Вечная сказка - Юлия Чеснокова

Я рыдала в повозке, увозящей меня от родного дома, от юности, от счастья и, казалось, от самой жизни. И тогда я приняла решение, как поступлю, когда наступит решающий момент. Я ни за что не отдамся императору. Прошло две недели, прежде чем обо мне вспомнили и, в лабиринтах коридоров и комнат, до меня добрался устроитель вечеров императора, оповестивший, что этой ночью меня призывают в царский альков. Оторопь взяла меня и, уверено и храбро, в отличие от всех последних дней, что я сокрушалась и предавалась горестям, я определила свою судьбу, посмотрев на нож, лежавший на столике. И вот, когда я была наряжена в подобающее платье, подготовлена и ждала служанок, традиционно сопровождающих выбранную девушку, неизвестно как, будто чудо в стране безверия, будто осуществленная мечта, со стороны балкона в комнату вошёл Лухань. — О! — воскликнула я, едва не теряя сознание и обрушившись на ковры. Мой возлюбленный стремительно пересек спальню и бросился на колени рядом со мной. — Ты… как ты пробрался сюда? Лухань, солнце моей погасшей жизни… — Я хорошенько заплатил одному человеку, но это неважно! — Он приподнял меня и прижал к своей груди. — Я прочел твоё письмо… я мчался, загоняя лошадей… почему твой отец не запер тебя? Почему отдал ему? Почему? — Он мужчина, он держался и задавал вопросы со стойкостью и немыслимой сдержанностью, но я слышала слезы его голоса. Они вторили моим, явленным, мокрым и соленым. — Он хотел этого… он хотел… — прижимаясь к Луханю, простонала я. — Уходи… за вторжение в покои императорских женщин тебя убьют, как изменника! Уходи, прошу! — Я никуда не уйду без тебя, никуда! — Он, конечно же, заметил, что в моём алом рукаве был спрятан кинжал. Он не мог не чувствовать его, целуя мои руки. Он понимал, на что я шла и к чему приготовилась. Мы сомкнули объятья и, не жалуясь и не сетуя на судьбу, замерли, понимая, что ничего уже не изменится и нам не спастись вместе. А по отдельности для нас выжить смысла не было. В этот момент вошла стража, приведшая служанок. Разумеется, за измену императору — казнь. Никто, посягнувший на честь императора, не может остаться жив. Ни польстившийся на наложницу, ни наложница, подпустившая к себе кого-то, кроме своего государя. Смерть. Это то, что встретили мы несколько дней спустя, после унизительных допросов и мучительных пыток, в которых пытались оправдать друг друга. Но всё было предрешено. И счастье наградило нас своим подарком, назначив казнь на один и тот же час. Я умирала, видя, как умирает он и была спокойна, как и Лухань, ведь мы надеялись на то, что встретимся на другом свете, на мосту в мир иных, по которому пойдём в вечность, взявшись за руки…

Задыхаясь от боли и горечи, я пришла в себя. Теперь быстрее, чем после первого видения. Лухань стоял передо мной, никуда не девшийся, поделившийся со мной воспоминанием. Но хуже всего было другое — вместе с памятью возвращались не только картинки, не только фрагменты чего-то чуждого. Вместе с памятью возвращались чувства, режущие и расковыривающие душу насквозь, мои собственные чувства невыразимой и безграничной любви к Луханю. К призраку, плывущему напротив меня, которого я не знала ни на грамм. Которого я знала целые тысячелетия. — А теперь, — сказал Лухань, — теперь ты вспомнила, кто ты? Я поводила лицом слева направо, не отрицая данность, а показывая, что не могу поверить до конца в то, что всё это правда. Прошлые жизни, переселение душ, не одной, а сразу двух, параллельно, из века в век. Да, не всегда нас