Яд персидской сирени - Инна Бачинская

Вера с трудом подавляет раздражение: да что ж он так суетится!

– А тетя Тамара… – Татка запнулась.

– Мама умерла два года назад.

Молчание в ответ. Эта дрянь даже не сказала что-нибудь приличествующее случаю, что-нибудь вроде: «Ах, как мне жаль, земля пухом, царствие небесное…

– Я хочу на могилу папы. Можно?

– Конечно, – поспешил Володя. – Я тебя отвезу.

– Спасибо.

– А теперь горячее! Фирменное блюдо, старинный семейный рецепт.

Он убегает на кухню. Они молчат, прислушиваются к звукам из кухни. Хлопает дверца буфета, он появляется с блюдом в руках. Ставит в центр стола, торжественно объявляет:

– Плов с креветками, курагой и изюмом! Под красное винцо. Прошу!

Глава 3. Обживание. Память

За открытым окном – светлая ночь. Земля остывала, от нее поднимался легкий невесомый туман. Сверху смотрели звезды. Благоухала персидская сирень. Ни движения, ни ветерка. Черные пятна деревьев, пепельные тюльпаны на длинной клумбе перед окнами. Татка вспомнила, что днем они белые и желтые. Она сидела на подоконнике в одной ночной сорочке, поеживаясь от ночной свежести. Вспоминала. Через это окно она сбегала из дома по ночам, мчалась в молодежный клуб… как он назывался? Она напрягла память… черт! «Крэйзи маус»![1] Ну да, «Крэйзи маус», и ребята, фрэнды Визард, Шухер, Бэмби, Дихлофос, Попса, Мекс… Спетая компания, один за всех, все за одного. И она, Татка-циркачка.

Визард – нервный, с тонкими чертами лица, тату-художник, воспитанник детдома; Шухер – тощий, длинный, с большим приветом, но классный программер, из родных – одна бабка, в прошлом партийный босс, фельдфебель в юбке, раз-два левой, глубоко преданная идеям, державшая внука в ежовых рукавицах. Бэмби – круглая, глупая, хихикающая от шуточек Визарда девочка из приличной семьи, кравшая деньги из маминой сумочки; Дихлофос – страшно худой, молчаливый, говорили, у него туберкулез, оба родителя – законченные алкоголики; безголосая Попса пела в ночных клубах и подрабатывала проституцией; умный Мекс, студент-историк, вытаскивал всю команду в поле, заставлял ковыряться на вспаханных полях, выгребая кусочки керамики, объяснял: это гребенчатая, это ямочная, видите, узоры как от вдавленного гребня, а тут просто ямки? Черная глина – наша местная, глей. И белая, экспорт, с юга. Даже на пляже он увлеченно разгребал песок – на кромке воды и берега, куда река вымывала черепки, старинные бусины, иногда монеты. Они валялись на песке весь день, пили пиво, а то и водку – в основном Дихлофос, – и играли в карты. Им было интересно вместе, таким разным и непохожим друг на дружку. Мекс сортировал находки, аккуратно упаковывал их в полиэтиленовые пакеты, рисовал маркером дату и место.

Однажды с подачи Дихлофоса и скуки ради они ограбили продуктовый ларек, вынесли четыре бутылки тошнотворного пойла и несколько пачек печенья. Дихлофос сгреб несколько некрупных бумажек, нечаянно забытых под стойкой. Удирали под полицейскую сирену, летели врассыпную, кто куда. Собрались минут через сорок в парке, как было уговорено заранее, упали на траву. Хохоча и перекрикивая друг дружку, устроили разбор полетов и пришли к выводу, что грабеж – дело занятное и не очень страшное. Главное, вовремя свалить. Дихлофос открыл бутылку, они пили по очереди сладкое липкое пойло, потом Бэмби затошнило, и ее с хохотом потащили в кусты…

Визард был ее парнем, единственным, у кого был постоянный заработок и собственная комната в коммуналке, обломившаяся ему от приятеля, загремевшего на нары всерьез и надолго за вооруженный грабеж.

Денег им, разумеется, не хватало, и Татка таскала из дома шмотки, которые сбывала Попса… однажды украла золотой браслет тети Тамары. Крик стоял страшный!

Визард был самым взрослым – ему было двадцать три. Немногословный, спокойный, ироничный… Лидер. Татка иногда оставалась у него на ночь, прекрасно понимая, что ее ждет дома. Он планировал открыть студию на пару с одним знакомым, даже название придумал: «Викинг». Партнер договорился о кредите, Визард выставил на продажу свой байк.

Они лежали на старой раздолбанной кровати, любили друг дружку и мечтали…

В какой-то момент их компания стала разваливаться. Умер избитый какими-то отморозками Дихлофос, родители увезли Бэмби за границу, от греха подальше – после того, как их замела «контора» за пьянку в парке. Ничего страшного не произошло, прочитали мораль и отпустили, ну еще покошмарили предков. Тетя Тамара слегла с высоким давлением, Вера обозвала ее приблудой и шлюхой. Татка помнит ее лицо, перекошенное от ярости, губы, выплевывающие ругательства. Тогда она толкнула Веру, и та страшно закричала…

Шухер после третьего ограбленного ларька испугался и «завязал», стал их избегать, объясняя, что у бабки больное сердце и она все время плачет. Он что-то бормотал, в глаза не смотрел, выглядел диковато, и Татка решила, что он слетел с катушек окончательно.

