Рай обреченных - Чингиз Абдуллаев

Это не просто взаимное чувство единения. И не просто наслаждение живущим рядом с тобой существом, твоим порождением и твоей надеждой. Это и есть то, что называется высшей формой любви. Отдать себя без остатка другому человеку, жить ради него. Жить его интересами, его заботами, осознавая, что никогда не получишь благодарности, даже подобной силы ответного чувства.

Несчастье, случившееся с Ингой, наложило сильный отпечаток на ее отца. В молодости он работал в Индии горным инженером, и некоторые врачи утверждали, что проказа могла быть занесена оттуда, из этой страны. И хотя все анализы отца, добровольно подвергнувшего себя этим мучительным процедурам, заканчивались получением отрицательного результата, тем не менее в душе он считал себя главным виновником трагедии, случившейся с дочерью.

В больнице отец лежал неподвижно на кровати, ни с кем не разговаривая, не замечая суетившихся вокруг него врачей, безучастный уже ко всему случившемуся. Может, он чувствовал покорную готовность своей жены пойти на компромисс, отправив его любимицу, его старшую дочь в лепрозорий. В то место, откуда никто и никогда не возвращался. В реальный земной ад, созданный по неведомым ему космическим законам совсем рядом с их городом.

А может, у него просто кончился запас физических сил, и он вдруг ясно представил, что больше не сможет зарабатывать необходимую для лечения дочери сумму денег. Или еще хуже — он вдруг осознал, что развивающаяся болезнь уже никогда не покинет тело его дочери. И тогда он решил умереть. Он и умер, ровно через тридцать три дня после того, как попал в больницу. И последними его словами было имя любимой дочери, с которой так несправедливо обошлась судьба.

Похороны были многолюдными. Отца знали и любили в городе многие. В их городе полагалось отмечать четверги. Это был обязательный ритуал для мусульман, но живущие в городе евреи, русские, армяне, грузины, немцы, поляки — представители различных конфессий и вер — строго придерживались этого своеобразного ритуала, словно позволявшего всем объединиться в едином порыве перед постигшим семью большим горем.

В такие четверги Инга старалась не появляться на людях, сидела в своей комнате. Она не плакала. Собственное горе уже давно ожесточило душу до пределов возможного. Она стала вспыльчивой и нервной. Теперь, запираясь по четвергам в своей комнате, она рассматривала старые фотографии своего отца. Еще молодого и красивого. Еще ничего не подозревающего. Она обратила внимание, что на всех фотографиях рядом с ней он держал ее за руку, словно боялся, что даже неведомый фотограф посмеет отбить у него дочь, которую он так нежно любил.

Сорок дней, которые по традиции отмечались поездкой на кладбище и поминовением усопшего, пролетели как единый миг. Нужно было учиться жить заново, без отца. Это оказалось труднее, чем они себе представляли. Намного труднее. Лекарства дорожали с каждым днем, а на пенсию матери, ушедшей с работы два года назад из-за Инги, их почти невозможно было покупать.

Начали возникать проблемы и с младшей сестрой. Она собиралась замуж, а по строгим обычаям восточного города мать невесты обязана была обеспечить ее хорошим приданым — обязательной посудой, постельными принадлежностями, по возможности, даже хорошей мебелью. Мать ни разу не пожаловалась, словно боясь потревожить тень отца. Но когда из дома стали исчезать вещи, Инга поняла, что решение нужно принимать ей самой.

И тогда она опять заговорила о лепрозории. И снова мать не стала ее слушать. Через неделю Инга попыталась возобновить разговор, но мать отказалась говорить на эту тему. Через месяц младшая сестра сообщила, что к ним должны прийти родители жениха, который сделал ей предложение. И тогда Инга снова подняла вопрос о лепрозории. И встретила в этот раз понимание несчастной матери, вдруг четко осознавшей, что старшую дочь она уже не спасет, но это может отразиться и на младшей. Женщины иногда бывают и расчетливыми, когда речь идет об их собственных детях. К этому времени из-за постоянного нервного напряжения, вызванного болезнью дочери и смертью мужа, мать превратилась в издерганную истеричку со сломанными нервами.

Так Инга оказалась в Умбаки, куда попадали только обреченные, только те, у кого уже не было ни единого шанса отсюда выбраться. Вокруг не было заборов или специальных ограждений. Не было постов охраны, не было никаких внешних ограничений. Но закрытая дверь была в душе каждого из приехавших сюда. А приросшая к левой кисти черная перчатка была своеобразной меткой, навсегда исключившей Ингу из той, прежней жизни.

