Если ты, то я - Вун Ивонн

– Но все-таки это возможно, согласись! – настаивала подруга. – Интересно, как он выглядит. Вдруг неземной красавец?

Я покраснела. Каждый разговор о нем вгонял меня в краску.

– А может, наоборот, – поморщилась Джина.

– Это вряд ли. Он слишком забавный. И милый. И умный.

Джина вздернула бровь:

– Всем известно, что красавчики не бывают милыми, им это не нужно. А милыми становятся мальчики, которым больше нечего предложить.

– Это растиражированный фильмами и журналами стереотип, который предполагает, что существует лишь один стандарт красоты. На самом же деле красота – в глазах смотрящего.

Джина рассмеялась:

– Ну ладно, ладно, Ницше.

– Ницше не говорил ничего подобного, но все равно спасибо.

– А может, твой парень – вовсе не наш ровесник? А вдруг он – извращенец? Шестидесятилетний мужчина, прикидывающийся шестнадцатилетним подростком?

– Ему точно не шестьдесят, – возразила я. – Моей маме сорок три, а она с трудом соображает, как пользоваться телефоном. Шестидесятилетние старцы не сидят в «БитБопе».

– Ну не знаю. Тебе известно о нем только то, что он любит кодировать под музыку Бетховена. Знаешь, кто из моих знакомых любит Бетховена? Мой папа. И всякие прочие папы.

– Молодые тоже слушают Бетховена, – возразила я. Лишь произнеся это вслух, я поняла, как жалко звучит мой аргумент. – Все знают Пятую симфонию. И потом, он сам сказал мне, что учится в старшей школе. Еще он часто жалуется на отца, на то, какой он строгий.

– Именно так вел бы себя шестидесятилетний мужчина, пытающийся убедить окружающих в том, что он – тинейджер.

– Тинейджеры ведут себя так же.

– В какое время он тебе обычно отвечает?

– Не знаю. Вечером, наверное.

– Значит, после работы, – заключила Джина.

– Или после школы.

– Короче, решено, это папаша.

Я закатила глаза:

– Он не папаша, и ему не шестьдесят.

– Это все твоя фантазия, – пожала плечами Джина. – Любопытно, какими там будут остальные ребята? Может, все поголовно с прибабахом?

– Почему это они должны быть с прибабахом?

– Ну, ты же знаешь программистов. Сидят целыми днями в обнимку со своими компьютерами, бледные и молчаливые. Никакой социализации.

– У меня нет социализации?

– Все, кроме тебя, – поспешно исправилась Джина. – Хотя ты тоже бледная. Но тебе идет, это часть твоего имиджа.

А я и не догадывалась, что у меня есть имидж.

– И какой же у меня имидж?

– Ну вот этот твой ежедневный прикид – черная водолазка с черными джинсами, как у всех прославленных руководителей. В нем ты выглядишь нелюдимой и болезненной, но в то же время умной и ко всему безразличной – этакая жительница большого, вечно пасмурного города, которая пьет кофе пять раз в день.

– Я не болезненная.

– Всего лишь непредвзятый взгляд со стороны, – вскинула руки Джина.

Я осмотрела себя. Под пальто на мне были черные джинсы и черная водолазка. Митци Эрст однажды сказала в одном из своих интервью: надо всегда одеваться, как тот, кем ты хочешь стать. Проникшись ее словами, я постепенно заменила весь свой гардероб униформой, в какую была одета и сегодня. Униформой, которую я столько раз видела на выступавших программистах.

– Это практично и тепло.

– Знаю.

– Какая-то я противная, судя по твоему описанию, – помрачнела я.

Заметив, что хмурюсь, я попыталась улыбнуться, но это показалось мне неестественным и даже жутковатым. Поэтому я решила вообще не показывать эмоций, и придала лицу непроницаемое выражение. Что и требовалось доказать. Безразличная.

– Безразличная – не то же самое, что противная, – заметила Джина.

– Я не безразличная. Меня волнует множество вещей.

– Да я знаю, – ответила Джина. – У тебя просто отрешенный вид, вот и все. Это круто. Ты ни на кого не похожа.

Я, прищурившись, посмотрела на подругу, задаваясь вопросом, не сказала ли она это только затем, чтобы успокоить меня.

