Бог из машины - Мария Мясникова

Домой спешу изо всех сил, периодически переходя на бег, и, конечно, приложенных усилий оказывается недостаточно — за порогом стоит испуганная и злая мама. За ее спиной укоризненно качает крашеной головой тетя Света, мамина коллега и, по совместительству, лучшая приятельница.

— Говорила же, Даш, нагуляется и вернется, никуда не денется, — безжалостно заключает она. Звучит как эпитафия.

При виде загулявшей дочурки мама демонстративно схватилась за сердце. Прямо картина «Возвращение блудного сына» или что-то в этом роде. Пока я скидывала верхнюю одежду, тетя Света развела кипучую деятельность: накапала валокордина, помахала газетой. Сразу сложилось впечатление, что здесь хотят устроить комсомольское судилище.

Мама плачет.

Смотрю на свое отражение в зеркале: синяки под глазами, синие губы, короткие спутанные черные волосы, на брючине просмотренное пятно. Если подумать, ничего страшного.

Кроме меня зеркало отражает коридор в состоянии перманентного ремонта, гору раскиданной обуви и вешалку. Все слишком привычно, настолько, что нарушающие порядок вещей и фундаментальное представление о мире события предстают случайными наваждениями.

Закрыть на все глаза и притвориться, что ничего не было — просто, но глупо. Я знаю, что было.

Мне плохо: запоздалый ужас подкатывает к горлу, и осознание понятия «никогда» становится как никогда близко. Ни-ког-да — и на зубах хрустит пепел из крематория, часы навечно застывают, и остается пустота.

— Ну, что ты стоишь, скажи уже что-нибудь, — тетя Света кривит карминовые, вызывающе яркие губы, — видишь, до чего мать довела?

Рукав куртки порвался, собирать учебники некогда — беру не разобранный с вечера рюкзак, молча одеваюсь. Следовало нормально отоспаться, но для этого придется сначала пережить надвигающийся домашний скандал, на что совершенно нет сил. Обязательно сорвусь, впаду в истерику, немного поору — стоит ли тратить на нервы, если легче никому не станет?

— Вот бессовестная! Мать на нескольких работах горбатится, а ты…

Нотации — это надолго. Мама всхлипывает все сильнее, размазывая тушь по лицу, тетя Света в обличающем порыве напоминает инквизитора на процессе, старательно подбрасывая дрова в огонь семейного конфликта. Серьги в ушах осуждающе покачиваются, грамотно подведенные глаза мечут гром и молнии.

Мама не произносит ни слова, и это хуже всего.

— Куда это ты собралась? — спохватывается гостья.

Подальше отсюда, застывает у меня на языке. Так, все хватит: на глаза маман показалась, а на остальное я не подписывалась.

— Я — в школу, — подхватываю рюкзак и спасаюсь бегством. Давно промокшие кроссовки хлюпают, в спину летят укоры вперемешку с ругательствами.

Мама все равно потом простит, а выворачивать душу перед Светланой Николаевной не лучшая идея.

Безумно хочется спать — глаза слипаются так, что хоть спички вставляй. Химия, один из немногих предметов, ради которых можно ходить в нашу богадельню, усваивается с трудом. Если положить голову на парту, то немного легче, но возникает опасность заснуть.

Ольга Ивановна, педагог пожилой, заслуженный и крайне въедливый, неразборчиво бубнит тему, словно и ей не удалось поспать. На нас, отсиживающих урок с бессмысленными глазами подростков, она не обращает внимания. На моих отсутствующих одноклассников тоже.

Прогуливаю, конечно, не одна я, но сегодня трудные подростки побили все рекорды — класс, полупустой, поражает непривычной тишиной. Неужели все сговорились за моей спиной и решили «забить» на образование?

Мне страшно, как героине третьесортного фильма ужасов, на пятнадцатой минуте осознавшей, что что-то здесь не так. Если из коридора в кабинет вдруг заглянет парочка зомби или маньяк с бензопилой, не удивлюсь. В этом случае, мне даже станет в какой-то степени легче: настойчивое ожидание беды выматывало куда больше.

Сзади восседает Серега, известный ботаник и любитель компьютерных игрушек. Для такого как он, живущего в собственном мире грез и фантазий, проморгать начинающуюся вакханалию проще простого, вполне в его духе. А вот с остальными поболтать стоит, система ОБС — одна бабка сказала — еще сбоев не давала.

Когда звенит звонок, вздрагиваю от неожиданности. Ольга Ивановна забывает дать домашнее задание, автоматически снимает сумку со стула и уходит, не попрощавшись. Ей, очевидно, не до нас.

На перемену не выходит никто. Старательная хорошистка Леночка, пример для подражания и любимица учителей, буравит взглядом парту, крутой пацан Леха притворяется, что на экране его сотового отображается нечто важное и невидимое простым смертным. Мне усмотреть это нечто в разряженном приборе не удается, видимо, нет таланта.

— Ребят, — сажусь на учительский стол, — у вас ничего странного вчера не случалось?

Остальные старательно делают вид, что их ничего не касается, вопрос застывает в воздухе, витает между партами. И только Серега, который как всегда не в теме, вертит головой.

— О чем это ты, Ратульская? — подозрительно морщит длинный нос толстенькая Людка. Ей никогда не хватало терпения промолчать в нужный момент. А, может, ей злых чудес не досталось.

— О своем, о вечном.

Нас будто связали круговой порукой, омертой: мы, не договариваясь, притворяемся, что все хорошо и скорее готовы откусить себе язык, чем признаться.

Или мне только так кажется?

Тянущиеся резиной уроки заканчиваются раньше. Школа полупустая, непривычно притихшая без большей части школьников. Часть педагогов решила от своих учеников не отставать: не было русского, на английском нам дали на замену немку, а с алгебры, последнего урока, отпустили на все четыре стороны.

Последний час было невыносимо холодно, чуть теплый столовский чай согреться не помогал, в горле першило. С одноклассниками не только говорить, но и прощаться не хотелось. Хотелось спать и цитрамона.

Я выхожу на улицу, туда, где не прекращает падать снег и ощущение защищенности исчезает окончательно.

У ворот школы стоит Макс и курит какие-то длинные, типично женские сигареты, отдающие ментолом. Из-под шапки торчат волосы, на сером, обмотанном вокруг шеи шарфе остается пепел.

При виде меня вчерашний знакомый приветливо махает рукой. Жаль, я надеялась, у него здесь подружка. Хотя, по здравому размышлению, здешние нимфетки слишком юны для него, он-то явно закончил или заканчивает институт.

— Чего хотел? — грубо, конечно, но как есть.

— Поболтать, — выкинув сигарету, Макс тут же достает новую, вертит в худых пальцах, но не прикуривает, — только ты и я.