Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве» - Лев Гумилев

Так же невероятен в данном контексте Кончак. Почему он «поганый раб»? Чей раб, когда он хан? Почему его называть поганым, если он тесть благоверного русского князя? Кроме того, Кончак в недавнем прошлом привел на золотой стол киевский Святослава, а в 1182 г. был союзником Игоря и Святослава против Всеволода Большое Гнездо и смоленских князей. Допустим, что его так честят за то, что он участвовал в русской усобице, не будучи христианином; но в ней принимали участие литовские язычники на той же стороне, и их за это не осуждает автор «Слова», несмотря на свое уважение к великому князю Всеволоду.

Но если мы на место хана Кончака поставим какого-нибудь татарского баскака, например Куремсу или кого-нибудь из ему подобных, то все станет на свое место. Он раб хана, он приверженец одиозной религии [30, с. 81-101], и в 1249-1250 гг. его, несомненно, следовало стрелять, если стать на позицию автора «Слова». Что же касается литовцев, то с ними можно было повременить, так же как с немцами, венграми и поляками. Насколько правильна была такая позиция – другой вопрос, но и его не обходит автор «Слова», хотя его мнение высказывается сверхосторожно, в связи с темой, не имеющей как будто никакого отношения ни к походу Игоря, ни вообще к Половецкой степи.

Полоцкая трагедия.

Щитом Руси против ударов с запада был Полоцк. Автор «Слова», много говоря о полоцких князьях, с призывом к ним не обращается. Он скорбит о них. Герой полоцкого раздела «Слова» – Изяслав Василькович – личность загадочная. В летописи он не упомянут, что было бы возможно, если бы он никак себя не показал; но он, по тексту «Слова», отличился не меньше Игоря Святославича: пал в бою с литовцами, а поражение князя повлекло сдачу города (с. 95). Какого города? Надо думать – Полоцка, в котором в 1239 г. сидел некий Брячислав, после чего сведения о Полоцком княжестве прекращаются [5, т. 2, с. 181]. Это имя – Брячислав – упомянуто и в «Слове»[прим. 9]. Так назван брат погибшего князя, не пришедший своевременно к нему на помощь. И несколько ниже – последнее упоминание земли Полоцкой: «На Немизе (Немане) снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладуть, веют души от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов» (с. 25). Эта вставка композиционно относится к поражению Всеслава в 1077 г. князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Ярославичами (с. 458). Однако приведенный отрывок в «Слове» поставлен не до вступления Всеслава на киевский престол и его бегства, а после, т.е. после 1069 г. Такой перескок не оправдан, если относить резню на Немиге к временам Всеслава, но если считать упоминание о ней ассоциацией писателя, думающего о своем времени, то эта вставка должна относиться ко времени написания «Слова», т.е., по нашим соображениям, к 40-50-м годам XIII в.

А в XIII в. именно такая ситуация и была. Литовцы захватили Полоцкое княжество и простерли свои губительные набеги до Торжка и Бежецка. В 1245 г. Александр Невский нанес им поражение, но в следующем году, когда Ярослав Всеволодович с сыновьями поехал в Монголию, власть захватил Михаил Хоробрит Московский и тут же погиб в битве с литовцами. И так же, как к мифическому, никогда не существовавшему Изяславу Васильковичу, к Михаилу не пришли на помощь братья, осуждавшие его узурпацию. Трагедию Полоцка автор «Слова» заключает самым патетическим возгласом: «О стонати Русской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей!.. Копиа поють!» (с. 26).

Как это не похоже на 1187 г., когда ни Литва, ни половцы реальной угрозы Руси не представляли. Тогда нужно было не ждать спасения с запада, а умерять аппетит галицких и ростовских крамольных бояр, владимирских и новгородских «младших людей» да отдельных особо хищных князей. Но ведь об этом в «Слове» нет ни слова!

Автор «Слова» великолепно понимает, что язычники-литовцы его времени – активные враги русских князей и немцев-католиков. Он и упоминает литовцев, но походя, чтобы не отвлекать внимания читателя от главного врага – степных кочевников, т.е., по нашему мнению, татар. Особенно же он скорбит, что не все князья разделяют его точку зрения, и в этом он прав.

