Баба Яга пишет (сборник) - Ирина Краева

«Мой дорогой Аджей!

Наверное, я приеду быстрее, чем придёт это письмо к тебе! Мои оранжевые мальчишки, скоро мы с вами зажжём большую свечу, укроемся полосатым пледом, прижмёмся друг к другу покрепче, и Буря нам станет рассказывать сказки. И полетим мы, куда пожелаем, разгадаем все загадки, одолеем лихо лесное, расколдуем добра молодца, спасём царь-девицу, искупаемся в мёртвой воде и напьёмся живой, чтобы вечно любить друг друга и никогда не забывать, как уютно нам всем под полосатым пледом. Я привезу вам подарки и, конечно, один из них будет для Раджа, мы вместе отправим ему посылку в Индию.

Билеты я уже купила. Вначале лечу в Амстердам. Из него – в Нью-Йорк, а оттуда – в Денвер. Путь неблизкий, но зато это намного дешевле, чем если брать билет на прямой рейс. Надеюсь, сердце меня не подведёт, ведь в нём сейчас столько радости! Я люблю вас всей душой, мои дорогие, и доверяюсь судьбе.

«Дорогая бабуля!

Не волнуйся о Бурёнке. Она теперь живёт на моем письменном столе и грызёт стержни от гелевых ручек. Она совсем обросла и похожа на сугроб. Только бородка её синяя от чернил. По вечерам мы садимся рядом с ней: я, Ананд, Кулебяка-Амин, Машенька, мама Оленька. Буря рассказывает нам о тебе, а мы начинаем чесаться. У неё много блошек. Больше всего они кусают Амина, он пишет стихи. Их напечатали в русской газете.

Бабуля, где ты теперь живёшь – на небе или в избушке на курьих ножках? Может быть, ты сможешь прилететь к нам в ступе?

Ты всегда будешь моей бабушкой. Баба Яга не может умереть насовсем.

Папа сказал: теперь к нам приедет Дхумавати. Он не видел свою маму 15 лет. Мы её тоже не видели. Она добрая, потому что Баба Яга? Папа волнуется. У него бывает настроение “Господь милосерден”. Тогда его кусает блошкой Кулебяка-Амин. У него нарос 21 зуб. Я сосчитал.

Я не отправлю это письмо в Москву. Чтобы оно было всегда у меня. Я положил его под икону Иоанна Златоуста. Мой святой тоже тебе помогает.

Я люблю тебя всей душой, мой гадкий утёнок, моя Баба Яга, моя Бабуля.

И попрыгать на воле

Маленькая повесть

А Галька уже под вечер пела в беседке, со всех сторон заросшей подорожником, пела без малейшей веселинки:

Снова ночь на Макарьевском кладбище,Голубые туманы плывут.И покойники в беленьких тапочкахНа прогулку гурьбою идут.Мы лежим с тобой в маленьком гробике,Ты костями прижалась ко мне,И твой череп, совсем безволосенький,Улыбается ласково мне.Ты прижалась ко мне жёлтой косточкой,Ты целуешь меня в черепок.Разобрать бы наш гробик по досточкам,И попрыгать на воле б чуток.

Её даже взрослые приходили послушать, а дядя Миша Грязнов один раз плюнул, а на другой – полтинник Гальке подарил.

Не ребёнок – подарок. Это первое, что я о себе усвоила, очутившись на белом свете.

Нет, образцово-показательной девочкой с бантиками я не была. Капроновая розовая лента появилась на моей голове всего один раз. Когда делали коллективный портрет нашей детсадиковской группы. Бант на моих коротких волосинках не удержали бы даже пять заколок. Поэтому воспитательница Светлана Николаевна осторожно положила его на мою макушку и рявкнула в сторону, чтобы не сдуть: «Замри!»

Зачем мне бант, если папа хотел мальчика? Честно говоря, я и сама была бы не против!

Мама и папа родили меня в возрасте, когда могли бы иметь внуков. Привёл папа маму в роддом, поцеловал в нос и сказал: «Я знаю, всё будет хорошо, потому что ты у меня герой!»

Мама преподавала историю в пединституте. За тысячи лет примеров героического поведения накопилось немало… Про них мама и рассказывала на своих лекциях.

И кудри у неё вились, и глаза сверкали, будто в них отражалось пламя пожарищ.

Перед лицом великих подвижников и своих студенток маме было стыдно вести себя в роддоме не по-геройски. Особенно 9 мая. Я рождалась именно в День Победы. И это накладывало на маму, как она считала, особую ответственность.

Вот она лежит-полёживает героически и не выдаёт никому ценной информации, что я рвусь на белый свет. Врачи вскоре сами мамой заинтересовались. Все кричат, возмущаются, зовут их, а она ни гу-гу. И, когда они её наконец-то рассмотрели как следует, стали меня из мамы героически доставать.

