Патриотизм и военно-патриотические традиции России - В. Ростовский

В приказе Петр I, исходя из громадной значимости для дальнейших судеб России предстоящего сражения, отходит от своего идеала могущественной империи как самоцели общественного развития и выдвигает новый аргумент – «блаженство и слава России» представляют ценность не сами по себе, а «для благосостояния вашего». В развернутом виде этот тезис прозвучал в его речи, посвященной заключению Ништадского мира. «Надлежит трудиться о пользе и прибытке общем, – подчеркнул Петр I, – который нам Бог кладет перед очами, как внутрь, так и во вне, отчего облегчен будет народ»27. Это положение, находившееся в явном противоречии с предшествующей практикой русского царизма, свидетельствует о влиянии европейских учений о «народном благе» на мировоззрение российского императора.

В приказе обращает на себя внимание смысловой ряд политических, социальных и духовных ценностей, имеющих прямое отношение к понятию «отечество». Здесь и государство, и персонифицированная верховная власть в лице Петра I, узы кровного родства – «род свой», православная вера и институт церкви, выстроенные в правильном соотношении. Тем самым понятие «отечество» раскрывается в этом приказе достаточно полно и точно.

В политическом лексиконе Петра Великого понятие «отечество» занимает центральное место. К нему он обращается не только в официальных документах и торжественных выступлениях, но и в личной переписке. «Ты должен любить все, – пишет он сыну Алексею, – что служит ко благу и чести отечества»28. Когда выясняются масштабы заговора и вообще противостояния попыткам Петра I и его соратников модернизировать Россию, он записывает: «Страдаю, а все за отечество! Желаю ему полезное, но враги демонские пакости делают. Труден разбор невинности моей тому, кому дело сие неведомо. Единый Бог зрит правду»29.

Являясь истинным патриотом России и хорошо знавший значение термина «патриот», Петр I никогда к нему не обращался. Объясняется это тем, что венценосные особы официально удостаивались титулов «отца» и «матери» отечества, в то время как этимологически «патриот» – сын отечества.

Это также исходило из понимания Петром I роли и назначения монарха, специфики его отношений со своими подданными. Состоя в личной переписке с другим выдающимся представителем немецкого Просвещения Христианом Вольфом, Петр I усвоил его воззрения на монарха как на мудрого и просвещенного властителя, под тщательной опекой которого подданные могут проявить свои индивидуальные дарования и жить вполне достойно и счастливо30. В соответствии с этой установкой Петр I искренне полагал, что россияне не более, чем «дети», которых он призван, не стесняясь в средствах, превратить во взрослых31. Отсюда стала прорастать идея о формировании «нового человека», россиянина по происхождению и европейца по образованию и образу жизни. Правда в качестве программной цели эта задача будет сформулирована несколько позже – в эпоху просвещенного абсолютизма при Екатерине II.

Несмотря на отсутствие систематического образования, Петр I отлично понимал важность научного знания и просвещения. Он проявлял большой интерес к учению Августа Германа Франке, его воспитанникам и последователям, их стремлению к научным знаниям и уважительному отношению к техническому творчеству. Образцом для будущей Петербургской академии наук он считал университет в Галле, основанный в 1694 г., и институты Франке, созданные двумя годами позже.32

При этом в области духовной жизни деятельность Петра и его единомышленников далеко выходила за рамки утилитарного знания и просвещения, поскольку за короткий исторический срок был осуществлен настоящий культурный переворот, затронувший практически все значимые стороны духовной жизни Российской империи. Основные служилые сословия – дворянство и чиновничество, получившие новое определение «шляхетства», были ориентированы на западные культурные ценности. Но, хотя Петр наметил и раскрыл для России пути Западного Просвещения и цивилизации, все же «западником» считать его нельзя. Обращаясь к европейскому опыту цивилизационного развития и разрабатывая на его основе методологию преобразования России, Петр не только оставил в неприкосновенности, но и невиданно усилил два основных института, препятствующих европейской интеграции России – крепостничество и самодержавие. Из всех разноплановых российских традиций он остановился на традициях экономической, политической, общественной и личной несвободы. Поэтому, вряд ли можно безоговорочно принять вывод Н.Г. Чернышевского о том, что «идеал патриота – Петр Великий»33. В рамках исследуемого типа патриотизма Петр остается выдающимся имперским патриотом. Но в его патриотизме преломлялась лишь одна тенденция развития, связанная с созданием обширной империи, основанной на тех институтах экономики и власти, которые в Европе стремительно уходили в прошлое.

