Дачники - Максим Горький

Рюмин. Нервы... (Варвара Михайловна входит.) Ольга Алексеевна ушла?

Варвара Михайловна. Ушла... да...

Юлия Филипповна. Не доверяю я этому доктору... Он такой... нездоровый, заикается, рассеянный... Засовывает в футляр очков чайные ложки и мешает в стакане своим молоточком... Он может напутать в рецепте и дать чего-нибудь вредного.

Рюмин. Мне кажется, он кончит тем, что пустит себе пулю в лоб.

Варвара Михайловна. Вы говорите это так спокойно...

Рюмин. Самоубийства часты среди докторов.

Варвара Михайловна. Слова волнуют нас больше, чем люди... Вы не находите?

Рюмин (вздрогнув). О, Варвара Михайловна!

(Калерия садится за рояль. Замыслов около нее.)

Замыслов. Вам удобно?

Калерия. Спасибо...

Замыслов. Господа, внимание!

(Входят Марья Львовна и Влас, очень оживленные.)

Влас. Ото! Будут читать стихи, да?

Калерия (с досадой). Если вы хотите слушать, вам придется перестать шуметь...

Влас. Умри, все живое!

Марья Львовна. Молчим... Молчим...

Калерия. Очень рада. Это стихотворение в прозе. Со временем к нему напишут музыку.

Юлия Филипповна. Мелодекламация! Как это хорошо! Люблю! Люблю все оригинальное... Меня, точно ребенка, радуют даже такие вещи, как открытые письма с картинками, автомобили...

Влас (в тон ей). Землетрясения, граммофоны, инфлюэнция...

Калерия (громко и сухо). Вы мне позволите начать? (Все быстро усаживаются. Калерия тихо перебирает клавиши.) Это называется "Эдельвейс". "Лед и снег нетленным саваном вечно одевают вершины Альп, и царит над ними холодное безмолвие - мудрое молчание гордых высот. Безгранична пустыня небес над вершинами гор, и бесчисленны грустные очи светил над снегами вершин. У подножия гор, там, на тесных равнинах земли, жизнь, тревожно волнуясь, растет, и страдает усталый владыка равнин человек. В темных ямах земли стон и смех, крики ярости, шепот любви... многозвучна угрюмая музыка жизни земной!.. Но безмолвия горных вершин и бесстрастия звезд - не смущают тяжелые вздохи людей. Лед и снег нетленным саваном вечно одевают вершины Альп, и царит над ними холодное безмолвие мудрое молчание гордых высот. Но как будто затем, чтоб кому-то сказать о несчастьях земли и о муках усталых людей, - у подножия льдов, в царстве вечно немой тишины, одиноко растет грустный горный цветок - эдельвейс... А над ним, в бесконечной пустыне небес, молча гордое солнце плывет, грустно светит немая луна и безмолвно и трепетно звезды горят... И холодный покров тишины, опускаясь с небес, обнимает и ночью и днем - одинокий цветок эдельвейс".

(Пауза. Все, задумавшись, молчат. Далеко звучат трещотка сторожа и тихий свист. Калерия, широко открыв глаза, смотрит прямо перед собой.)

Юлия Филипповна (негромко). Как это хорошо! Грустно... чисто...

Замыслов. Слушайте! Это надо читать в костюме - белом... широком... и пушистом, как эдельвейс! Вы понимаете? Это будет безумно красиво! Великолепно!

Влас (подходя к роялю). И мне нравится, право! (Сконфуженно смеется.) Нравится! Хорошо!.. Точно - клюквенный морс в жаркий день!

Калерия. Уйдите!

Влас. Да я ведь искренно, вы не сердитесь!

Саша (входит). Господин Шалимов приехали.

(Общее движение. Варвара Михайловна идет к дверям и останавливается при виде входящего Шалимова. Он лысый.)

Шалимов. Я имею удовольствие видеть...

Варвара Михайловна (тихо, не сразу). Пожалуйста... прошу вас... Сергей сейчас придет...

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Поляна перед террасой дачи Басова, окруженная густым кольцом сосен, елей и берез. На первом плане с левой стороны две сосны, под ними круглый стол, три стула. За ними невысокая терраса, покрытая парусиной. Напротив террасы группа деревьев, в ней широкая скамья со спинкой. За нею дорога в лес. Дальше, в глубине правой стороны, небольшая открытая сцена раковиной, от нее - справа налево - дорога на дачу Суслова. Перед сценой несколько скамей. Вечер, заходит солнце. У Басовых Калерия играет на рояле. Пустобайка медленно и тяжело двигается по поляне, расставляя скамьи. Кропилкин с ружьем за плечами стоит около елей.

Кропилкин. А ту дачу - кто ныне снял?

Пустобайка (угрюмо, густым голосом). Инженер Суслов.

Кропилкин. Всё новые?

Пустобайка. Чего?

Кропилкин. Всё новые, мол. Не те, что в прошлом году жили...

Пустобайка (вынимая трубку). Всё одно. Такие же.

Кропилкин (вздыхает). Оно конечно... все - господа... эхе-хе!..

Пустобайка. Дачники - все одинаковые. За пять годов я их видал - без счету. Они для меня - вроде как в ненастье пузыри на луже... вскочит и лопнет... вскочит и лопнет... Так-то...