В больницу ее привез дядя Володя, старший брат матери. Он был офицером, бывшим военным летчиком, и мать доверила ему эту тяжкую миссию. Она просто побоялась, что в последний момент сорвется и не позволит своей старшей дочери остаться в этом чудовищном месте. Она просто испугалась, понимая, что дальше так продолжаться не может, и не решаясь в этом признаться даже самой себе.

День своего прибытия в Умбаки Инга запомнила надолго. Это был по-своему самый знаменательный день в ее жизни. Это был день, ставший Рубежом. Словно дядя выполнил роль Харона, перевозчика мертвых душ, перевозя ее через реку Забвения. На той стороне осталась вся ее жизнь, которая, за исключением последних двух лет, была столь приятной и счастливой. На той стороне остались близкие, знакомые, родные, мать, сестра, умерший отец. На прежней стороне остались подруги, переставшие к ней заходить после того, как слух о ее страшной болезни распространился по институту. На этой стороне отныне был Лепрозорий, место, где она должна была обитать, приговоренная к пожизненному наказанию. И она знала, что здесь она проведет всю свою оставшуюся жизнь. Может, поэтому она так запомнила этот день приезда.

ГЛАВА 4

На этот раз приехало сразу два автомобиля. Один из прокуратуры, со следователем и старшим помощником прокурора. Другой из райотдела, в котором прибыли срочно вызванный из города судмедэксперт, инспектор уголовного розыска, фотограф и местный участковый Гуламов, на территории которого и случилось происшествие.

Приехавшие сюда были очень недовольны этим вызовом. Они знали, что находится в Умбаки, и потому держались с большой опаской, стараясь ни к чему не прикасаться. Даже стоящий несколько в стороне с дымящейся сигаретой в зубах главврач наводил на них ужас. Им, конечно, было известно, что болезнь не передается воздушно-капельным путем. Но они также знали, что один из десяти тысяч может заразиться именно таким путем. И каждый боялся быть именно таким «десятитысячником».

Судмедэксперт, много раз осматривавший трупы, и то поморщился, когда, надев перчатки, перевернул убитого на живот. Уже никаких сомнений не было. Вся задняя часть головы убитого была разбита, словно его ударили чем-то тяжелым. Главный врач и старшая медсестра Бармина безучастно следили за действиями приехавших, не пытаясь им помочь. Они знали, как боятся люди любого, даже случайного прикосновения кого-либо из обитателей Умбаки. Неважно, был ли это больной, житель поселка или врач.

Пока сотрудники прокуратуры и судмедэксперт осматривали тело погибшего, Шаболдаев подозвал к себе участкового.

— Знаешь его? — шепотом спросил он Гуламова.

— Нет, — так же шепотом ответил участковый, — я вообще стараюсь бывать здесь пореже. Нужно узнать у главного врача. Может, кто-то из больных. Но не местный, это точно.

— Я уже спрашивал, — нетерпеливо перебил его майор, — он его тоже не знает. Говорит — первый раз в жизни видит.

— Тогда точно не местный, — кивнул участковый, — у нас таких нет.

— Может, он с гор пришел? — спросил Шаболдаев. — Или с трассы сюда явился. Тогда где его машина? Он же не пешком сюда пришел. Как он здесь мог оказаться?

— Не знаю, товарищ майор. Я сам удивляюсь. Сюда обычно никто не приходит. Боятся все. Даже автобусы стараются на трассе не останавливаться рядом с источником. Два раза случаи были — кто-то из больных в город ездил. Вот с тех пор и боятся останавливать здесь машины. Объезжают наш источник. А от него сколько идти нужно! Нет, он пешком сюда прийти не мог.

— Может, с карьера ушел? — спросил майор.

На каменных карьерах в поселках, разбросанных по всему району, работали обычно заключенные из колоний и спецкомендатур.

— От карьеров сюда километров двадцать — двадцать пять, — изумился участковый. — Если сбежать хотел, зачем в горы шел? Мог спокойно выйти на трассу и сесть в первую попавшуюся машину. Сюда можно было дойти только через горный хребет. А там ходить опасно: военные полигон устроили, иногда стреляют.

— Тогда откуда он здесь появился? С самолета, что ли, выпал? — зло пошутил Шаболдаев, возвращаясь к сотрудникам прокуратуры.

При убитом никаких документов не обнаружено. Эксперт и следователь тщательно проверили все карманы, но там было пусто.