Шейн - Джек Шефер

Этот пень был единственным темным пятном на всю ферму. Он торчал посреди расчищенного места за сараем, как старая засохшая болячка, он весь ощетинился зазубринами сверху, этот последний остаток какого-то громадного дерева, которое умерло, должно быть, задолго до нашего приезда в эту долину и в конце концов было повалено жестокой бурей. Пень был страшно большой; я давно уже решил, что, если б его выровнять сверху, так на спиле хватило бы места накрыть ужин для многочисленной семьи.

Только ужинать эта семья все равно не смогла бы, потому что близко к нему было не подойти. Громадные старые корни, некоторые толще меня, горбами выпирали во все стороны, растопыривались и впивались в землю так, будто собирались продержаться здесь целую вечность и еще немножко после нее тоже.

Отец брался за этот пень снова и снова, он долбил корни топором с того самого дня, как закончил огораживать кораль. Только даже при его напористости дело шло медленно. Древесина была такая твердая, что он не мог с одного удара всадить топор глубже чем на четверть дюйма. Я думаю, это был старый каменный дуб. Деревьев этой породы не много попадалось так далеко в глубине Территории, но те, что были, вырастали громадные и крепкие. Мы эту породу называли «железный дуб».

Отец пытался выжечь его, обкладывая хворостом. Однако этот старый пень просто глумился над огнем. От поджаривания древесина как будто становилась еще тверже, чем раньше. Так что пришлось отцу отвоевывать один корень за другим. Только у него никогда не оставалось на это достаточно времени. В тех редких случаях, когда он по-настоящему из-за чего злился, он топал к этому пню и начинал грызть очередной корень.

И сейчас он подошел к пню и пнул ногой первый подвернувшийся корень — сердито так лягнул, он всегда его пинал, когда проходил мимо.

— Да, — сказал он. — Он как мельничный камень у меня на шее. Единственная дурость на всю ферму, которую мне никак выковырять не удается. Но я с ним управлюсь. Еще не выросло такое дерево, чтоб устояло перед человеком, у которого хватит силы и воли долбить его.

Он так смотрел на этот пень, как будто это живой человек перед ним раскорячился.

— Вы знаете, Шейн, я столько времени враждую с этой штуковиной, что у меня к ней появилось вроде даже расположение какое-то. Она крепкая. А я уважаю крепость. Это — хорошее свойство.

Он побежал дальше, его переполняли слова, он с радостью их выпаливал — и вдруг заметил, что внимание Шейна снова отключилось: он прислушивался к какому-то дальнему звуку. Ну да, это лошадь приближалась по дороге.

Мы с отцом повернулись тоже и посмотрели в сторону городка. Вскоре в просвете между деревьями и высокими кустами в четверти мили от нас появился гнедой конь с высоко поднятой на длинной шее головой, запряженный в легкую повозку — бакборд 9. Грязь взлетала из-под копыт, но не особенно обильно, и конь шел легко.

Шейн покосился на отца.

— По такой дороге не поедешь… — мягко сказал он. — Ну, Старрет, лгун из вас неважный, вот и попались…

И тут же его внимание вновь обратилось к повозке, и он настороженно и внимательно уставился на человека, устроившегося на плавно покачивающемся сиденьи.

У отца замечание Шейна вызвало только смешок.

— Это запряжка Джейка Ледьярда, — сказал он, и двинулся к проезду, проходящему по меже между нашей и соседской изгородью. — Я так и думал, что он покажется здесь на этой неделе. Надеюсь, он привез тот культиватор, что я хотел.

Ледьярд, маленький человечек с мелкими чертами лица, был бродячим торговцем; он появлялся каждые пару месяцев с товарами, которых нельзя было найти в универсальном магазине соседнего городка. Товары Ледьярда возил на грузовой повозке, запряженной парой мулов, старый седой негр, который рот боялся открыть без разрешения. А сам Ледьярд доставлял товары покупателям на своем бакборде, заламывал зверские цены и собирал заказы на следующий приезд. Я его не любил, и не только потому, что он вечно нахваливал меня, чтобы подлизаться к отцу, хотя вовсе не думал обо мне ничего хорошего. Он слишком часто улыбался… а настоящей доброты и дружелюбия в этих улыбках не было и в помине.

Пока мы добрались до крыльца, он уже завернул в наш проезд, натянул вожжи и остановил коня. И тут же спрыгнул на землю, выкрикивая приветствия. Отец вышел ему навстречу. Шейн остановился у веранды, опершись о крайний столбик.

— Вот он тут, — сказал Ледьярд. — Красавец, о котором я вам рассказывал!

Он сдернул с повозки парусину, и солнце ярко засияло на блестящих частях нового семилемешного культиватора, лежащего на досках платформы.

— Это — самая лучшая покупка из всего, что я в этот раз привез!

— Хм-м-м-м, — сказал отец. — Вы попали в самую точку. Это как раз то, что я хотел. Но когда вы начинаете кудахтать про самую лучшую покупку, это всегда означает большие деньги. Ну, так какая же цена?

— Н-ну… — Ледьярд не торопился с ответом. — Он обошелся мне дороже, чем я рассчитывал, когда мы с вами прошлый раз говорили. Вы можете подумать, что это малость круто. А я так не думаю. Ничуть не круто за такого красавца, новенького, с иголочки. Он вам столько труда сбережет, что вы разницу покроете в один момент. А управляться с ним так легко, что даже вот этот мальчик скоро сможет на нем работать.

— Короче! — сказал отец. — Я задал вам вопрос.

Теперь Ледьярд уже не тянул.

— Вот я чего вам скажу, так и быть, срежу я цену, пусть и потеряю деньги, лишь бы угодить такому хорошему покупателю. Я вам его уступлю за сотню с десяткой.

И тут я с изумлением услышал голос Шейна, спокойный, ровный и уверенный.

— Уступите? Ну, конечно, покупатель с радостью ухватится за это предложение. Я видел такой в магазине, в Шайенне. Он стоил шестьдесят долларов по прейскуранту.

Ледьярд чуть сдвинулся в сторону. В первый раз он взглянул на нашего гостя. Деланная улыбка покинула его лицо. В голосе зазвучала мерзкая интонация.

— А вас кто просил влезать?

— Никто, — сказал Шейн, по-прежнему спокойно и ровно. — Думаю, никто меня не просил…

Он все так же опирался на столбик. Не сдвинулся с места и не сказал ни слова больше.

Ледьярд повернулся к отцу и затарахтел:

— Забудьте его слова, Старрет! Я его узнал. Я о нем десять раз слышал, пока сюда ехал. Никто его не знает. Никто в нем разобраться не может. Ну, а я могу! Это просто отщепенец, перекати-поле, небось, выгнали его из какого-то города, вот он и шастает повсюду, ищет, где спрятаться. Удивляюсь, что вы позволяете ему здесь ошиваться.

— Можете удивляться чему угодно, — сказал отец, только теперь уже он заговорил отрывисто и резко. — Давайте-ка называйте настоящую цену.