(Из-за угла дачи Басова, шумя и смеясь, проходит по дороге в лес группа молодежи с мандолинами, балалайками и гитарами.)

Кропилкин. Ишь ты... музыка! Тоже, видно, представлять собираются?..

Пустобайка. И будут... чего им! Народ - сытый...

Кропилкин. Вот никогда я не видал, как господа представляют... чай, смешно? Ты видал?

Пустобайка. Я - видал. Я, брат, все видал...

(Справа доносится гулкий хохот Двоеточия.)

Кропилкин. Ну? Как же они?

Пустобайка. Очень просто: нарядятся не в свою одежу и говорят... разные слова, кому какое приятно... Кричат, суетятся, будто что-то делают... будто сердятся... Ну, обманывают друг дружку. Один представляется - я, дескать, честный, другой - а я умный... или там - я-де несчастный... Кому что кажется подходящим... он то и представляет...

(Кто-то на левой стороне свистит собаку и кричит: "Баян! Баян!" Пустобайка колотит по скамье обухом топора.)

Кропилкин. Ах ты... сделай милость! Н-да... И песни поют?

Пустобайка. Песен они мало поют... Инженерова жена верещит когда... ну, голос у ней - жидкий.

Кропилкин. Идут господа...

Пустобайка. Ну, и пускай идут...

(Двоеточие выходит с правой стороны около сцены, за ним Суслов.)

Двоеточие (добродушно). Ты надо мной не смейся... куда тебе! Тебе, понимаешь, едва сорок минуло, а ты - лысый, а мне под шестьдесят - однако я кудрявый, хоть и седой - что? Хо-хо!

(Пустобайка все время лениво и неуклюже возится около сцены со скамьями. Кропилкин осторожно отходит за сцену.)

Суслов. Ваше счастье... Продолжайте, я слушаю...

Двоеточие. Давай сядем. Так вот - явились, значит, немцы... У меня заводишко старый, машины - дрянь, а они, понимаешь, всё новенькое поставили, - ну, товар у них лучше моего и дешевле... Вижу - дело мое швах, подумал - лучше немца не сделаешь... Ну, и решил - продам всю музыку немцам. (Задумчиво молчит.)

Суслов. Всё продали?

Двоеточие. Дом в городе оставил... большой дом, старый... А дела теперь у меня нет, только одно осталось - деньги считать... хо-хо! хо-хо! Такой старый дурак, если говорить правду... Продал, знаешь, и сразу почувствовал себя сиротой... Стало мне скучно, и не знаю я теперь, куда мне себя девать? Понимаешь: вот - руки у меня... Раньше я их не замечал... а теперь вижу - болтаются ненужные предметы... (Смеется. Пауза. Варвара Михайловна выходит на террасу и, заложив руки за спину, медленно, задумавшись, ходит.) Вон Басова жена вышла. Экая женщина... магнит! Кабы я годков на десять моложе был...

Суслов. Ведь вы... кажется... женаты?

Двоеточие. Был. И неоднократно... Но - которые жены мои померли, которые сбежали от меня... И дети были... две девочки... обе умерли... Мальчонка тоже... утонул, знаешь... Насчет женщин я очень счастлив был... всё у вас, в России, добывал их... очень легко у вас жен отбивать! Плохие вы мужья... Приеду, бывало, посмотрю туда-сюда - вижу, понимаешь, женщина, достойная всякого внимания, а муж у нее - какое-то ничтожество в шляпе... Ну, сейчас ее и приберешь к рукам... хо-хо! (Влас выходит на террасу из комнат, стоит и смотрит на сестру.) Да, все это было... а теперь - ничего вот нет... ничего и никого... понимаешь...

Суслов. Как же вы... думаете жить?

Двоеточие. Не знаю. Посоветуй! А чепуха, брат, эта твоя ботвинья... и поросенок тоже... есть поросенка летом - это называется анахронизм...

Влас. Ну, что, Варя?

Варвара Михайловна. Ничего... так... жалкий человек я... да?

Влас (обнимает ее за талию). Хочется сказать тебе что-то ласковое... да не знаю, как это говорится... не знаю...

Варвара Михайловна. Оставь меня, милый...

Двоеточие. Вон к нам господин Чернов идет...

Суслов. Шут гороховый...

Двоеточие. Бойкий паренек, а бездельник, видимо...

Влас (подходя). Кого это вы?

Двоеточие. А вот племянника, хо-хо! Да и вы тоже, видать, не очень деловиты, а?

Влас. Насколько я успел узнать вас, почтеннейший Семен Семенович, под словом дело вы подразумеваете выжимание соков из ближних ваших? В этом смысле я еще не деловит... увы!

Двоеточие. Хо-хо! Вы не горюйте! В юности, понимаете, это трудненько: совесть еще не окрепла, и в голове кирель розовый вместо мозгов. А созреете, и преудобно воссядете на чьей-нибудь шее, хо-хо! На шее ближнего всего скорее доедешь к благополучию своему.

Влас. Вы, несомненно, человек опытный в такой езде... верю вам! (Кланяется и уходит.)

Двоеточие. Хо-хо! Отбрил и доволен! Миляга: Чай, поди-ка, героем себя чувствует... Ну, ничего, пускай потешится молодая душа. (Опустив голову, сидит молча.)