Значительный вклад в разработку идеологии российского патриотизма принадлежит Феофану Прокоповичу. С полным основанием его можно считать не только теоретиком, но и практиком в пропаганде идей патриотизма, хотя сам термин «патриот» Прокопович не употреблял. Он первым из российских официальных идеологов определил патриотизм как основную гражданскую добродетель личности. В своем панегирикосе «Слово похвальное о баталии полтавской» Прокопович специально подчеркивал: «Человек о славе отечества своего нерадящий всегда у мужей мудрых в недорогой цене ходит, яко малодушный и грубый»34. Это принципиальное положение в отечественной российской политической мысли свидетельствует об осознании патриотизма, как важного социального ресурса российской государственности. Причем это понимание приходит незадолго до углубления и упорядочения реформ внутри страны. Патриотизм уже не сводится исключительно к защите отечества. Служение отечеству трактуется значительно шире, предполагая участие человека в различных сферах деятельности. Понимая, что «радеть за отечество» можно поразному, в том числе консервативно, что может вновь отбросить Россию во времена ветхозаветные, Прокопович отстаивает и пропагандирует патриотизм, связанный с преобразовательной и прогрессивной деятельностью. В условиях мощного противостояния, в том числе и идейного, проводимым реформам по европеизации России, он следующим образом формулирует и ставит идеологические задачи перед «мирскими начальниками» и духовными пастырями: «Долг на всех таковых лежит беседами, разговорами, проповедьми, пением и всяким сказания образом толковать и изъяснять в слух народа, что мы прежде войны сея были и что уже ныне, какова была Россия и какова есть уже, коликую сотвори с нами измену десница вышняго»35. Помимо того, что в данных положениях высказана общесоциологическая установка о необходимости пропаганды нового патриотизма в условиях реформ, здесь содержится и важное указание на то, что эта пропаганда все же предполагает некие объективные основания: «какова была Россия и какова уже есть».

Однако Прокопович, во многом по-новому толкуя сознательное служение отечеству, все же ограничивает содержание патриотизма и его функции. Сфера политики как деятельности по влиянию на верховную власть полностью исключается им из содержания патриотизма, не говоря уже о политике как области отношений по завоеванию или участию во власти. Последнее квалифицируется Прокоповичем как тягчайшее преступление не только перед царем, но и Богом. И поскольку он в определенных контекстах отождествлял верховную власть с отечеством, постольку следует более подробно остановиться на его аргументации.

Здесь принципиальное значение приобретает его программное произведение «Слово о власти и чести царской яко от самого бога в мире учинена есть, и како поштити царей и оным повиноватися людие длженствуют: кто же суть и коликий имеют грех противляющиеся им» (1718 г.).

В этом политическом трактате Прокопович выступает одновременно и в трех ипостасях: историка, политического мыслителя и богослова. Прежде всего, он обращает внимание на существование достаточно длительной и устойчивой тенденции неподчинения и вообще открытого противостояния власти духовной и светской.

Персонифицируют, по его мнению, эту борьбу, известную уже со времен апостольских, «монархомахи» и «цареборцы». Прокопович сразу же исключает религиозный подтекст этой традиции. «На чем назидали мнение свое древние льстецы?» – задается он вопросом и отвечает: «На свободе христианской. Слышащее бо, яко свободу приобрете нам Христос, о ней же и сам господь глаголет и на многих местах в посланиях апостольских чтем, помыслили, будто мы и от властей послушания свободы есмь и от закона господне»36. Прокопович решительно опровергает эту версию. «Свободил есть нас Христос крестом своим, – подчеркивает он, – от греха, смерти и Диавола, сие есть от вечного осуждения… А от послушания заповеди божиих и от покорения властем предержащим должнаго не подал нам Христос свободы, но и паче оное утвердил»37.