Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца: Фантастические роман и повесть - Евгений Велтистов

Я начал с того, на чем остановился в разговоре с Томасом: человек приходит с работы и включает телевизор. Он похож на загнанную черепаху — еле переводит дыхание под прочным панцирем потолка своей квартиры. Его никакими силами нельзя заставить бежать дальше, как ломовую лошадь. Но нельзя дать и сразу уснуть — иначе черепаха умрет от ничегонеделания.

Человеку, придавленному и разбитому большим городом, нужно помочь выйти из состояния стресса. Ему необходимы, как глоток лекарства, маленькие переживания, вызванные большими неприятностями. И будет просто замечательно, если мне удастся все эти переживания перевести в возбужденно-радостное состояние!

Лота не отрывала ни на миг взгляда, будто оценивала спокойными темными глазами мое будущее.

— Кадрами катастроф, — возбужденно пророчествовал я, — мы заставим людей очнуться от сна с открытыми глазами, сжаться в кресле от внезапного страха, потом осмотреться вокруг, увидеть себя в домашнем уюте, вздохнуть радостно и спокойно: жив, здоров, могу идти спать… ну их к черту — все мировые катастрофы!

— Браво! — крикнула Лота. — Браво, Джон. Ты — молодец!

— Это тонизирует! — подытожил ее супруг. — Рождает энергию. Побуждает к делам, любви, жизни!

— Выпьем за жизнь! — Лота подняла бокал. — За ее нового короля, короля «Телекатастрофы»!

— За будущего! — вклинился в тост пылающим носом Томас.

— За настоящего! — Лота оглядела торжествующим взглядом своих родственников, молчаливо, с немецкой пунктуальностью подсчитывающих, сколько они могут выделить на необычное эфирное предприятие, и неожиданно подмигнула мне.

Я заговорщически просигналил в ответ, понимая, кто настоящий хозяин «Телекатастрофы».

И увидел себя со стороны. Запомнил этот момент…

Все зрители «Телекатастрофы» теперь прекрасно знают, что любой выпуск сенсационных новостей кончается одинаково. Спецкор Джон Бари, ведущий репортаж из любой точки планеты, оборачивается в кадре лицом к зрителям, подмигивает им: «Сегодня больше катастроф не будет».

Это значит: то, что вы увидели только что, произошло в Гватемале… или в Сахаре… или на Филиппинах. Это трагично. Нечеловечески трудно для осмысления. И страшно.

Но это далеко от вас. Вы-то, вы-то… живы?

Живите!

Глава третья

За двадцать с лишним лет, пока я работал специальным корреспондентом «Телекатастрофы», многое произошло в моей жизни.

Я имел все, что предсказала в тот вечер фрау Бак: самый высокий среди журналистов гонорар, семью, свору приятелей, верного друга. И все постепенно терял. Все, кроме единственного: самого себя. Не ухмыляйтесь, это немало значит в наше время. Ведь я — Джон Бари!

Этажи жилищ моих Баков неудержимо росли вверх. Сначала им показалось тесновато в кирпичном доме рядом со мной (родились сын и дочь). Потом — душновато в современной вилле в долине Рейна… Позже — неуютно в комфортабельно оборудованном рыцарском замке… И наконец… я забыл все разнообразные причины неожиданных переездов Баков.

Наверное, они и сейчас обитают в великолепном поднебесье…

Я тоже сменил немало квартир после смерти отца, но предпочитал углубляться не вверх, а вниз: этаж-полтора над землею, залы для спокойного созерцания жизни под нагретым, замусоренным, истоптанным асфальтом — лучшая, по-моему, конструкция для жителя нашего времени. Особенно если он хочет сохранить редкого друга.

Мой друг — слон У-у.

Стоит только его позвать — «У-у», как из оранжереи раздается радостный отзыв, похожий на звук детской дудки, и из банановых зарослей вырывается мой друг. Он бежит со всех ног, как настоящий слон, прижав уши и подобрав хобот. Словно в атаку. Я даже немножко его побаиваюсь — малютку слона, слона карлика, выведенного для домашних прихотей богачей.

У-у когда-то стоил мне дороже, чем гонорар за минуту рекламы в сегодняшних «Телекатастрофах». В моих глазах он ничего не стоит, он бесценен, как бывает бесценен друг.

Он подбежал к креслу, резво топоча по плитам, и замер. Подошел неслышно, приветливо, продул мои волосы теплым воздухом и тотчас стал искать в карманах сладкое.

Он едва доходил до моих коленей. А хоботок был похож на микропылесос. Но, черт побери, это был слон, настоящий африканский слон с большими, как лопухи, ушами, прекрасным обонянием, реактивной сообразительностью — словом, мой У-у.

— Я уезжаю, — сказал я другу. — Принеси, пожалуйста, орешки.

У-у принес тарелку с солеными орешками и в вознаграждение взял со стола жвачку, задумчиво отправил в рот целую коробку, не позаботившись снять обертки, меланхолично стал жевать.

— Я уезжаю, — повторил я. — Не скучай, дружище.

Он подогнул одну ногу, другую, лег со вздохом на бок, и я пощекотал друга сначала за ухом, а потом по животу, как принято веселить собаку или ребенка. Слоненок задребезжал своим хоботом-пылесосом.

Я оставил его на попечение трех служителей в опустевшем доме.

В Канаде, куда я летел, на крайнем севере, должно было произойти крупнейшее за последнее столетие пробуждение потухшего вулкана. Проще говоря, извержение, о котором знал один я.

В Монреале выдалось несколько свободных часов, и я пошел на хоккей, чтобы обдумать будущий репортаж. В толпе орущих людей, где выделяются лишь сосредоточенные глаза и открытые рты, я чувствовал себя, как всегда, независимым и одиноким. Публика, жаждущая развлечений, — вот мой главный зритель, потребитель продукции «Телекатастрофы». Она, конечно, не поймет моего «голубого репортажа» из Канады: зачем, мол, Бари берется за камеру, если не предвидится ни одной жертвы?! А ведь художник иногда должен делать какие-то вещи именно для себя, иначе он превратится в механический придаток бизнеса.

Мой снежный репортаж чуть не сорвался из-за «голубой лихорадки», как фальшиво называли газеты строительство нового нефтепровода Аляска — Штаты.

Северный поселок, где я приземлился, переживал джек-лондоновские времена. Каких только бродяг здесь не встретишь: строителей, бизнесменов, проповедников, шоферов, косматых молодых людей — тысячи и тысячи безработных, искателей приключений, разного рода дельцов и бездельников бросились в Канаду и на Аляску, едва услышав о суперпроводе. Гостиницы и частные дома переполнены, кафе и бары забиты, койка в сарае стоит пятьдесят долларов на ночь, и то ее еще надо найти. В этой пестрой, случаем сбитой толпе царили дикие нравы, и хотя кольты и охотничьи ножи в эру джинсов носит не каждый, первобытный закон правоты сильного был превыше всего. Местные власти, полиция, судебные чиновники исполняли еще некоторые служебные формальности, но не скрывали от прессы, что ждут не дождутся, когда схлынет эпидемия желто-денежной лихорадки и придется всерьез заботиться о нравственности тех, кто выживет и останется в опустевшем поселке.