А потом… А потом она застукала Визарда в постели с незнакомой бабой. Взрослой незнакомой бабой! Татка помнит, как потемнело в глазах, как она закричала, как закричала женщина в постели… Потом она стояла с ножом, а Визард в крови лежал на полу; захлопали двери, прибежали люди, какой-то амбал скрутил ей руки, и она закричала от боли…

Дальше Татка не помнит.

Таскали всех. Визард умер в больнице от трех ножевых ран спустя два дня. Тетя Тамара не выходила из своей спальни, ей вызывали «Скорую» по нескольку раз на дню. Она сидела под домашним арестом, ожидала психиатрической экспертизы. Дождалась. Уж лучше бы в тюрьму…

Она вдруг спрыгивает с подоконника, бежит к стенному шкафу, распахивает дверцу. Внизу она прятала коробку от обуви с фотками их компании. Черно-белыми, от Шухера – он неплохо фотографировал, косил под профи, объяснял, что черно-белые – это искусство: светотень, четкость и вообще выразительнее, чем цветные. Шухер не расставался с камерой, щелкал все подряд… где-то он теперь? Шухер плакал навзрыд, он любил Визарда. Они с Таткой пересеклись случайно на допросе…

Татка понимала, что коробки в шкафу нет, что фотки скорее всего тоже на свалке или давно уничтожены, но она так явственно видела эту коробку, синюю, с красивой надписью на крышке… надеялась на чудо: а вдруг!

Коробки в шкафу не было. Татка постояла босая у шкафа и вернулась на подоконник. Сидела на подоконнике, упираясь подбородком в коленки, смотрела на пепельный лунный сад, вдыхала надрывное благоухание сирени под окном, вспоминала. Грызла ногти – была у нее такая неприятная привычка…

Глава 4. Бессонница

– Ты спишь? – спросил Володя.

– Не могу уснуть. Черная полоса… Всю голову себе сломала, не знаю, что делать.

В спальне было темно; слабо светилось длинное окно в частых переплетах рамы; правая створка была распахнута, впуская одуряющий запах персидской сирени.

– А что тут можно сделать? По-моему, не все так страшно, не накручивай себя. Татка не буйная, тихая, как трава, будет сидеть у себя в комнате… только не забывай кормить таблетками.

– Знаешь, я ее не узнаю, она теперь совсем другая… Была буйная. Стала… сам видишь какая.

– Может, это не она? – пошутил мужчина. – Ты рассказывала, что она бунтарь, скандалистка, воровка. Здорово ее привели в чувство. Семь лет не кот начхал. За убийство столько же дали бы, а то и меньше, отмазали бы.

– Ага, и так сплетни по городу, мама почти не выходила и не брала трубку, я взяла академотпуск. Сестра-убийца! Как вспомню… ужас! Позорище! Нас сделали чуть не наркоманами, содержателями притона… а я тогда уже встречалась с Пашей, пожениться хотели. Пришлось отложить. Уж лучше психопатка, чем зэчка.

– Ты говорила с ней, она хоть понимала, что наделала?

– С ней говорить бесполезно, это не человек, это животное. Подлое, жестокое, дурное животное. Тварь. Она ничего не помнила, была не то пьяная, не то похуже. И подружка такая же – проститутка, и дружок – алкоголик не то с туберкулезом, не то со спидом. Была еще одна, прибилась по малолетству, из приличной семьи, так ее сразу увезли куда-то с глаз долой. Соседи убитого парня, он постарше был, говорили, что у него постоянно пьянки были, они вызывали ментов. Малосемейка, там контингент знаешь какой? А эти даже для них были слишком. Там и драки были, и поножовщина.

– Как же она попала в их компанию?

– Она всегда была безбашенная, с ней один отец справлялся. Когда он умер, она пошла вразнос. Может, назло нам, она нас ненавидела. Мы устроили ее в закрытую школу, она несколько раз сбегала, пока ее вообще не турнули. Из дома тоже сбегала. Мама пыталась что-то делать, упрашивала, требовала, лишала карманных денег, запирала, наконец. Так она удирала через окно, представляешь? И теперь снова эта обуза! Тут с Пашей ума не приложу, что делать…

– Не нагнетай, все образуется, – сказал Володя примирительно. – Мы вместе, пробьемся. Она не представляет опасности, по-моему, она сломана, овощ. Даже говорит с трудом, заметила? А Паша… Твой доктор виляет, тянет с тебя… знаем мы эти номера. Нужно забрать его домой, наймем сиделку, получишь право подписи. А он будет себе лежать в своей комнате, никому не помеха. Главное, удержаться на плаву.