звали именно так, как сейчас, но в то перерождение, что было во время войны, в конце тридцатых годов прошлого века, нас звали точно так же. Я была почти самой собой, с тем же лицом и именем. Неужели такое бывает? Я могла отрицать видимое, ведь случаются с людьми разные расстройства, приводящие к иллюзиям, миражам. Я могла не поверить в ощущаемое, ведь и органы иногда могут обманывать. Но чувства, разбуженные где-то в душе, я отринуть не могла. Я любила Луханя. Всё моё существо и сознание стремилось к тому, чтобы соединиться с ним, быть с ним. — Почему… почему это всё произошло? — Я провела рукой перед собой, надеясь, что задену его, что пощупаю хотя бы краешек плоти, тепло кожи, упругость руки, но ладонь моя прошла сквозь, вызвав всплеск сожаления на лице Луханя. Да и на моём тоже. Хотелось уцепиться за что-то, ухватить рукав его фланелевой рубашки, в которой было бы очень жарко в летний сезон, стоявший на улице, и он мог терпеть подобное одеяние, только если ничего не чувствовал. — Я не знаю, — огорченно опустил прозрачный взгляд Лухань. За ним я четко видела узор обоев, его тело не загораживало подоконник за его спиной. У него не было тела, была лишь субстанция, способная нести информацию, говорить, знать, помнить и… любить? Неужели всё, что осталось от жизни в этом юноше, это его разум и чувства? Его светло-медовые волосы, как он ни поворачивал голову, оставались не шелохнувшимися, прядка к прядке. — Я не могу вспомнить первую и последнюю наши жизни. Я не помню, с чего всё началось, и не помню, почему я застрял где-то… где-то здесь, в этом мире одной ногой и второй в другом, почему ты ушла без меня? Я не помню! — Лухань сжал виски пальцами и, надавив на них, затряс плечами в беззвучных всхлипах. — Я не могу даже почувствовать себя… я не ощущаю собственных касаний к самому себе… ничего… я обезумел от этого ужаса… сколько тебе лет? — резко поднял лицо он, оправдывая взглядом, полным кошмара, что рассудок его едва выдерживает происходящее. — Семнадцать, — с болью в голосе произнесла я. Как ему помочь? Как сделать что-нибудь, чтобы он обрел материальное воплощение? Лухань, мой любимый… единственный. Секунды шли, а прорвавшаяся плотина из прошлого не прекращала заливать моё сердце невысказанной и недосостоявшейся любовью. Она усиливалась и усиливалась, растекаясь по таким далям души, о существовании которых и не подозревают. — Значит, я уже семнадцать лет томлюсь в этом доме… семнадцать лет! — Лухань подошел ко мне и, забывшись, попытался взять за руку, но наши кисти разошлись. — Проклятье… — Он задержал ладонь рядом с моей, не отводя, наивно сжимая и разжимая пальцы. Мои губы дрогнули, оплакивая эти бесплотные попытки. Именно бесплотные. Нефизические, нереальные. Я сама подняла руку, интуитивно догадываясь, что он хотел сделать. Он жестами потянул меня к стулу возле рояля и я, выставляя руку так, словно держалась за него, дошла до стула и села. Лухань опустился передо мной на пол, скрестив ноги. — Семнадцать лет я ждал, и вот, ты рядом… — Он посмотрел в мои глаза и, как-то внезапно и счастливо улыбнулся. — Что ж, всё остальное уже неважно. Мы вместе, хоть раз за все воплощения на более продолжительный срок, чем на несколько дней… ты ведь не покинешь меня? — Я не смогу остаться здесь, мне нужно домой… — произнесла я, хотя самой не хотелось уходить. Не хотелось возвращаться домой, ходить в школу. Да и где мой дом теперь? Он там, где Лухань. Здесь. Оставьте нас с Луханем, вдвоем, навсегда. Это именно то, о чем я, плача, молилась все те