В тот день родилось девять девчонок и мальчик. Мальчика назвали Виктором – победителем. Как девочек – не запомнила. А мне дали имя Ирина, что означает мир и покой. В общем-то, зря.

Я с детства очень хотела, чтобы началась война. Чтобы совершить подвиг.

«Страшно было на войне?» – спрашивала я мамину подружку тётю Олю Корчак, которая во время Великой Отечественной была зенитчицей. – «Очень, – отвечала она. – Однажды просыпаюсь в землянке, а на полу мыши кружком встали – свадьбу играют! Я как закричу!»

Книжки в моем шкафу, фильмы по телевизору и песни по радио были в основном про героев. «…И тридцать витязей прекрасных чредой из волн выходят ясных…» Мне очень нравился рабочий-революционер Николай Бабушкин, который прятал от полицейских свои революционные листовки в ножках стула. Высверлит дырочку – и туда листочек… Я представляла, сколько всякой мебели можно просверлить в нашем доме, чтобы спрятать что-нибудь тайное. Сердце моё замирало, когда я смотрела фильм про Николая Лазо, тоже революционера. Враги сожгли его в топке паровоза. А до этого пытали, а он представлялся сумасшедшим и якобы боли совсем не чувствовал. Если человек не чувствует боли, у него, когда ему под ногти иголкой тычут, зрачки не расширяются. Зрачки у Николая Лазо расширялись (на экране это было отчётливо видно), а он все равно делал вид, что ему ну нисколечки не больно.

И я хотела жить на благо всех людей, носить в кармане револьвер, и отдать жизнь во имя общего дела. Схватят меня враги и спросят, как зовут. А я гордо скажу: «Зоя». В честь партизанки Зои Космодемьянской. Поведут босую вешать и тут же упадут, сражённые крепостью моего русского духа.

Поэтому в куклы я не играла. Они грудой лежали в картонной коробке в шкафу. Зато у меня был арсенал оружия – всего 12 единиц: пистолеты (водяные и с огоньком на конце), два автомата и сабля.

Но что делать, если для подвига не было никаких условий? Великая Октябрьская революция и Великая Отечественная война отгремели давным-давно. Просто так найти в своём дворе какого-нибудь бандита или вора, чтобы победить в неравном бою, было сложно.

Во дворе из врагов были только пенсионеры. Вредные тётя Нина и дядя Миша. По фамилии Грязновы. Как только мы начинали бегать под их окнами и играть в прятки, они вырывались из своей квартиры с воплями. И тогда я предложила Олежке Балалаеву и Кольке Порубову вступить в общество по борьбе с пенсионерами.

На тропу войны мы встали в последний летний день перед первым классом. У каждого в кулаке было по длинному пруту. Раз – и прыгнули в неглубокие ямы под окнами, куда выходили оконца подвала. И как замолотим по подоконникам.

Со счастливыми мордами мы прыснули от окон.

– Мальчишница! – завопила тётя Нина, поджидая меня на пути домой, куда я мчалась укрыться. – Ну, погоди! Мало не покажется!

Х-ха!

О нашем нападении родителям стало известно сразу же. Но ругать меня никто не собирался. При этом уважение к старшим было превыше всего. Поэтому мама сказала: «Доченька, надо извиниться. А то нехорошо. Неприлично. Невежливо».

Но с извинениями меня не торопили. Терпеливо ждали, когда созрею. Извиняться было противно. Олежку и Кольку в свои переживания я вообще не посвящала. Им всё это было до фонаря. Высокого-высокого, с мутным светом через белые мухи. Они уже летели и сыпали.

Вскоре наш класс повели на экскурсию в бомбоубежище. Мы уши зажали, когда сирену включили, как при воздушной тревоге.

А потом за стеклом витрины я увидела прямоугольный кусок теста. И на нём расплывчатые красные пятна в стройном порядке. Тётенька экскурсовод с любовью потыкала указкой в стекло витрины и сообщила: «Это спина девочки. Посмотрите, что бывает, если гулять во время ядерного взрыва в платье в горох».

Девочка вышла погулять в платье, почти как у меня (у меня были вишенки). Был летний, солнечный день. И девочка не знала, что уже началась война. И где-то уже бабахнул взрыв. И тут же в её весёлое тело просочилась радиация. И где был чёрный горох, там у девочки заболело ужасно. И у девочки отвалилась половина спины. Неизвестно, как она дошла до дома. И где она сейчас, когда её половина спины в бомбоубежище, – неизвестно. Девочку было нестерпимо жаль. И мне дела не было, что её спина – из папье-маше… В задних рядах кого-то тихонько вырвало.