Баллада о бомбере (сборник) - Михаил Веллер

Но в местной полиции служили, видимо, опытные и расторопные ребята, потому что один из них сидел на крыше с винтовкой, удобно прислонясь к печной трубе, и вертел головой по сторонам: он выполнял обязанности боевого охранения.

— Двое к лесу бегут! — заорал он. — От избы Глазычихи! — И, аккуратно прицелившись, выстрелил.

Гривцова толкнуло в спину и бросило на землю. Он вскочил, бросил взгляд на рацию: пуля застряла в ней. Этот железный ящик спас ему жизнь — надолго ли? — но сам стал бесполезен.

Пятеро полицаев уже выбегали за околицу, передергивая затворами винтовок. Один был с автоматом — безотказным немецким «шмайссером».

Гривцов выстрелил несколько раз в их сторону и с удивлением увидел, как автоматчик ткнулся в землю.

— Удачно, — невольно пробормотал он. — Катя, перебежками!

Петляя и падая, они бежали под пулями к лесу.

Из деревни вылетела телега, рослый детина с белой повязкой полицая соскочил с нее, лег с пулеметом на землю и установил прицел.

— Стрелки… — презрительно сказал он и выпустил по бегущим длинную очередь из своего «машиненгевера».

Беглецы уже достигли крайних деревьев, когда пуля попала Гривцову в левое плечо, и, падая, он успел порадоваться, что в левое, а не в правое, потому что он мог стрелять, прикрывая Катин отход.

Он отполз за ствол старой сосны и вложил в пистолет запасную обойму. Катя лежала рядом и с ужасом смотрела на него.

— Давай запасную обойму, — сказал он. — Все. Я прикрою. Беги. Катька — люблю — всегда вместе будем — скорее! Ну!! — и в отчаянии, что она не уходит, жестоко выматерился ей в лицо. — Ну!!

И лишь когда вдали затих шум раздвигаемых ею ветвей, он успокоился, почти обрадовался даже и выглянул из-за ствола.

Полицаи приближались короткими перебежками. Гривцов стрелял, целясь, но они подбегали все ближе, обойма кончилась, он подумал, что не успеет вставить новую, и был прав, потому что они подбежали раньше, и от удара прикладом по голове он потерял сознание.

И увозимый на телеге, со связанными руками, не мог слышать, как в лесу за Катиной спиной клацнул затвор и негромкий голос велел:

— Стоять!

III

Он пришел в себя оттого что голова его билась о дно телеги. Первой мыслью было: «Жив…» Второй: «Катя… что с ней?..» Третья и четвертая мысли появились одновременно и затеяли отчаянную борьбу в раскалывающейся от боли голове: «Расстреляют» и «Бежать! Как угодно, вопреки всем обстоятельствам — все равно сбегу!»

Наверное, эта последняя мысль ясно отразилась в его раскрывшихся глазах, потому что рослый детина, придерживающий между колен ручной пулемет, взглянул на него с ухмылкой и успокоил:

— Теперь не сбежишь, не волнуйся. Побеседуешь немного с начальством — и капут. Приведи в порядок совесть.

Гривцов заскрипел зубами, глядя в его сытое свежее лицо:

— Моя совесть в порядке… А твоя, гад?

Детина загоготал:

— А я ее сховал в надежном месте, пока война не кончится. Чтоб сохранней была! А то истреплется… — И одобрительно подмигнул Гривцову: — А ты ничего, сука, храбрый! Снайпером был, что ли? С двухсот метров из шпалера Моргунку в лоб засветил!

Гривцов скосил глаза и увидел на дне телеги рядом с собой мертвеца с повязкой полицая. «Это тот, с автоматом?.. Хоть одного уложил…»

— Жаль, тебя не уложил… — сказал он детине.

Тот нахлестнул вожжами лошадей и, обернувшись, ласково улыбнулся ему:

— Особенно тебе будет этого жаль завтра утром, когда я тебя вешать буду…

— Посмотрим!..

— Смотреть будут другие. Ты будешь висеть.

Сквозь свежую листву над головой Гривцов видел ясное небо с редкими облачками и думал о том, что Катя, наверное, все-таки ушла и теперь ей сухо в лесу и тепло, и за пазухой у нее две лепешки и кусок сала, и карта в кармане, и обойма в пистолете, и, может быть, она выберется к партизанам, и уж во всяком случае она будет жива завтра утром, когда его уже повесят, и от этой мысли, что она будет жива, когда его уже не будет, на лице его появилось счастливое выражение.

— Чо лыбишься? — поинтересовался детина. — Что второй ушел от нас? Дак ты через час сам скажешь, где его искать.

— Не дождетесь, — сказал Гривцов.

— Дожде-омся, — пообещал детина. — И лучше сразу скажи. А то очень больно будет…

Они въехали в деревню.

