Во что б ни стало, извлеку ее из этого омута.

Ипполитов. У меня в голове вертятся странные мысли... По моим расчетам что-то раненько роковой чин получить изволил герой нынешнего дня... Надо будет навесть справочки. У меня есть приятель, который служит в одном месте с этим господином. Напишу к нему завтра ж...

Мухоморов (подходя к руке Виталиной). Поздравьте меня, Софья Андреевна: Павлуша мой коллежский асессор. Кто бы ожидал лет двадцать пять тому назад... Видно, под счастливой планидой родился. Сударыня, благодетельница моя... вам, вам и вашему покойному сожителю всем обязан... Из ничего, так сказать, из нуля, взошел на такую высокую благодать.

Виталина. Полно, Флегонт Парфеныч, стыдно так унижать себя. Сын твой заслужил свое новое достоинство воспитанием и службой. Умерь-ка лучше свой восторг, да поклонись другу моего покойного мужа. Ты от радости не узнал его.

Мухоморов. Виноват, растерялся. Батюшка, отец и милостивец, Петр Сергеевич, вас ли я вижу? Как нарочно изволили прибыть ко дню моего благополучия. (Хочет подойти к Леандрову, чтобы поцеловать в плечо.)

Леандров. Писали из Петербурга, так я поспешил.

Павел Флегонтыч (следовавший за отцом, удерживает его за платье и отводит в сторону). Бросьте свои привычки; не то отступлюсь от вас, и сию минуту — в Петербург. Помните, я теперь такой же дворянин, как и они; поддержите меня, будьте с ними поровнее. Садитесь, да подберите цепочку от часов; болтается, как шлея. (Возвращается к молодым людям.)

Полетаев (из-за куста, из-за которого подслушивал разговор Мухоморова с сыном, Ипполитову). Ого, как дрессирует сынок отца!

Мухоморов (надев шляпу набекрень и положив руку в карман, садится на стул против Виталиной и Леандрова и с гордостью охорашивается). Гм, гм! (В сторону.) Не доразумеваю, с чего бы начать!.. (Вслух.) Вообразите, Софья Андреевна, моя супружница изволила заказать ландо, да приказала мне купить четверку серых в яблоках... такая мода, говорит, у знатных людей — серые в яблоках... Посажу на козлы кучера, чтоб было два аршина в плечах, с черною, как смоль, бородою, поставлю двух молодцов на запятки, в галунах, да прокатимся с невестушкой под вербами. Деликатес!

Леандров. Надо герб на ландо; какой же выберешь?

Мухоморов. Выберешь?.. Гм!.. Уж конечно, герб! А!.. подумаем, подумаем... что-нибудь позолотистей! Всего лучше, солнце!.. Лучи чтоб горели, инда глазам было б больно! (Леандров вынимает табакерку из кармана.) Позвольте вашего табачку?..

Леандров (подав ему табаку, высыпает его потом на пол из табакерки). Всего лучше веник! Предание старинных лет!

Мухоморов. Славный табачок-с. (Чихает.) Кажется, амур парфет! Верно из Петербурга от Вели-Белостока... будут нынче сюда... (Чашка выпадает из рук Гориславской.)

Сергей Петрович (отталкивая Мухоморова и бросаясь к Гориславской). Что с вами?.. не обожглись ли?

Гориславская (в величайшем смущении). Нет... ничего... маленькая неловкость... (Все, кроме Мухоморова и сына его, суетятся около нее.)

Мухоморов (сыну, тихо). Видишь, почуяла талисманец! Каков отец твой! отмстил разом за тебя, братец! (Скрывается в саду.)

Виталина (примечавшая за движениями Мухоморова, бежит к Гориславской). Что такое случилось?

Ипполитов (навстречу Виталиной). Мухоморов-старик шепнул что-то ей на ухо... верно, насчет будущей свадьбы своего сынка... Она выронила чашку из рук... Посмотрите, как сынок торжествует. Прогоните их, они убьют ее.

Виталина. Презренные!.. (Гориславской. ) Что с тобою, душа моя?

Гориславская (целуя ее руку, плачет). Ничего... право, ничего...

Виталина (Леандрову тихо). День этот полон таких великих неожиданностей... таких сильных ощущений... это расстроило ее... она и без того была нездорова.

Леандров (тихо). Может быть, вы желали бы остаться одни? Да и нам надо отдохнуть от разных разностей этого дня: в сердце и голове совершенная путаница... Видите последствия... спасите ее от явной гибели... (Громко.) Сережа, Наталья Ивановна не так здорова; наше общество может тяготить ее. Прощайся и марш до дому. (Гости прощаются и, один за другим, расходятся.)

