Считалка - Тамта Мелашвили

Четверг

Есть хочется, лицо у Нинцы было жалкое. Дай конфетку. Если хотела, могла и сама взять, сказала я. Ну дай, пожалуйста, голос у нее помягчел. На, достала из кармана, протянула. Нинцо посмотрела брезгливо, потом развернула. Ой, да это леденец! фыркнула. Вот беда-то! Что будешь делать? сказала я. Да ну тебя, отмахнулась Нинцо. Если б не война, я такую и в рот бы не взяла. Я взглянула на нее. Она морщилась, но конфету не выплевывала. Откуда у стариков эти леденцы? Хоть бы шоколадку дал. Что было, то и дал, сказала я. Глянь-ка на этого, на кого похож! сказала Нинцо, когда мы прошли еще немного. У калитки детсада пригорюнился малец лет пяти. Что случилось, мальчик? Садик закрыт, кашку не дают? Взглянул на нее большими глазами. В чем дело? повторила Нинцо. Скажи, что ты тут делаешь? Мама знает, что ты здесь? Мальчик кивнул, потом сказал: Мамы нету дома, и отвернулся. А где она? сказала Нинцо. Сейчас нету, но скоро придет. На, возьми, сказала я и протянула ему конфеты, которые дал нам дедушка Алекси. Он взял конфеты и резко убрал руку за спину. Спрятал. Мальчик, ты не знаешь, что надо сказать спасибо? сказала Нинцо. Оставь его в покое, сказала я. Спасибо, сказал он. Почему ты их прячешь? Разве мы отнимем? Ешь, они твоя, сказала Нинцо. Она присела на корточки, корзинку поставила у ног. Мальчик быстро развернул фантик и положил конфету в рот. Хорошая? сказала я. Да, сказал он. Да, хорошая. А где же твоя мама? опять спросила Нинцо. Он пожал плечами. Ты знаешь, кто его мать? Гогола. Это сын Гоголы, сказала Нинцо. А сестра твоя где? спросила. Дома, сказал мальчик. Конфета была у него во рту, он сосал ее. Одна? спросила Нинцо. Да, спит, сказал мальчик и проглотил слюну. А ты почему тут стоишь? Она спит, говорю. Спит и проснется, сказала Нинцо. Иди. Мотай домой. И пойду, сказал мальчик. Чего мне тут делать. Выплюнул конфету на ладошку, вытащил из кармана фантик и завернул в него. Ты чего делаешь? удивилась Нинцо. Она посмотрела на меня. Потом доем, сказал он. Сейчас уже поел. У тебя же еще есть, сказала Нинцо. Мы тебе сколько дали. Те сестре отнесу, сказал мальчик и виновато взглянул на нас. Есть еще? Дай ему, сказала мне Нинцо. Я все отдала, сказала я. Ладно. Как тебя зовут? спросила Нинцо. Гиорги, сказал он. Гиорги, у нас будут еще конфеты, и мы тебе дадим. У нас скоро будет много конфет. Понял? Ты только не грусти. Много? сказал и недоверчиво сощурил глаза. Он не верил. Конечно! сказала Нинцо. Война кончится, и у нас все будет. Война кончится? еще недоверчивее сощурил глаза. Кончится, ну да! Не всегда же ей быть, Нинцо отвела от него взгляд, потрогала подорожник в корзинке. Ладно, сказал мальчик. Спасибо, сказал и ушел, не оглядываясь. Не верит, сказала я и посмотрела на Нинцу. Она уткнулась в корзину, перебирала листья подорожника, даже головы не подняла.