жизни, и вот, мы обрели друг друга, но не в силах даже коснуться губами губ. Его нет. Лухань призрак, не способный ощутить и дать почувствовать. Грудь стиснули железные тиски страданий и гнева. Почему?! Почему всё так? — Но ты вернешься? Ты можешь уходить, только возвращайся. — Он положил ладонь мне на колено. Скорее удерживал на нужном уровне, потому что иначе она бы провалилась насквозь. Я не чувствовала никакого веса. — Если я уйду, ты ведь не исчезнешь? Не растворишься? — Я тоже положила ладонь на колено, и мы, как будто, сцепили наши руки. — Мне страшно, Лухань. Если я потеряю это… Я не хочу уходить. — Я провел здесь столько лет… я никуда не денусь. — Мне кажется, что мы столько раз говорили это друг другу, и всё-таки разлучались, погибали, умирали и рождались вновь, чтобы не обретать, а терять, раз за разом. Почему ты не победил смерть? — Слезы сковали горло. Сползя со стула, я плюхнулась на пол рядом с Луханем. — Почему ты не пошел за мной?! Почему я живая, а ты… ты со мной только наполовину. Как ты мог бросить меня в этом мире одну? — Я не знаю, прости. — Он заводил руками, гладя, обнимая, представляя, что это всё имеет смысл, но ничего не менялось. Плохой сон не становился хорошим. Он оставался таким, каким снизошел. — Прости, если бы я знал, как преодолеть это, как это получалось раньше? Но я понимаю, что вселиться или родиться по своему усмотрению у меня не получится. Так не бывает. Я пытался, когда однажды сюда забралось два мальчишки, но ничего не вышло… а покинуть дом у меня не получается… если бы вспомнить, почему! — Нет-нет, если бы ты сейчас родился, то мне пришлось бы тоже прождать лет семнадцать, не меньше! — Я испуганно округлила глаза, задержав руки возле его туманного лица. Всё равно не смогу дать ему свою нежность, только видимость, жест. — Я не проживу без тебя так долго. Теперь уже нет. Я не хочу терять тебя, никогда больше не хочу! — Заплакав, я обняла воздух перед собой, наполненный цветными частицами того, кого я любила в вечности. — А что, если мне присоединиться к тебе… это куда проще… — Нет, нет, ты что! — Лухань вскрикнул, как от чего-то ужасного. — Даже не думай об этом! А что, если твоя душа снова переселится, не взяв мою с собой? Я потеряю тебя снова. Да, ты можешь прекратить свою жизнь, а я свои мучения остановить не в силах. Я обречен… я ничего не могу с собой сделать. Ничего! — Мы замолкли, надрываясь от эмоций, непосильных для наших хрупких душ. Это было слишком тяжело, и невозможно утешить, мне его, ему меня, всего лишь обняв, поцеловав в щеку. Это невыносимо. Это убивающе. Это умирание без причин, без болезни. От боли. — Что нам делать, Лухань? — тихо спросила я. — Помоги мне найти ответ. Мы должны найти его вместе. — Всё, что я могу, это дать тебе воспоминания об остальных реинкарнациях. Кроме первой и последней. Ты хочешь? — Да, я хочу, — не думая, кивнула я. Всё, что связано с ним, с нами, с нашей любовью. Мне нужно это. Он поднял ладони и выставил их перед собой, будто мы собирались играть в ладушки. Я тоже плавно подняла свои. — Я попытаюсь… — Я хочу захлебнуться в этих воспоминаниях, потому что в них мы одинаковые, мы вместе. Пусть на короткое время, но полностью, безраздельно. Чем их будет больше, тем лучше… сколько их было? — Десять… две ты уже видела, значит, осталось восемь. И две я не знаю сам, но я каким-то чутьём угадываю, что они есть. Ещё две. Возможно, в них была бы разгадка. — Мы свели ладони в воздухе. — Неважно, дай мне всё, что имеешь сам. — Мы посмотрели в глаза друг другу.