– Совершенно ясно представляю тебя, бледную и серьезную, в черной водолазке, перед большим экраном с длинной указкой в руке.

– После года в Калифорнии от бледности не останется и следа, – сказала я.

– Останется, если будешь все время ходить в водолазках. Думаешь, мама отпустит тебя так далеко?

– Да ее все равно не бывает дома целыми днями. Она даже не заметит моего отсутствия.

Мне очень хотелось верить собственным словам, чтобы не чувствовать себя виноватой перед мамой, но в глубине души я прекрасно понимала: это неправда.

– Она же твоя мать, – изумленно протянула Джина. – Конечно заметит.

– Может, если я скажу, что получу деньги на карманные расходы, она меня отпустит. Там реально выдают корпоративную карту каждому ученику.

– На какую сумму?

– Пока не знаю. Помощник Ларса все подробно напишет.

– Тебе напишет помощник? Стало быть, сумма большая. Обычно, если в ресторанном меню нет цен, значит, они слишком высоки, чтобы их разглашать.

Я никогда не считала, что мы с мамой живем бедно, но в то же время не могла вспомнить ни дня, когда бы мысль о нехватке денег не портила маме настроение. Над нами будто висела серая туча, грозящая в любую минуту пролиться дождем. Мне трудно было представить, каково купаться в лучах финансового благополучия. Это казалось невозможным: туча была неотъемлемой частью нашей жизни.

– Что будешь делать с деньгами? – спросила Джина.

Только тогда я впервые подумала о том, что у меня появятся собственные деньги.

– Не знаю. Наверное, куплю новый телефон.

– И все?

На самом деле я хотела поступить на Фабрику не из-за денег. Мне казалось, что только там я почувствую себя на своем месте.

– Не знаю. Наверняка существуют какие-то правила. Типа их можно тратить только на школьные товары.

– Карандаши? – Джина тряхнула головой. – Люди на корпоративные деньги покупают машины, а не тетрадки и папки.

– Может быть, получится починить мамину машину.

– Починить? Да купишь ей сразу новую. Можешь и мне заодно. В качестве оплаты за то видео, которое я для тебя сняла. Если бы не я, ты никуда не поступила бы, – со смехом крикнула Джина, взбегая по ступенькам к себе на крыльцо. – Помни об этом.

– Да ты и водить-то не умеешь.

– Разве это имеет значение, если ты хочешь сделать подруге подарок?

Я улыбнулась, но не поверила ей. Приятно было помечтать, однако я не думала всерьез, что когда-нибудь разбогатею. Со мной такого не могло произойти. И, самое главное, мама еще не дала мне разрешения на отъезд.

Я разблокировала телефон.

– Умница, как мне уговорить маму отпустить меня?

– Скажи, что получила возможность, которая выпадает раз в жизни. Тебе предложили поучаствовать в обучающей программе для талантливых юных программистов, и ты хочешь поехать.

– То есть ты предлагаешь просто сказать правду?

– Правда – всегда лучший вариант, – ответила Умница.

– Но как убедить ее в том, что это хорошая идея? Я могла бы упомянуть деньги, но для нее они не главное. Или больше рассказать про образовательную программу, а не про конкурс, чтобы она не подумала, будто я хочу бросить учебу.

– Но это ложь.

– Не совсем, – возразила я.

– Ложь – всегда плохой вариант.

– Это не ложь.

– Согласно четвертому изданию толкового словаря Уэбстера, ложь – это намеренно искаженное заявление, используемое в целях обмана или основанное на ошибочном представлении…

– Ладно, поняла.

– Почему бы не сказать честно, что ты хочешь поехать? – спросила Умница.

– Потому что ей все равно, чего я хочу.

– Думаю, ты ошибаешься, – заметила Умница. – Твоя мама желает тебе счастья.

Я посмотрела на наш дом. В окно было видно, как мама моет посуду, с напряженным лицом слушая новости по радио.

– Ты уверена, что других вариантов нет?

– В крайнем случае можешь напомнить ей про красную шапку.

– Что еще за красная шапка?

– Красная шапка, – повторила Умница. – Шапка красного цвета.