— К управе давай! — закричали полицаи со второй телеги, ехавшие вслед за ними.

Управа помещалась в довольно просторном доме, где до войны, видимо, была школа или сельсовет. Над входом лениво шевелился под теплым ветерком красный флаг со свастикой в белом круге.

Толстый человек в немецком френче без погон вышел на крыльцо и обвел подъехавших ленивым взором:

— Так… Одного ухлопали, одного захапали… Так на так. Ну, тащи его ко мне — беседовать будем…

Гривцов сам, превозмогая боль, слез с телеги и шагнул на крыльцо. Пошатнулся. Детина хотел поддержать его. Ребром правой ладони Гривцов рубанул его по горлу. Огромной лапищей детина перехватил его руку и слегка свернул, а другой отвесил легкий подзатыльник, буркнув: «Зря развязал тебя». Это с виду подзатыльник был легким — в голове у Гривцова загудело и поплыли круги…

Толстяк во френче — начальник — долго разглядывал его через стол. Потянулся — ощупал гимнастерку:

— Недавно здесь… Диверсант…. Расскажешь все — будешь жить, обещаю. Что толку нам тебя повесить, сам понимаешь… А так — составим рапорт о твоей группе, мне — благодарность, тебе — жизнь за то, что помог и вину свою осознал. Чем ты виноват?.. Поверил большевикам, обманут… Ну, когда вас выбросили? Молчишь… Николаев! Николаев, проведи «товарища» на экскурсию.

Николаев, тоненький юноша с нервным лицом, подошел к сидящему Гривцову:

— Позвольте руки…

Он ловко связал ему сзади руки и сделал приглашающий жест:

— Прошу…

В полуподвальном помещении, где свет скупо проникал сквозь маленькое пыльное окошко под потолком, Гривцов увидел деревянный топчан, весь в засохшей крови. Николаев вежливо произнес:

— Прошу садиться… Зубной боли не боитесь? — и указал на обшарпанную бормашину. Гривцов невольно стиснул зубы.

— Простите, вы женаты? — Николаев говорил необыкновенно светским тоном. Он взял кузнечные клещи и повертел их в тонких белых руках… Потом потрогал маленькие щипчики: — Вы, наверное, не привыкли ухаживать за своими ногтями…

Гривцова затошнило… Николаев, внимательно следящий за его побледневшим лицом, ногой подвинул по цементному полу жестяной таз:

— Вам дурно? Простите, воды здесь нет. Разденьтесь, пожалуйста.

Он зажег керосиновую лампу и стал накалять на ней вязальную спицу:

— Инструменты стерилизуем — чтоб не занести инфекцию.

В дверь просунулся детина:

— К господину начальнику!

Николаев с неудовольствием поморщился:

— Мы прощаемся с вами ненадолго, дорогой… Возвращайтесь.

Начальник за столом ел землянику из блюдечка.

— Как тебе наша амбулатория? Ну, рассказывай…

И Гривцов с ужасом услышал свой голос, произнесший:

— Что вы хотите знать?

Начальник оживился:

— О, вот! Когда вас выбросили с самолета? Парашютисты? Или переходили фронт пешком?

Гривцов лихорадочно соображал. Тянуть время! Усыпить их бдительность! Дожить до ночи. Потом — бежать.

— Я все скажу, — произнес он, чувствуя себя уже предателем. Так вот как становятся предателями!..

— Говори. Парашютист? Ну!

— Завтра, — пробормотал Гривцов. — Все завтра скажу…

— Николае-ев!

— О ччерт. Парашютист!

— Когда выброшен?

— Восемь дней назад.

— Состав группы?

Гривцов вдруг представил, как карательный отряд ловит несуществующих парашютистов, прочесывает местность, а там — одна Катя, больная, беспомощная, и где-то здесь — группа, которая ее ждет, кольцо облавы сжимается вокруг нее…

— Пусть тебе цыганка нагадает состав группы, — с яростью сказал он и поднялся:

— Привет!

— Куда?

— В амбулаторию! Что-то зуб болит, — с издевкой сказал Гривцов и плюнул в блюдечко с земляникой:

— Приятного аппетита!

Стоявший у двери детина коротко гоготнул, аккуратно снял с верха блюдечка несколько ягод и, неожиданно зажав Гривцову нос, сунул землянику ему в рот:

— Жри, падла!

Гривцов послушно разжевал душистые ягоды и, превозмогая желание проглотить их, вдруг плюнул душистую розовую массу в рожу детине.

Теперь хохотал начальник. Детина утерся, руки вытер о гимнастерку Гривцова и похлопал его по плечу:

— Ну пошли, храбрый…

…Через полчаса истерзанного Гривцова выволокли из подвала и бросили в угловую комнату с решеткой на окне. Детина вылил ему на голову ведро воды, и Гривцов очнулся, захлебываясь…