Режиссер - Александер Андориль

Наконец она уходит. Так же как покинул его и Бог. Пастор остается наедине со своим одиночеством.

Когда Ингмар записывает слова учительницы о любви, ручка снова быстро скользит по бумаге. Неожиданно пастор становится жестоким. Он толкает ее, но она не уходит. Она остается и выслушивает все его колкости. Плачет, признает, что ведет себя глупо, но отказывается покидать его. Понимая, что тоже была эгоистична по отношению к пастору, она говорит: «Всякий раз, чувствуя к тебе ненависть, я превращаю ее в сострадание».

Удивляясь учительнице, которая отказывается покинуть пастора, Ингмар переворачивает страницу и делает пометку о том, что сделать это ее может заставить только что-то исключительное.

По своей воле она не уйдет.

Потому что она ужасно навязчивая, прилипчивая женщина, пишет Ингмар и тотчас зачеркивает эти слова, чувствуя будто кого-то оскорбил.

Но ведь я задумал, что пастор останется наедине с Богом, говорит сам себе Ингмар, закрывая желтый блокнот. Или, если угодно, окажется покинутым Богом. Ингмар пролистывает старые блокноты и находит ранние записи, где говорится, что она, будучи пасторской женой, покидает его. Покидает с озлобленной душой, как записано в старом блокноте.

Вот вам и предпосылка. И все же она не сдается, даже оказавшись на своем месте, думает Ингмар, нагибаясь к стеклянной банке, которая стоит у кирпичной стены, освещенной лучами вечернего солнца и скрытой парусиновой тенью. Опускаясь на колени, он вдруг слышит, как мать разговаривает по телефону за пожелтевшим окном пасторской усадьбы.

— Какие прекрасные отзывы, вот это премьера! Трудно поверить, что на сцене стоял именно ты, — говорит она. — Мой милый Малыш. Которому так аплодировали.

— А что отец?

— Там были король с королевой.

Потрескивание и стрекот в банке прекратились.

— Значит, он не пришел, — тихо произносит Ингмар.

— Ты же знаешь, если ему нездоровится…

— Я так устал, — обрывает он.

На заднем плане работает телевизор. В трубке слышно дыхание матери. Ингмар чувствует, что она хочет загладить неприятное впечатление, делает робкие попытки поправить ситуацию, знает, что его не волнует Агда, которая тоже была в Опере, что они видели в партере Окерхьельма и старого господина Юсефсона.

Долгоножка похожа на дрожащую свинцовую пульку, лежащую на дне банки, — без крыльев и с длинными тонкими лапками-палочками.

Она замолкает, и за спиной у нее бьют напольные часы из Шернсунда, плавно качается маятник.

— Поздравляю тебя с наградой… Как-никак «Оскар», — заискивающе продолжает мать.

— Да, это приятно, — бормочет он.

— Я хотела тебе позвонить, но потом подумала, что ты, должно быть, занят премьерой.

Ингмар не заметил, что, уходя, оставил входную дверь открытой. В саду холодно. Рубашка трепещет от ветра, холодная потная майка липнет к спине.

Он бежит к выезду. Большими шагами проходит мимо автомобиля, вишневых деревьев и рододендроновой изгороди. Пусть отец катится к черту. Надо отдать его в дом престарелых.

Белая кошка скребет кучу песка, он пинает ее ногой. Та нехотя отскакивает назад, он топает ногой, и кошка, проскользнув вокруг кучи, прячется под штакетником.

Дрожа, он идет дальше по гравийной дорожке, мимо проносится легкий запах дыма, Ингмар вспоминает, как ему нравилось ребенком прокрасться в темноту под лестницей и играть на маленьком органе.

Вдруг музыка затихает, слышно лишь учащенное дыхание. Он делает шаг в сторону, по площадке кто-то идет.

Хруст гравия.

Ингмар бежит по дороге вдоль вилл. Надо проверить, хорошо ли он загасил камин, ведь скоро наступит ночь. Он смотрит на ровные пустые площадки и повторяет, что достаточно крохотного уголька, чтобы огонь снова разгорелся в полную силу.

За дверью лает собака.

Ингмар перебирается через невысокий забор, не задумываясь о том, что на нижнем этаже виллы горит свет, обходит дом сзади, однако не видит ни малейшего признака огня. Перелезает через забор в соседний сад и, почувствовав запах дыма, бежит, но огня не находит.

Сквозь тесное отверстие в еловой изгороди он продирается на газон, минует стальную опору с красными пластиковыми качелями и проходит по гравийной дорожке. Видит, что по другую сторону виллы на земле что-то горит, мерцающая игра мглы. Запыхавшись, он подбегает и топчет землю. Вокруг его ног взвихряется черная пыль, пылающий корабль, переливаясь, растет у него под ногами. От земли поднимается жар, пламя лижет икры, но он все топчет огонь, пока взгляд его не падает на силуэт на краю освещенной площадки.

