Ожившая скрипка - Елена Блаватская

– Старик, разве ты не знаешь, как называется скала Прометея? – ревел он прямо в ухо своего любящего отца. – Тогда слушай… она называется… она называется Сэмюэль Клаус…

– Да, да… – безутешным голосом шептал старый немец. – И это я убил его, в поисках утешения. – Известие о Паганини вызвали у него такие яркие фантазии! О, бедный, несчастный мальчик!

– Ха-ха-ха-ха! – больной разразился громким, безудержным смехом. – И это говоришь ты, несчастный старик?.. Так, так, как бы то ни было, твое искусство ничтожно! Оно стало бы великолепным только тогда, когда ты играл бы на прекрасной кремоновской скрипке!..

Клаус вздрагивал, но молчал. Он только склонялся над несчастным одержимым и целовал его в бровь, нежно и ласково, как целует любящая мать, а затем на некоторое время покидал комнату больного, чтобы немного отдохнуть в своей мансарде. Когда он возвращался, бред Франца принимал иную форму. Молодой человек пел, пытаясь подражать звукам скрипки.

С наступлением вечера того же дня горячка больного стала ужасающей. Он видел огненных духов, хватающихся за его скрипку. Их руки, как у скелета, каждый палец которых заканчивался устрашающими когтями, манили к себе старого Сэмюэля… Они протягивались к старому учителю, окружали его со всех сторон, готовясь растерзать его… его, «единственного человека на свете, который любит меня бескорыстной, святою любовью и… и чьи внутренности могли бы оказаться очень кстати!» – продолжал он шептать со сверкающим взором и демоническим смехом…

Однако на следующее утро лихорадка прекратилась, и к концу девятого дня Стенио встал с постели, еще не придя в себя после болезни, и не подозревая, что он позволил Клаусу прочитать его потаенную мысль. Нет; знал ли он об этой ужасной идее, как принести в жертву своего старого учителя ради тщеславия, никогда не покидавшего его разум? Едва ли. Единственным следствием его роковой болезни было то, что по причине его клятвы, его артистическая страсть не смогла найти выхода, зато пробудилась другая страсть, которая, вероятно, и предоставила пищу его тщеславию и ненасытному воображению. Очертя голову, он бросился изучать оккультные искусства, алхимию и черную магию. И, занимаясь магией, молодому мечтателю удалось приглушить голос своего страстного желания к навеки утраченной скрипке. Во всяком случае, он так думал.

Прошли недели, затем месяцы, и между учителем и учеником больше не возникало разговора о Паганини. Однако Францем овладела глубокая меланхолия, поэтому оба редко обменивались словами, а скрипка с оторванными струнами и полная пыли висела на своем обычном месте. Создавалось впечатление, будто между ними находился бездушный труп.

Молодой человек стал угрюмым и саркастическим, и при этом он избегал любого упоминания о музыке. Однажды, когда старый профессор, после долгих колебаний, вытащил из пыльного футляра свою скрипку и приготовился играть, по телу Франца пробежала судорога. Но он не проронил ни слова. Однако при первых же движениях смычка он побагровел и, как сумасшедший, стремительно выбежал из дома, после чего часами бесцельно бродил по улицам. Тогда старый Сэмюэль отшвырнул свой инструмент и заперся в комнате до наступления утра.

Как-то поздним вечером, когда Франц сидел в кресле и выглядел особенно мрачно, старый профессор внезапно поднялся со своего места и, сильно хромая на одну ногу, отчего очень смахивая на сороку, подошел к ученику и запечатлел на челе молодого человека страстный поцелуй. Затем пронзительным от волнения голосом произнес:

– Не пора ли положить конец всему этому?

И, словно пробудившись от летаргического сна, Франц вторил ему:

– Да, это время настало.

После чего оба разошлись по своим постелям.

Когда Франц проснулся на следующее утро и захотел поприветствовать Клауса, он весьма удивился, не застав старика учителя на его обычном месте. Однако за последние несколько месяцев молодой человек сильно изменился, и сперва он не придал никакого значения отсутствию учителя, что было для того очень необычно. Одевшись, Франц прошел в смежную комнату, разделяющую их спальни и являющую собой небольшой закуток, где они обедали. Огонь в камине не горел с тех пор, как угли погасли в нем предыдущим вечером. К тому же Франц не заметил даже намека на хозяйскую руку профессора, занимающегося всеми делами по дому. Молодой человек был сильно озадачен, но ничуть не встревожился. Франц уселся на свое обычное место у погасшего камина и предался бесцельным мечтаниям. Когда он сладко потянулся, чтобы после сцепить руки за головой, таким образом принимая свою излюбленную позу, он случайно задел рукою за полку, висящую за его спиной. Рука ударилась об какой-то ящик, который с грохотом свалился на пол.

Это оказался футляр, в котором старый Клаус хранил свою скрипку. Он упал на пол с такой силой, что открылся, и оттуда вывалилась скрипка, которая упала прямо к ногам Франца. Ее струны задели за медную каминную решетку и издали протяжный, печальный и горестный звук, напоминающий плач неупокоившейся души; казалось, что этот звук наполнил всю комнату и отдался эхом прямо в голове и сердце молодого скрипача. Этот звук оказал на Франца магическое действие.

– Сэмюэль! – вскричал Стенио с выпученными глазами. Страх неведомого внезапно овладел всем его существом. – Сэмюэль! Что случилось? Господи, мой дорогой, старый учитель! – кричал молодой человек, устремляясь к комнате профессора и рывком распахивая дверь.

Ответом ему была одна тишина.

Испугавшись собственного голоса, он попятился. Никто не отвечал на его призывы. Ничего, лишь мертвая тишина… и гробовое спокойствие, обычно предвещающее смерть. В присутствии мертвого тела, лежащего в мрачном упокоении могилы, такое спокойствие обладает загадочной силой, приводящей чувствительную и трепетную душу в невыразимый ужас… Маленькая комната была погружена во тьму, поэтому Франц отворил ставни.

Сэмюэль, холодный, напряженный и безжизненный, лежал на своей кровати… При виде трупа того, кто страстно любил его и был для него больше чем отец, Франц испытал страшное чувство потрясения. Однако тщеславие артиста оказалось сильнее отчаяния человека и за несколько секунд сгладило это чувство.

На столе, неподалеку от трупа лежал конверт, на котором значилось его имя. Франц взял его дрожащей рукой и прочитал следующие строки:

Когда ты прочитаешь это письмо, я уже совершу величайшую жертву, на которую может пойти только твой лучший друг и учитель. Я сделал это ради твоей славы. Тот, кто любил тебя больше всех на свете, ныне являет собой бездушный комок глины. От твоего старого учителя не осталось более ничего, кроме комка холодной органической материи. Мне не нужно подсказывать тебе, что следует с этим сделать. И не бойся глупых предубеждений. Это сделано ради твоей будущей славы, и для этого я отдаю свое тело, и с твоей стороны было бы самой черной неблагодарностью не воспользоваться этой жертвой. Когда ты натянешь струны на свою скрипку, эти струны, что являются частью меня, то от прикосновения твоего смычка будешь обладать могуществом проклятого колдуна и всеми волшебными голосами скрипки Паганини. Ты услышишь и мой голос, мои вздохи и стоны, мою приветственную песнь и набожные всхлипывания моих беспредельных и преисполненных печали симпатии и любви к тебе. Главное, никого не бойся, мой милый Франц! Бери инструмент и повсюду следуй за ним – за тем, кто наполнил наши жизни горечью и отчаянием!.. Появляйся во всех концертных залах, где до сих пор царствовал он, будучи непревзойденным и не имея соперника, и храбро бросай перчатку вызова прямо ему в лицо! О, Франц! Стоит тебе только услышать волшебную силу аккордов бескорыстной любви, которые издаст твоя скрипка… Быть может, с последним ласковым прикосновением к ее струнам, ты вспомнишь, что некогда они были частью твоего старого учителя, который сейчас обнимает тебя и благословляет на все времена.

Горячие слезы заискрились в глазах Франца, но они быстро высохли. Его охватило неистовое страстное чувство надежды и гордости, эти два светила, озаряющие будущее артиста-волшебника, и на фоне призрачно-прозрачного лица мертвеца глаза Франца засверкали подобно глазам дьявола.

Наше перо отказывается от описания того, что имело место в этот день, когда закончился полицейский осмотр и допрос. В комнате нашлось еще одно письмо, содержание которого полностью удовлетворило власти. Старый учитель настолько любил Франца, что предусмотрительно оставил и другое признание. Поэтому вердикт был таков: «Самоубийство по неизвестным причинам». После чего коронер и полицейские покинули дом, оставив осиротевшего наследника у смертного одра наедине с останками того, что некогда было живым человеком.

Едва день успел смениться ночью, скрипка была уже очинена от пыли, и на нее были натянуты четыре новых крепких струны. Франц не отваживался даже взглянуть на них. Он попробовал сыграть, но смычок дрожал в его руке, как кинжал, зажатый в пальцах разбойника-новичка. Тогда он решил больше не играть до тех пор, пока не наступит тот необычайный вечер, когда ему выпадет возможность соперничать – нет, превзойти Паганини.