Пятница

Мы лежали на лугу за школой. Курили последнюю сигарету на двоих. Нинцо пустила большое кольцо дыма и протянула мне сигарету. Эй, Кнопа-малышка, сказала вдруг. Как ты думаешь, отец мой убит? Будет тебе, сказала я. Что с тобой? Ого, прямо рука затряслась, сказала Нинцо и сощурилась на меня. Ничего не затряслась, сказала я. Не выдумывай, – только и сумела сказать. Ламара вон умирает, сказала Нинцо и посмотрела на небо, – и как заведет: «Мой мальчик! Бедный мой мальчик!», и не прекращает, причитает часами. Я и подумала… Голос у Нинцы сорвался. Что ты подумала, сказала я и протянула ей сигарету. Я подумала, продолжала Нинцо. Вот это, как оно называется… когда перед смертью ненадолго приходят в себя. Агония, сказала я. Ну да, вот это. Уж не чувствует ли она, что с ним что-то… Ведь может же она почувствовать. Может что-то такое быть. Что ты несешь, сказала я. Нинцо лежала неподвижно, курила сигарету. Глянь, вон кому война до лампочки, сказала потом. Какая она счастливая, правда? Над нами в небе порхала птичка. Верно, сказала я. Счастливая! Обе долго молчали. Если не моргать и долго-долго смотреть в небо, увидишь Бога. Ну и как? Видишь? Я покосилась на нее. Нет, сказала Нинцо, не глядя на меня. Я тоже не вижу, сказала я. Энки-бенки, сикли-са, энки-бенки-да… Сойка-зяблик-перепелка, дятел-жаворонок-пчелка, она говорила как-то медленно, тяжело. Ицило-бицило шрошано гвритино, алхо малхо… Голос у меня сорвался. Что с тобой? сказала Нинцо. Ничего, сказала я. Почувствовала жар между ног, как будто пролилось что-то горячее. Села. Что случилось? опять спросила Нинцо. Ничего, опять сказала я. Сейчас вернусь, только пописаю. Зашла в полуразрушенную школьную уборную. Это было оно. На трусах краснело большое пятно. Я торопливо вышла, подошла в коридоре к единственной грязной занавеске на окне, оборвала край. Назад в уборную не стала возвращаться. Сложила клок и тут же в коридоре сунула между ног. Вышла, подошла к Нинце, опять села рядом. Что случилось? Нинцо искоса взглянула на меня. Ничего, я отвернулась. Ты что плачешь, Кнопка-малышка? С ума сошла! Нинцо присела. Почему ты плачешь, сестренка? Боишься? Чего ты боишься? Ты же, как та птичка, маленькая, легкая. Ты же Кнопка-малышка. Так перепорхнешь туда и обратно, ни одна живая душа не узнает. Им ничего с тобой не сделать, ты такая легкая. Ты же птичка, вон как та, высоко-высоко! Ты в небе, Кноп, жаворонок в небе! Вон такая… Вон такая… Нинцо раскинула руки. А ты-то чего плачешь? спросила я. Нинцо лежала на спине, закрыв лицо руками. Долго смотрела в небо, глаза заболели, сказала она, не отрывая рук от лица.

