Автономный рейд - Андрей Таманцев

— Я и без тебя знаю, что провокация, — поморщившись, как от изжоги, буркнул Нифонтов. — Я тебя про другое спрашиваю: как ты это можешь объяснить? Мы взялись с тобой расследовать коррупцию в российских войсках на Кавказе, в частности в Грузии. И тут же тебя выставляют как обвинителя Шеварднадзе. Совпадение? Упреждающий удар? Или крючок на будущее? А Пастухов? Он тут каким боком? Не в связи ли с ликвидацией его группой того террориста... Пилигрима, да? Это тоже ведь кавказский след, так?[1]

— А что за газета? За какое число? — не найдя названия и числа на ксерокопии, спросил Голубков.

— Это я тебе пока не могу сказать, — мотнул лобастой головой Нифонтов.

— В печать заметка не пошла, удалось в последний момент вытеснить какой-то сенсацией. Однако полностью изъять эту дезу не представляется возможным.

Она еще может вынырнуть где угодно. И чего я уж совсем никак не могу понять, при чем тут Чернобыль? А знаешь, твоя интонация в этой реплике поймана очень точно. Вот буквально слышу твой голос. Может, ты где-то в ином месте и по другому поводу говорил что-то похожее?

— На хрена, извини за выражение, мне такое болтать? Да я, признаться, и не думал никогда об этом — о том, кто и сколько получает за чернобыльские дела... Как-то это все очень далеко от меня...

— Я слышал краем уха, — сообщил Нифонтов, — что в правительстве собираются пересматривать размеры пенсий для ликвидаторов.

— Да? Понятия не имею.

— И все-таки... Ради чего это все накапано? Есть связь с нашей темой или другими делами? Какими? Зачем?

Голубков задумался. Потом нерешительно сказал:

— Есть одно рабочее соображение... Ты помнишь... Чтобы выманить Пилигрима, мы через ФСБ устроили для чеченцев утечку фальшивой объективки о группе Пастуха.

— Да, конечно, помню. Что-то там о перерождении и рвачестве. Она ведь тогда и сработала как приманка, та объективка. Ну что в этой связи?

— Просто, несколько я могу судить, — Голубков умолк, прикидывая формулировку: то, что вырисовывалось, ему очень не нравилось, — эта объективка — единственный вышедший от нас документ, в котором моя и его фамилии присутствуют одновременно. И кто может гарантировать, что Пилигрим не поделился этой дезой с кем-то еще, кроме чеченцев? Никто не может. Но если тот документ всплывет вкупе с этой вот заметкой, то получается, что Пастух по моему заданию что-то затевает в Грузии. Причем заодно с теми грузинами, которые прячутся от Шеварднадзе в Москве!

Это полностью совпадало с тем, что думал сам Никифоров, но генерал-лейтенант предпочел воспользоваться правом начальника задавать вопросы, когда ни у кого нет готового решения:

— И что ты предлагаешь?

— Что я могу предложить, если я об этом только что узнал?.. А что, если нам посодействовать публикации этой заметки? И поскорее?

— Ты хочешь сделать вид, что мы ни о чем не подозреваем, и дать им возможность продолжать? — Нифонтов был явно не в восторге от этого предложения, уже хотя бы потому, что ему предстояло вслед за благодарностью резиденту, сумевшему предотвратить провокационную публикацию, сразу же давать команду о содействии этой самой провокации. — Ты все прикинул? И тот скандал, который разразится, если это перепечатают в Грузии? Не заиграемся?

— Можем, конечно, и заиграться, — согласился Голубков. — Но в случае скандала у нас будет возможность для опровержения — раз. А во-вторых, как еще можно обнаружить того, кто приготовил этот удар, если не приоткрыться?

— Тебе легко говорить — приоткрыться! А ты представляешь, как я буду выглядеть, когда все это придется объяснять наверху?

Но, хорошо зная Нифонтова, Голубков сразу понял, что последний пассаж — риторический. Начальство вообще любит, когда поставленный ими вопрос из сферы их компетенции ставит хуже информированных подчиненных в тупик.

— Впрочем, выкручусь, — посоображав, признал начальник УПСМ.

Предоставлю куратору самому выбирать, что это — нечаянная откровенность в духе ельцинской неприязни к Шеварднадзе или намеренная утечка, дабы просечь расклад. Лады. А что думаешь предпринять в первую очередь ты?

— Съезжу к Пастуху. Пусть присмотрятся ребята. Если и возле них идет возня, можно напрячь их, чтобы конкретизировали след. Они сейчас охранным бизнесом занялись, так что могут сразу и не распознать, что их втягивают в провокацию...