Наконец, обратим внимание на загадочный фрагмент «Слова»: «Поганыи сами победами нарыщуще на Русскую землю, емляху дано по беле от двора» (с. 18). Д.С. Лихачев правильно отмечает, что половцы дани с русских не брали, но пытается объяснить противоречие литературным заимствованием из «Повести временных лет» под 859 г. и рассматривает «дань» в данном контексте как символ подчинения (с. 421). Однако и подчинения половцам в XII в. не было и быть не могло. А вот обложение татарами Южной Руси после 1241 г. имело место. Согласно закону 1236 г., введенному канцлером монгольской империи Елюем Чу-цаем, налог с китайцев взимали с очага или жилища, а монголы и мусульмане платили подушную подать. Это облегчение для китайцев Елюй Чу-цай ввел для того, чтобы восстановить хозяйство территорий, пострадавших от войны [17, с. 264-265]; [31, p.68-69], и, как мы видим, льгота была распространена на русские земли, находившиеся в аналогичном положении.

Паломничество князя Игоря. Удальство и легкомыслие Игоря Святославича обошлось Северской земле дорого. Половцы ответили на набег набегом и «взятошася города Посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всем Посемьи и в Новгороде Сиверском, и по всей волости черниговской, князи изыманы и дружина изымана, избита; города восставахуть и немило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мнози тогда отрехахуся от душь своих, жалующе по князех своих», – пишет автор Ипатьевской летописи1 А автор «Слова» воспринимает события так: «Солнце светится не небесе – Игорь князь в Русской земли. Девицы поют на Дунаи – вьются голоси через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели» (с. 30-31). Разница очевидна.

Действительно, поход 1185 г. повлек за собой политический упадок Северской земли и обеспечил гегемонию на Руси Суздальскому княжеству [см.: 7, с. 160].

Кому верить? Конечно, летописи! Тем более что, согласно православному обычаю, Игорь мог обращаться с благодарственной молитвой либо непосредственно к Богу, либо к святому, в честь которого он был назван, либо к св. Георгию, освободителю пленных. Ведь не католик же он был, чтобы ставить Деву Марию наравне с Христом! Следовательно, обращение к Богородице имело особый смысл, понятный современникам «Слова», но не замеченный позднейшими комментаторами. Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы, потому что обращение к ней покрывает все прошлые грехи князя Игоря. А врагами этими не могли быть ни христианизирующиеся язычники-половцы, ни мусульмане, ставящие на одну доску Ису и Мариам, а только несториане, называвшие Марию Христородицей, т.е. простой женщиной, родившей человека, а не Бога. Почитание Марии было прямым вызовом несторианству.

И в XII в. поход Игоря, несмотря на его незначительность, был переломным моментом в истории борьбы Ольговичей с Мономаховичами. Игорь Святославич нарушил традицию, установленную его дедом Олегом: дружбу со степью он заменил компромиссом с Мономаховичами, продолжавшимся до 1204 г. [7, с. 170]. Но припутывать Богородицу к междуусобной войне русских князей некстати. Зато, когда Андрей Владимирский и Даниил Галицкий готовили восстание против татар, их противником был не сам Батый, а его сын Сартак, тайный несторианин и явный покровитель несториан [32. Приведена литература.], осмеивавший православных, русских и аланов [33, с. 117]. Именно в войне с Сартаком на знамени повстанцев не только могла, но и должна была оказаться Богородица, обращение к которой расценивалось как участие в восстании. Когда же, в 1256 г., Сартак был отравлен за свои несторианские симпатии [32, с. 27, 90], то его дядя Берке, несмотря на то что он перешел в ислам, начал оказывать покровительство православным и в 1262 г. начисто порвал с монголо-персидскими и монголо-китайскими улусами[прим. 10], где еще торжествовали несториане.

Было бы неверно думать, что конфессиональный момент имел в монгольской империи самостоятельное значение. Нет, исповедания вер играли роль знамен у социальных, племенных и политических группировок, и благодаря такому индикатору мы можем разобраться в причинах распадения монгольской империи, в которую входила и Русь. Но это другая тема, ныне служащая для нас фоном, на котором исследуемый нами памятник находит свое органическое место. Верхней границей написания «Слова» оказывается 1256 г., т.е. смерть Сартака, и, следовательно, единственно вероятной ситуацией, стимулировавшей сочинение антикочевнического и антинесторианского направления, остаются 1249-1252 гг. – трехлетие, когда Русь готовилась к восстанию, подавленному Сартаком Батыевичем и воеводой Неврюем.