Повесть провальная - Сергей Чевгун

– Ну, отыщем мы их, ну, привезем… И что? – гнул свое мудрый Жук. – Нет, ты скажи: кому от этого легче будет?

В ответ Никодимов лишь улыбался – и молчал. В отличие от Жука, ему очень уж хотелось дожить до следующей зарплаты. А может быть, даже ее и получить.

А что? И получит…

За дверью

Тогда как умные люди сбивались в партии, группы и стаи, филолог Б. полюбил отрешенность и одиночество. Перед людьми открывались залы, офисы или камеры, филолог Б. аккуратно запирал свою дверь на ключ.

В Горбатом переулке у него была скверная комната в «коммуналке», доставшаяся от бабушки, и унылый быт, воздвигнутый на копеечных заработках. А нормальной (денежной) работы он никогда не имел. Разве можно считать профессией специальность филолога? Плюнуть и растереть. Не жалко! К тому же диплом (со вкладышем) он однажды залил чем-то сладким, и с тех пор стеснялся показывать липкие корочки даже самому себе.

Да и особой нужды в этом не было. Уже года два как филолог менял академические знания на специфические умения торговца с книжного развала. И весьма в этом преуспел. С полгода тень Бахтина еще преследовала бедного филолога, караулила в торговых рядах, а потом махнула рукой и отстала.

Двойной щелчок – и четыре стены принимали филолога как родного. Он ставил на пол хозяйственную сумку с книгами и падал в кресло – отдышаться. Холостяцкая жизнь отдавалась частым покалыванием в правом подреберье (явный признак малокровия) и неистребимым желанием почитать что-нибудь из «Декамерона». А то и сочинить стихи.

Впрочем, ямбами филолог не баловался, хореями – тоже. Хватало и того, что сосед – старик Драморецкий – высоким слогом грешил.

– Пожарил рыбу я, рыбу я, рыбу я,И буду кушать, буду кушать эту рыбу я!

– на известный мотив пел старик Драморецкий, двигаясь со сковородкой в руках по замусоренному с лета коридору. У комнаты филолога старик останавливался и вопрошал фальшивым голосом:

– А что, Боренька, вас рыбкой не угостить? С пылу, с жару… фамильный рецепт! И от склероза помогает. Пальчики оближете!

– Спасибо, я их только что в «Кулинарии» облизал, – неизменно доносилось из-за двери.

– Ну, как хотите. Мое дело – предложить, – философски замечал Драморецкий, и скрывался на своих 16 кв. м. – смаковать белки, жиры и углеводы. Судя по тому, что запах жареной рыбы в квартире не переводился, до полной победы над склерозом было ещё далеко.

А филолог, переодевшись в костюм саратовской фирмы «Adidas» с протёртыми коленками, отправлялся в кухню – ставить чайник на газ. Потом долго пил кофе со сливками у себя в комнате и читал на сон грядущий что-нибудь непритязательное, вроде «Улисс» Дж. Джойса. А сам ничего не сочинял, хотя нынче многие филологи по ночам романы пишут.

«А есть ли смысл? – размышлял филолог над потоком чужого сознания (в изложении кружка переводчиков под руководством И. Кашкина). – Творчество это прежде всего страдание! Переживание и терзания. Вертер, Мышкин… опять же, Глафира Павловна. А у меня ничего такого и близко нет…»

Увы! Судьба у филолога складывалась до обидного просто, и это ему мешало написать хороший роман. Да и спать он ложился рано, поскольку был убеждён: утро вечера мудреней, а уж ночи – тем более. Особенно если с вечера не переедать.

Сны приходили редко, и все почему-то чёрно-белые. Обычно снилась какая-то дребедень, о которой и вспоминать-то не хочется. Но были и приятные исключения. Однажды явился во сне босой классик в рубахе, подпоясанный ремешком, попросил денег на ботинки. «В Москву собираюсь ехать, к Швыдкому, – говорил классик хмуро. – Собрание сочинений решил издать. К юбилею. Давненько в руках собрание не держал!». Получил отказ и ушёл, ругаясь в бороду.

А утром филолог не досчитался в кармане ста рублей. Что ж, бывает…

Много чего интересного можно было бы рассказать о филологе, тем более под настроение. А можно и не рассказывать. Все равно ведь пропавших денег не вернёшь! Впрочем, филолог этот случай давно забыл, да и классик ему больше не снился. Вот как подался в Москву, насчет своих сочинений хлопотать, так с тех пор и не возвращался. Не ясно, купил он себе ботинки, не купил…

Сегодняшний день мало чем отличался от вчерашнего: двойной щелчок, сумка с книгами и «Adidas» с коленками. Вот только старика Драморецкого почему-то не было слышно, и жареной рыбой не пахло. Филолог выпил какао с булочкой, почитал «Город Солнца» Т. Кампанеллы и лег спать, чтобы с первыми трамваями снова впрячься в нелёгкую торговую лямку.

А назавтра в квартире по-прежнему было тихо. Никто по коридору не шастал и сливной бачок не тревожил. Так и пришлось отправляться на книжный развал, не поздоровавшись.

