Под розой - Мария Эрнестам

Сегодня я для разнообразия села за дневник после обеда. Стол теперь чистый. Бутылки унесены в подвал, цветы, оставшиеся с дня рождения, выброшены, остались только мои розы, сорт «Maiden’s Blush». Раскрытые бутоны нежно-розового цвета пережили дождь и остались такими же пышными и свежими. Этот сорт, «Maiden’s blush», «Румянец Девственницы», я посадила одним из первых и благодарна ему за стойкость и свежий чувственный аромат, из-за которого во Франции его называют «Бедра нимфы» или что-то в таком духе. Подходящее название, но слишком смелое для викторианской Англии. Там они превратились в «Румянец девственницы», и мы, суровые северяне, последовали примеру чопорных англичан, о чем я сожалею каждый раз, когда вижу эти пышные, сочные бутоны.

Совершенство роз напоминает, что в детстве мне постоянно указывали на недостатки. Когда мне исполнилось семь, мама решила, что со мной что-то не так. «Моя дочь со странностями», — так она выразилась. Я уже тогда знала, что такое предательство, и это заставило меня измениться.

Как раз тогда уволилась очередная няня. Не помню почему, но в один прекрасный день она просто исчезла, и некоторое время мы не могли найти новую. Папа служил инженером, мама тоже была занята на службе. Дела у ее фирмы шли хорошо, и работы все прибывало. Подумывали даже о том, чтобы пригласить бабушку, но в последнюю минуту она сама позвонила и сообщила, что нашла нам подходящую домработницу.

Ее звали Бритта. Ей не исполнилось и пятнадцати, но приходилось работать, потому что она была из бедной многодетной семьи. Отец Бритты умер, когда ей было девять лет, и, по словам бабушки, она привыкла помогать по хозяйству. Мама и папа согласились. Комната прежней няни была готова принять новую. Через неделю Бритта позвонила в нашу дверь.

Я немного нервничала, ожидая встречи с новой служанкой. Меня уже отругали за то, что я надела не ту одежду. Мама с папой постарались навести порядок после вчерашнего приема гостей, прокуривших всю квартиру, и теперь мы сидели за ужином. Когда в дверь позвонили и папа пошел открывать, я испугалась и убежала в свою комнату. Оттуда я слышала папин голос и мелодичный голос новой няни. Я слышала, как они поздоровались, как он провел Бритту в кухню, представил матери, как двигали стулья и как папа спросил, не хочет ли девушка чего-нибудь выпить. Я прокралась в прихожую, чтобы слышать лучше. Мама предложила Бритте сесть.

— Ева обычно сидит за столом с нами, но, имей в виду, она ест крайне медленно, — добавила она и усмехнулась.

— Наверно, она тщательно пережевывает пищу, — ответила новая девушка спокойно, и тут они увидели меня, стоящую в дверях.

— Подойди, поздоровайся, — сказал папа, и я сделала шаг вперед.

Я подняла глаза и увидела круглое открытое лицо и ослепительную улыбку. Девушка была больше похожа на старшую сестру, чем на няню. У нее были густые каштановые волосы, заплетенные в косу, смеющиеся синие глаза и большой рот. Нос был широкий, кончик его покраснел. Она была плотной, но не толстой, а скорее мускулистой, словно много работала в поле, — самой настоящей деревенской девушкой. Я влюбилась в нее с первого взгляда.

Почему? Потому что она мне улыбалась, и в этой улыбке было столько доброты, тепла и любви, по которым я истосковалась. Она не просто смотрела на меня, она меня видела. Так, словно я была не чем-то, что вечно путается под ногами, а что-то из себя представляла.

— Привет, меня зовут Бритта. А тебя Ева, мне уже сказали. Какое красивое имя! Мне мое никогда не нравилось. Такое простецкое, — рассмеялась она. У нее был не такой грубый выговор, как у наших родственников с севера.

— Мне нравится имя Бритта, — ответила я.

Она меня обняла, и я позволила это сделать. Она пахла потом и свежеиспеченным хлебом, чему было объяснение: отпустив меня, она достала из сумки сверток.

— Смотри, что я тебе привезла, — сказала она, доставая булочку в виде кролика. Он был большой, золотистый, и я подумала, что не смогу съесть его целиком.

Мама, улыбаясь, посмотрела на Бритту, потом достала сигарету из золотого портсигара и предложила ей. Та отказалась. Мама закурила, откинула со лба светлые волосы и поставила локти на стол. Я не могла прочитать ее мысли по лицу, хотя в семь лет уже научилась угадывать ее настроение и выбирать соответствующую линию поведения.

Но ни взрыва, ни едкого комментария не последовало. Мы ели молча и слушали маму, которая объясняла Бритте, что и как следует делать. Та должна была иногда помогать фру Линдстрём с уборкой. А еще стирать, шить и готовить. И присматривать за мной.