Сергей Петрович (Виталиной тихо). От вас зависит прекратить наши общие страдания.

Виталина (дружески протягивая ему руку). Завтра переезжаем в Москву; вы для нас всегда самый приятнейший гость.

Леандров (взяв Гориславскую за руку). Господь да сохранит вас вперед от дурного глаза и речей не по сердцу! Надеемся скоро увидеть вас и здоровей, и веселей. Подай мне руку, Сережа; уж и мне силы стали изменять. (Одной рукой держит он руку Гориславской; под другую поддерживает его сын.) С такими милыми спутниками куда б как отрадно добрести до могилы! (Целует Гориславскую в лоб.) Прощай, мое прекрасное дитя. (Раскланивается с Виталиной и удаляется, поддерживаемый сыном.) Слова, да одни слова, толку не будет; надо дело делать. Мы покончим разом эти проделки; мы увезем ее, братец!

Виталина, Гориславская и Павел Флегонтыч.

Виталина (сухо). Что вам угодно?

Павел Флегонтыч. Позвольте... несколько слов.

Виталина. Теперь ни одного. Довольно и тех, что сказал отец ваш! Я заметила, они привели вас в восторг; очень жаль!

Павел Флегонтыч. Верьте Богу, я ничего не слыхал, ничего не знаю... как же могли...

Виталина. Я вам верю, но прошу оставить теперь нас с нею одних; я сама скоро позову вас с отцом вашим. (Павел Флегонтыч уходит.)

Виталина и Гориславская. Садятся на скамейку возле беседки.

Гориславская (бросаясь к Виталиной на грудь). Друг мой, душно!.. очень душно!.. Позволь поплакать на груди твоей... мне будет легче...

Виталина. Что ж тебя, мой ангел, так встревожило? Какое зло, адское слово сказал тебе Парфеныч?

Гориcлавская. Он сказал мне самые обыкновенные, самые простые слова. Другую на моем месте эти слова порадовали бы; но, видно, у меня злое сердце, злая натура... гордая не по породе!.. Он напомнил мне о моем отце, о моих сестрах... сказал, что они нынче будут сюда... Дочь должна бы радоваться этому, а я... чуждаюсь того, кто дал мне жизнь, чуждаюсь кровных потому только, что судьба поставила их на низкой ступени общества, а меня, не знаю почему, назло моему рождению, так возвысила пред ними — хоть по наружности!.. Даже имя отца для меня страшно... Я боюсь, чтоб кто-нибудь не намекнул о нем, чтоб он сам не явился ко мне, не назвал бы меня прежним именем Эсфири, чтоб бедные сестры не приласкались ко мне... Еврей!.. дочери еврея!.. слова позорные!.. Но я разве не такая же?

Виталина. Конечно, уж не такая!.. Ты должна бы давно забыть свое рождение... Когда отец позволил тебе принять христианскую веру, он отступился от тебя, он обязался не признавать тебя своей дочерью. Все родственные связи твои были тогда ж разрушены; воспитание, общество, религия положили еще большую преграду между им и тобою.

Гориславская. Он отступился, но я должна ли была, могла ли это сделать?.. Когда вы приняли меня к себе в дом, мне было уже двенадцать лет, кровные связи уж глубоко пустили корни в моем сердце; я знала своего отца, испытала его ласки, его любовь, я сама привыкла любить его.

Виталина. Я думала, что моя любовь заменила тебе всех, кого ты могла любить прежде, что я для тебя— и мать, и семейство твое, и весь твой мир, пока... пока не придет человек, для кого и сам Господь велит оставить отца и мать. Ты видела, что я для тебя не щадила ни забот, ни спокойствия, что для тебя расточила сердце свое...

Гориславская. Родная, бесценная моя!

Виталина. Говорю это не в упрек тебе; все это делала я не из расчетов, не из тщеславия, а так, просто, не знаю почему, может быть и потому, что имела потребность любить кого-либо, и — полюбила тебя, как дочь свою, как никого не любила в мире, кроме мужа. А теперь?.. Нет, нет, и теперь не верю, чтоб ты могла мне предпочесть его... твоего бывшего отца! Если бы ты это сказала...

Гориславская. Друг мой, моя вторая мать, если б я сказала, я солгала бы пред тобою и пред Богом. Не могу не любить отца — это выше меня самой, ты это знаешь, ты это сама позволила; но если б нужна была жертва кровная для одного из вас, на выбор между вами, уж, конечно, не ему принесла бы ее.