По развалу бродили герои забытых романов и новомодных историй, приценивались, торговались. Показалось: мелькнул Достоевский… а может, и Драморецкий, но тут же пропал среди чужих сумок и спин. Хотя что ему, спрашивается, здесь делать?

«Пенсию задержали, вот он без рыбы и сидит, – размышлял филолог, нахохлясь в ожидании покупателей. – Или масло кончилось. Не до песен! А Брэма надо бы поближе переложить: непременно сопрут.» Переложил и снова принялся думать о Драморецком.

Октябрь выдался зябким, промозглым, и думалось скверно. А тут как раз появился покупатель, и жареная рыба отошла на второй план.

– За сто отдадите? – спросил покупатель, запуская худые пальцы в томик мадам Блаватской.

– Отдам за триста, – несколько нервно отвечал продавец. Покупатель скривился и оставил мадам в покое. – «Нану» возьмете? Прекрасный роман. И недорого.

– «Нану»? Нет. Мне бы что-нибудь из Ренессанса… или китайской поэзии, – продолжал кривиться покупатель. – Ли Бо есть?

– Китайского не держу, – отвечал продавец с достоинством. – Может, Анакреонт заинтересует? Могу уступить.

Ценитель луны в Эмэйшаньских горах еще потоптался у столика и удалился, недовольный. А знаток Эллады поглядел на древнего грека и пожалел, что в свое время не поменял его хотя бы на Лопе де Вегу. Сейчас бы этот де Вега только так со стола ушел!

Впрочем, кое-что в этот день филолог все же продал. Так, по мелочам: трехтомник Шекспира, прижизненное издание Гомера и журнал «Красная бурда», случайно завалявшийся между Молоховец и Кальдероном. Сдал столик на хранение в ближайший пивной ларек и потащился с полной сумкой книг домой. Лопе де Вегу филолог киоскерам не доверял: могли ведь ради смеха и пивом этого Лопе напоить! От них ведь всего ожидать можно…

А дома все повторилось: двойной щелчок, «Adidas», кофе и Кампанелла. И опять ни рыбы, ни Драморецкого! Вот здесь-то филолога и проняло. Показалось ему, что он один-одинешенек в квартире. Вдруг потянуло из коридора такой суровой действительностью, что защипало в носу и запершило в горле. Слышно стало, как жалобно капает в кухне вода из крана и в вентиляции мелкой сволочью посвистывает сквознячок.

«Неужели умер? – подумал филолог, разом ощутив всю бренность чужого бытия в отдельно взятой коммунальной квартире. – А почему бы и нет, в его-то годы? Хлоп! – и вот он, инфаркт. Или даже инсульт. Да запросто!»

Сколько лет Драморецкому, филолог, признаться, не знал, да и знать не хотел. Но это и не важно. Главное, жил старик, а нынче взял – и умер. Лежит теперь в своей комнате и не поет. Жареную рыбу не ест. Грязную сковородку в раковину не бросает.

На душе у филолога стало холодно, как на осеннем базаре. Он представил себе Драморецкого на неряшливой стариковской кровати, и разом простил ему все, что накопилось в душе за восемь лет проживания под коммунальной крышей. А именно: дурацкое пение, хронически занятый туалет и полы, которые старик не подметал даже по большим праздникам. Впрочем, подумав немного, филолог решил пение не прощать. Ладно, голос бы у Драморецкого был, или хотя бы на флейте старик играл. А то ведь, так… Ни флейты, ни голоса.

Филолог отложил Кампанеллу и вышел из комнаты. Постоял в унылом коридоре, прислушиваясь к водопроводному крану. Подумал и робко крикнул в сторону соседней двери:

– Иван Кузьмич, вы мою кастрюлю не брали?

Отчужденно светила лампочка под высоким лепным потолком. Вяло капала вода из крана. Филолог ждал. А Драморецкий валял дурака и насчет кастрюли не сознавался.

Стариковское упрямство раздражало. И тогда филолог решился. Он подошел к соседней двери и вежливо в нее постучал:

– Иван Кузьмич, вы дома?

Вздохнул. Шумно выдохнул. Толкнул облупившуюся дверь – и вошёл…

Да лучше бы он в коридоре оставался!

Однажды такое с филологом уже было. Это когда еще бабушка не померла. То есть это он думал, что жива. А она еще накануне помереть успела.

В тот день заглянул он к бабушке – немного денег до стипендии перехватить. Жил он тогда в студентах, доучивался по филологии и обретался в общежитии, на четвертом этаже. Впрочем, денег все равно не хватало. Бабушка их тоже по ночам не печатала, зато пенсию ей приносили исправно. А пожилому человеку много ли надо? Лишь бы только почтальон не обманул. А остальное – приложится: бакалея, гастрономия, немножко кондитерских изделий… Да, и сорок копеек продавщице отдать не забыть. Опять же, яичко к Христову дню, да не одно. А уж облупить его желающие всегда найдутся.