— Еву уже не перевоспитаешь. Она неуклюжая, так что неплохо бы водить ее на прогулку каждый день, чтобы она побольше двигалась.

Я слышала, что неуклюжа, уже в течение двух недель, с тех пор, как мы с мамой танцевали твист. Она показала мне несколько движений. Я попробовала повторить их, и это вызвало у нее просто истерический смех. Сначала я думала, что ей просто весело, но быстро поняла, что смеется она надо мной. Теперь при одном упоминании об этом танце меня начинало тошнить. Я уставилась в тарелку и, когда все доели, попросила разрешения уйти в свою комнату. Оттуда я слышала, как папа с мамой обсуждали с Бриттой жизнь на севере и в столице. Бритта рассказала, что восхищается Мерилин Монро и что на первую зарплату собирается купить себе тонкие капроновые чулки.

Ложась спать, я долго гадала, кто такая Мерилин Монро. Из кухни до меня донесся мамин голос:

— Она простовата, но если будет хорошо работать…

Я не слышала, что ответил папа, да и не хотела слышать. Я заснула с мыслью, что скоро все будет просто чудесно, потому что у меня появилась подруга.

Так оно и было. Правда, всего шесть месяцев, но эти шесть месяцев я была счастлива. Мы с Бриттой понимали друг друга, как никто другой, и нам было хорошо вместе. В первый же день, стоило маме и папе уйти на работу, как она начала приучать меня к любви. Я спряталась за шторой и отказывалась выходить.

— Иди сюда, я тебя обниму. Тебе это просто необходимо. Иди ко мне, говорю. Я тебя крепко-крепко обниму, — приговаривала она, снимая фартук.

И когда я вышла из-за шторы, она бросилась ко мне, подхватила на руки, отнесла на кровать и легла рядом со мной. Я целый час не решалась обнять ее в ответ, но потом мы смеялись и играли весь день. Бритта задавала мне вопросы, а когда я не отвечала, рассказывала о жизни в Норланде, о своих братьях и сестрах, маме, доме, о том, как холодно там бывает зимой, и о том, что негде купить тонкие чулки.

— Есть чулки такие тонкие, что их даже не видно. Вот такие я хочу купить. В них я буду просто красавицей!

Она спрыгнула с кровати и начала важно прохаживаться по комнате, изображая, что курит сигарету и выпускает колечки дыма. Я смеялась до истерики, и Бритта бросила в меня подушкой.

— Не смейся надо мной! Когда-нибудь я стану кинозвездой. Как Грета Гарбо. Она была простой продавщицей, пока ее не заметили!

— А что такое кинозвезда?

Бритта присела на край постели и посмотрела на меня:

— Кинозвезды — это те, кто носят красивую одежду, и поздно встают по утрам, и не мерзнут.

— Не мерзнут? Даже зимой?

— Глупышка!

Я обожала Бритту — за то, что она рассказывала мне о своих мечтах, за то, что ей так нравилось меня обнимать и гладить. С ней я начала раскрываться, как бутон, мне были приятны ее объятия.

Бритта уделяла мне так много времени, что его не оставалось на другие дела. Мы рисовали картинки и украшали ими мою комнату, мы пекли пироги, перепачкав всю кухню, мы выходили в сад и играли в снегу, и делали ангелов из снега, мы совершали прогулки, а иногда заходили в кондитерскую и пили там горячее какао. Была зима, но не такая холодная, как на севере, и Бритте она не нравилась. Ей, привыкшей к морозам под минус сорок, наша зима казалась ей ненастоящей. Одевалась она легко, чтобы выглядеть более элегантной, и иногда даже распускала волосы. Ей хотелось, чтобы ее «заметили», а я просто думала, как это чудесно — сидеть в кафе и пить какао, отставив в сторону мизинчик, будто ты важная дама.

Однажды мы пошли в лес и долго гуляли там. Мы играли в прятки, пугали друг друга и опрокидывали в снег. Когда я нечаянно толкнула Бритту слишком сильно, и она упала, поцарапав нос ледышкой, я не на шутку испугалась. Я думала, она наорет на меня, но Бритта только рассмеялась:

— У меня слишком большой нос. Если я хочу стать кинозвездой, придется его уменьшить. Так что можно начинать прямо сейчас. Спасибо тебе, малышка, — сказала она, хотя видно было, что ей больно.

Она обратила все в шутку, и я испытала такое облегчение, что бросилась к ней и обняла за талию. Она тоже обняла меня, и какое-то время мы просто стояли в снегу, прижавшись друг к другу. Вокруг нас были только ели. Я слышала, как бьется ее сердце под пальто. Она подняла мое лицо и заставила посмотреть на нее, и в ее добрых синих глазах я прочитала тревогу: