Это я, сразивший чудовищ! - Виктор Елманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голос за кадром:
– Матерь Божия! Заступись за нас! Ты видела, как рождались мы. Как матери наши качали нас на руках своих, пели песни, кормили молоком своим. Зачем они растили нас? Чтобы мы убивали друг друга?
А. Калашников молча сидит за столом.
Молох войны
Квартира Калашникова.
Голос за кадром:
– Нюрнбергскому трибуналу в декабре сорок пятого года был предъявлен протокол допроса, в котором говорится, что для военнопленных в Уманской яме готовили пищу в железных бочках. Было это?
А. Калашников:
– При мне единственный раз или два раза спустили кухни, вот эти солдатские кухни. Небольшие. Один или два раза. Один раз я попал. Не знаю как, но пробился к ним, чтобы получить этот черпак.
Голос за кадром:
– А во что?
А. Калашников:
– В котелок.
Голос за кадром:
– А там, наверное, и шапки подставляли?
А. Калашников:
– Кто чего.
Голос за кадром:
– А он просто черпал…
А. Калашников:
– А он просто черпал и – подходи. Если уж ты прорвался туда, значит у тебя что-то есть. А ему-то наплевать. Раз ты подставляешь, он наливает. И не глядит, кому, что налил, куда.
Голос за кадром:
– То есть там была толкучка такая, что…
А. Калашников:
– Виктор Сергеевич, представляете, десятки тысяч народу! Голодных!
Голос за кадром:
– А там, в карьере, не менялись: у кого махорка, меняюсь на что-то?
А. Калашников:
– Менялись, что вы. Махали. Давай, махнем? То-то на то-то, значит, не глядя.
Голос за кадром:
– А что меняли? Махорку на хлеб…
А. Калашников:
– Все меняли. И на хлеб, и на часы меняли. Какую-нибудь железку покажет: «Давай, махнемся. У меня часы». Махнулись. А он обманул.
Голос за кадром:
– Драки были по этому поводу?
А. Калашников:
– Не знаю, не помню.
Рукопись книги воспоминаний Александра Калашникова.
Голос за кадром:
– Из воспоминаний Александра Калашникова: «В один из дней немцы придумали еще одну шутку. На краю ямы появилась большая группа офицеров с фотоаппаратами. В яму опустили двух полуживых кляч».
А. Калашников:
– Ну, спустили, подвели к отвесной стене там, где собрались офицеры с фотоаппаратами.
Голос за кадром:
– И ушли сами?
А. Калашников:
– Нет, они чиркали.
Голос за кадром:
– И реакция сначала у наших – никто, ничего не понял?
А. Калашников:
– Ну, вначале, что за лошади живые, клячи еле живые, кости торчат и все такое… Сначала растерялись: для чего это? А потом они нам жестом показывают и говорили словами, что на обед.
Голос за кадром:
– И началось там вот это… Начали их резать.
А. Калашников:
– Да. Вначале побаивались. Может, думали, какой-нибудь подвох. Бог его знает. А потом… Они там хохочут, как скажут «На обед». Их хохот разбирает, а у нас-то совершенно другое было… Толпа… Вы представляете, несколько десятков тысяч! Какая толпа может вокруг клячонок образоваться, и что там было!..
Калашников печатает на пишущей машинке.
Голос за кадром:
– Из воспоминаний Александра Калашникова: «Постепенно толпа, понимая отсутствие опасности, сжималась вокруг животных, которые, кстати, как загипнотизированные стояли, опустив головы, словно чувствуя свою обреченность. Вдруг, словно по команде, толпа напала на лошадей. Началась невообразимая вакханалия… Бедных лошадей грызли зубами, рвали руками, а у кого были хотя бы маленькие ножики вырезали большими кусками и прятали их тут же под гимнастерку… До сих пор не могу забыть одного человека, еле вырвавшегося из этого живого месива… от подбородка до пояса он был в крови. У пояса, под гимнастеркой, чувствовался порядочный кусок добычи. Но главное не это, а его глаза. Они сверкали от счастья, и в то же время в них ясно виделись страх и растерянность». Вот оно, самое страшное, что может сделать война: убить в человеке человека.
Александр Калашников надевает пиджак с орденами и медалями.
Голос за кадром:
– Из Уманского карьера Александр Калашников был отправлен в концлагерь. Бежал. Снова попал в концлагерь. Чуть было не потерял зрение. В сорок втором году отправлен в Германию, где в лагере для военнопленных пробыл до весны сорок пятого. Бежал. После прохождения проверочно-фильтровочных пунктов прослужил год в отдельной истребительной противотанковой батарее. Вернулся домой в сорок шестом. Допросы. Подозрения. Клеймо военнопленного. Спустя лишь сорок лет случайно узнал, что еще с 1965 года мог бы пользоваться всеми льготами участника Великой отечественной войны. Выдали ему положенные медали, удостоверение участника войны. Рукопись о своей молодости, войне, о жизни после войны он заканчивает словами: «Я сделал все, что мог». Может быть, они станут названием его книги воспоминаний.
Афиши концертов с участием А. Калашникова.
Голос за кадром:
– А вот на домре, на которой играл когда-то с блеском в оркестре русских народных инструментов и объездил с концертами всю страну, играет редко.
А. Калашникова сидит с домрой в руках на диване.
Голос за кадром:
– «Ave Maria» ваша любимая вещь?
А. Калашников:
– Нет.
Голос за кадром:
– А почему вы решили ее сыграть?
А. Калашников:
– Почему я решил?.. Мне просто хотелось… Мы сейчас в кадре?
Голос за кадром:
– Да вы не думайте об этом.
А. Калашников:
– Я просто решил, я подумал, что я сыграю когда, это будет, как память, то есть молитва о тех, которые не вернулись.
А. Калашникова играет на домре «AveMaria». Постепенно мелодию перекрывает шум ветра.
Зеленые колосья ржи.
Голос за кадром:
– Отче наш. Ты сотворил свет и тьму, воздух и воду. Ты дал человеку душу и разум. Научи нас терпению и любви. Спаси нас от кровавых войн и насилия. Даруй мир нам! Даруй мир нам! Даруй мир нам!
Огромное поле ржи.
Тик-так, тик-так, тик-так…
На стене висит вставленная в паспорту, подретушированная и слегка подкрашенная под цветную черно-белая фотография ребенка.
Голос за кадром:
– Александр Митрофанович Багорин. Родился 22 июня 1961 года. В ноябре восьмидесятого был призван в армию. На этой фотографии ему четыре года.
Точно в такой же стилистике фотография девушки.
Голос за кадром:
Конец ознакомительного фрагмента.