Узкая голова на уровне его пояса. Влажный блеск больших глаз.

— Я увидел, как что-то горит, — говорит он. — И решил помочь.

— Если б огонь погорел еще немного, ничего не случилось бы.

Ингмар не видел ее лица. Слабый свет проходил мимо, касаясь ее затылка. Изгиб, продолжающий ночь. Кажется, она сидит на перевернутой тачке. Стройная неподвижная нога поблескивает во мраке.

— Я живу здесь, неподалеку.

— Знаю, — с живостью отвечает она.

— Я видел дым.

— Кэби за границей?

— В Вестеросе.

Она облизывает губы мясистым языком.

— Ты решил навестить меня, пока Ян Карл в отъезде?

— Нет, — шепчет Ингмар, глядя на лужицу мерцающего света, темнота поглощает тлеющие огоньки.

— Ты просто решил убедиться, что я затушу огонь?

3

Осторожно, стараясь не повредить эмульсионное покрытие, он засовывает киноленту в стеклянную банку. На ленте раскручиваются бесчисленные отцовские лица, одинаковые кадры с его портретом заполняют банку целиком.

Ингмар завинчивает крышку и ставит банку рядом с собой на переднее сиденье.

Они медленно приближаются к средневековой церкви с белым флагом, за окном по правую руку пробегают воздушно-зеленые поля.

— Могу подвезти вас к воротам, — говорит Ингмар.

— Зачем? — спрашивает отец.

— Чтобы вам не подниматься по горке.

— Я прекрасно могу дойти сам.

Кладбище и длинный дом[7] без башни, со сводчатыми оконными нишами, окружает низкая гранитная кладка с щелями. Розовые разводы струятся по грубым стенам с облупившейся штукатуркой. За качающимися кронами деревьев проступает обгорелая кирпичная крыша с потрескавшимися печными трубами.

Ингмар сомневается, стоит ли оставлять рукопись в автомобиле. Ленн распечатала первый вариант на машинке. Двадцать пять страниц в невзрачной картонной папке. Он думает, не предложить ли отцу почитать ее.

Рука Эрика покоится на стене, манжета загнулась на веснушчатом запястье.

— Тебе больно? — тихо спрашивает Карин.

Он не отвечает, лишь стоит неподвижно и ждет.

Колокольня разражается звоном, ухает большой колокол, и Карин смотрит на выкрашенную красным звонницу, примыкающую к церкви сбоку.

Почесывая затылок сквозь берет, Ингмар рассказывает отцу о фильме, который собирается снять, о пасторе, что утратил веру и почувствовал, что лишь притворяется пастором.

Отец позвякивает монетами в кармане светлого плаща и щурится на непроглядную белизну неба.

— Именно поэтому я хотел сходить в самую обычную церковь, — говорит Ингмар.

— Обычную? — переспрашивает отец.

— Ну да, не в Слоттсширкан, а…

— Какая разница, — перебивает Эрик и идет дальше.

Ингмар спешит за ним, стараясь не отставать.

— У меня с собой рукопись. Первый вариант. Не шедевр, конечно, но….

Он замолкает, пытаясь прочитать сложный узор мыслей на безучастном лице, маленьком, как отпечаток пальца на стеклянной банке. Маленькие отцы в ней варьировались по светосиле, в зависимости от меняющегося ракурса камеры и оттенка фильтров. Раскручиваясь, эта лента не обнаруживает ничего, кроме бесконечного повторения одного и того же лица.

На глухом масляном полотне висит Иисус на своей перекладине. Шесть тщательно выписанных струек крови сочатся из раны в боку, их тонкие дуги касаются макушек четверых мужчин.

Ингмар стоит в тесном промежутке скамей, тогда как родители уже сели.

Он обводит взглядом латунную люстру, хоры с заостренными сводами и старинный орган. За перилами движется кантор. Женщина в черной блузке и серо-голубой кофте. Встретившись с ней глазами, он отворачивается. Швыряет псалтырь, который так и остается лежать на полу, дрожащей рукой проводит по губам. Он не понимает, кого увидел. Женщина лет пятидесяти, высокие выщипанные брови, плотно сжатые губы и глубокие морщины вокруг опущенных уголков рта.

Органные меха вздыхают, и сквозь трубы пробиваются первые звуки.

Он пытается сообразить, откуда ему знакомы этот прямой и красивый нос, волосы с проседью, копается в памяти, вспоминает друзей Кэби.