Среда

Пошли со мной к дедушке Алекси. К Алекси? Было видно, что Нинцо очень устала. Попросить хочет о чем-то. Ладно, сказала Нинцо. Пошли, все равно ничего не делаю. Дедушка Алекси, сказала я. Я Кнопка. Вот пришла, как вы просили. Кнопка? сказал он. Сидел у стола. Стол был усыпан мертвыми бабочками, и на стенах, и вокруг лампочки – всюду лежали мертвые бабочки. Кнопка, дочка, заходи, маленькая, заходи. Вошла. Нинцо вошла следом. Сядь вот сюда, вот здесь. Знаешь, что я хочу, зачем тебя побеспокоил? сказал он. Ты, кажется, не одна? Кто это с тобой? Нинцо я, дедушка, сказала Нинцо. Она разглядывала стены. Сколько же это бабочек у вас! Нинцо? Дочка Отии? Миленькая, подойди поближе, совсем я не вижу, особенно в такой тьме. Тут так темно, что даже мы ничего не видим, сказала Нинцо, вроде как утешила. Что тебе нужно, дедушка Алекси? спросила я. На столе лежали персики. Нинцо незаметно потянулась к ним. Бери, доченька, бери, из моего сада персики. А говорит, что ничего не видит, проворчала Нинцо под нос и громко сказала: Спасибо! Ты тоже возьми, Кнопка, доченька. Я не хочу, сказала я. Спасибо. Тогда можно я два возьму? Нинцо взяла второй персик, третий незаметно сунула в карман и подмигнула мне. Ну и дура! сказала я. Нинцо показала мне средний палец. Нет, все-таки у тебя очень уж много бабочек, дедушка Алекси, сказала Нинцо. Слишком много, и принялась есть персик. По рукам потек сок. Вот за это я не люблю персики, сказала я. И много теряешь, бросила мне, облизывая пальцы. Она смотрела на бабочек. Там, Нинцо, дочка, сказал дед Алекси. Там, возле тебя, где ты стоишь, там, рядом, лежит молитвослов, книжка маленькая, дай ее, пожалуйста. Нинцо озадаченно взглянула на меня, но книжку подала. Только не говори, что попросит тебя читать вслух, не то с ума свихнусь. Тише! сказала я. А вон там листок бумаги и карандаш, дочка, обратился он ко мне. Эта молитва мне нужна, вот эта. В книжке мелкими буквами, а ты перепиши крупно. Нинцо облегченно вздохнула. Ну-у, переписать куда ни шло! Тише, сказала я. Он же слепой, а не глухой. Я пнула ее ногой. Какую молитву тебе надо, дедушка Алекси? спросила Нинцо. Отче наш, иже еси на небеси… Эту, что ли? Она скорчила рожицу и посмотрела на меня. Нарочно так сказала, чтобы меня позлить. Нет, не эту, вот эту, доченька, сказал дедушка Алекси. За упокой которая. Здесь мелко написано. Вот эта. Нинцо уткнулась в книгу. Сам ничего не вижу. Для Гогиты моего хочу. Хоть помолюсь за него, больше ничего не могу для него сделать. Нинцо протянула мне книжку. Только эту или другие тоже? Нет, только эту, моему Гогите за упокой. Хочешь, я перепишу, сказала Нинцо и обтерла руки об платье. Я перепишу, дедушка Алекси! У меня почерк лучше! Я протянула ей бумагу. Ладно, дочка, перепиши ты, только крупно, чтобы я разобрал. Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе, упокой, по складам читала Нинцо. Так, дедушка Алекси? Ну-ка посмотри, хорошо? Ага, так, вижу. Пиши молча, сказала я. Или читай тише. Нинцо взглянула на меня и продолжала писать. Отчего у вас столько бабочек? спросила я, чтобы не молчать. Не знаю, всегда было много. Но с тех пор, как убили Гогиту, я их не трогаю, не стану же бабочек убивать. Нинцо опять покосилась на меня, продолжая писать. А как ваш маленький Ванико? спросил дедушка Алекси. В первый раз обрадовалась тому, что меня спросили о братике. У мамы нету молока, сказала я. Говорят, коридор откроют, сказала Нинцо и опять глянула на меня, продолжая писать. Откроют, конечно, а как иначе, сказал дедушка Алекси. Тут вы остались, одни детишки, поросль, да нас с полдюжины. А мир-то не соломой крыт, мир не без хозяина, чтобы человеческая жизнь ценилась дешевле грибов. Какое-то время молчали. Дед Алекси сидел неподвижно, смотрел на бабочек, присохших к стенам. Я тоже смотрела на бабочек, Нинцо писала, склонившись над столом. Вот, дедушка Алекси, переписала. Ну-ка, глянь еще раз, Нинцо протянула ему листок. Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, тихо, по слогам прочитал дедушка Алекси. Хорошо, вижу, спасибо, дочка, спасибо, дорогая. Возьми еще персик. Не хочу, сказала Нинцо. Спасибо, и встала. Пошли мы, дедушка Алекси, сказала я. Больше ничего не нужно? Нет, доченька, ничего, спасибо. Стойте! вдруг спохватился он. Там, на полке, конфеты лежат, возьмите. Спасибо, дедушка Алекси, мы не хотим, сказала я. Берите, берите! Ладно, будет тебе, бери и пойдем, сказала Нинцо. Ладно, возьмем немножко, сказала я. Много возьмите, всё возьмите! Больше не хотим, спасибо, сказала Нинцо. Мы вышли. Фу, сколько у него мертвых бабочек! сказала Нинцо. Хочешь конфеты? спросила я. Нужны мне его пронафталиненные конфеты! Ладно, если ты не хочешь, дам кому-нибудь, а ты ходи голодная, сказала я и ссыпала конфеты в карман платья.