— Этого мало. Обрати внимание на тост. — Генерал забрал у Голубкова заметку с переводом и прочел:

— «За братство русских и грузин, живущих в Москве...» Это что? Явный намек на то, что мы покровительствуем тем, кого Шеварднадзе просит ему выдать. А в чем он их обвиняет, помнишь?

— В подготовке переворота и покушения.

— Вот именно. Значит что?

Голубков опять промолчал. При всем его немалом опыте ему еще не приходилось быть обвиняемым в подготовке покушения на президента соседней державы.

Нифонтов испытующе посверлил Константина Дмитриевича взглядом и сам обрисовал перспективы:

— Если заиграемся, быть тебе обвиненным в международном терроризме. И хрен тогда докажешь, что ты не верблюд, а вся наша управа — не верблюжатник. Уверен, что не дашь себя затянуть в ловушку?

— Постараюсь.

— Вот-вот. Всегда ты так. Тут стараться мало. Уверен, что у тебя получится?

Нифонтов и Голубков не знали, что в это самое время в Тбилиси летит самолет, на котором по всем документам находится Олег Мухин. Что сам Олег в это время скитается по вечерней Москве, не в силах придумать, куда ему деваться и что делать с подозрительным кейсом. Знай они все это — быстро бы избавились от предположений и разгадывания загадок вслепую. Они сразу поняли бы, что игра против них идет уже давно. Что роли и ходы в ней распределены так основательно, что вопрос о том, чтобы не быть в нее втянутым, уже не стоит. Мало того, теперь даже просто физически уцелеть становилось для них проблематичным. А уж сохранить должности и погоны — вообще фантастика.

Но руководители УПСМ ничего этого пока не ведали. А чего не знаешь, то и не беспокоит и, как ни парадоксально, не мешает принимать действенные меры. Правда, при этом надо быть очень уверенным в тех, кто с тобой в одной упряжке. А как можно быть уверенным в том, кто о своем участии в твоей судьбе даже и не подозревает?

Никак нельзя.

Глава третья. Муха и юный химик Полянкин

Оказывается, если к руке прикован взрывоопасный чемоданчик, окружающая действительность существенно преображается. Промозглый ветер становится щемяще нежным. Бабы, и ранее-то вполне притягательные, вдруг делаются ошеломляюще прекрасными и отвечают на твои взгляды с изумительной отзывчивостью. Окна домов сияют уютной жизнью в кругу добрых домашних. И даже бурая каша, называемая в столице снегом, чавкает под ногами поэтично.

Особую остроту восприятию придавала глушилка для радиовзрывателя. Ее аккумуляторы почти выдохлись. То есть милиционеры еще вздрагивали от истошного рева, которым их рации реагировали на мое появление, но я-то знал: глушилка может отказать в любой момент. А что затем произойдет, представлять не хотелось категорически.

Вот к чему приводит стремление иметь деньги, не стоя ежедневно у станка. Невольно думалось о том, так ли я жил? Не настал ли момент, когда как раз и будет мучительно больно за прожитые в кайфе годы? А ведь меня предупреждали! Но сколько часов, недель и лет я провел в праздных развлечениях, вместо того чтобы учиться, учиться и еще, и еще учиться!

Учиться взрывному делу, радиоделу, физике, химии и искусству конспирации надо было. Тогда бы не маялся, не зная, куда деваться. Как всегда бывало, когда я чуял на себе внимание сторонников теории «Нет человека — нет проблемы», во рту появился мерзкий привкус меди. Нет, вы подумайте: приговорить к смерти из-за какой-то музейной дряни! Варвары. Подошли бы вежливо, попросили бы спокойно — я, скорее всего, и так бы все отдал.

Зимой прохожие особенно торопливы и, когда тебе некуда спешить, среди них чувствуешь себя совершенно неприкаянным.

Ходу в общественный транспорт, в заведения общепита и во дворы, где могут быть энергоподстанции, мне не было. Радиовзрыватели способны на любые фокусы. Особенно если эти вороги для экономии использовали китайскую продукцию. Случалось, китайский товар срабатывал от искр в системе зажигания авто или на линии электропередачи. Собственно, даже просто на улице мне находиться небезопасно. Ведь любая искра издает еще и радиоимпульс, а трамваи так и сыплют фейерверками. Будто к Новому году репетируют. Странно, раньше мне это зрелище казалось красивым.

Устав месить грязь, я взял в киоске горячего кофе, сосиску в тесте и притулился возле заиндевелого столика. Прохожие шли мимо с такими рожами, будто все они безмятежно счастливы. Сосиска была дрянь, но стоило вспомнить, что она, возможно, последняя в моей жизни, как она стала изумительно вкусной. Впрочем, так случается и когда у тебя весь день во рту куска не было. Где-то высоко в черном небе летел мой заранее оплаченный самолетный ужин.