Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сьон

тысяч солнц тянулись лучами к бескрайним полям и лугам, голуби (по всей видимости, Gallicolumba luzonica – т е, что специально для Спасителя помечены кроваво-красными перышками) ворковали в оливковых (Olea europaea) рощах, а тигрицы (Panthera tigris), лежа на берегах журчащих речек, кормили своим молоком козлят (Capra hircus). Вдали на горизонте, над мраморными утесами, порхали херувимы.

Ангел был на седьмом небе, в родных краях, так далеко от земной юдоли плача, как только можно себе представить. Он вздохнул с облегчением: Судный день, похоже, окончен, все успокоилось, Всевышний победил – на веки вечные, АМИНЬ!»

«Аминь!»

«По теням от оливковых деревьев Гавриил определил, что на небесах приближалось время ужина. (Здесь все отбрасывало тени, хотя бесчисленные сóлнца всегда стояли строго в зените. Данное замечание сделано просто для справки.) Внезапно ангел ощутил, как по его гигантскому туловищу растеклась безумная усталость. Вояж на Землю поистине вымотал его, ох-ох, и ничего он так не желал, как вернуться в свои благословенные покои в доме Отца, на главной площади Райского Града. Гавриилу не терпелось поскорее улечься в сдобренную парфюмом ванну – в играющую пузырьками святую воду серебряной купели – и смыть с себя накопленное за день напряжение.

А вечером он собирался повеселиться на площади:

потанцевать вместе с ангелами-хранителями на булавочной головке.

Расправив утомленные крылья, Гавриил поправил на груди трубу, взлетел и направился домой».

«Слава Богу!»

«Да, восхвалим преславное имя Его! Только не забывай, что теперь на божественной сцене заправляет Сатана».

«Ой, точно!»

«И, хотя мое повествование на время обратится к другому, своего последнего слова он еще не сказал».

«А Гавриил?»

«Мы к нему еще вернемся, только позже».

«Поцелуй меня!»

«И сколько мне это будет стоить?»

«Ты получишь один поцелуй бесплатно – за тигриц, я в них узнала себя, они такие очаровашки».

«Спасибо».

«На здоровье».

III

3

«Когда Мари-Софи спустилась утром на кухню, повариха деловито мутузила на столе здоровенный кусок теста. Посыльный мальчишка, примостившись на другом конце стола, из отпущенного ему шматка лепил пряничных человечков: ваял существ по человечьему образу и подобию – утапливая ноготь в податливую массу, он отделял от тела руки и ноги, а глаза и рот оттискивал шпажкой для жаркó́го.

– Слава Богу, ты здесь! – ни на секунду не сбившись с месильного ритма, повариха повернула к девушке пухлощекое лицо.

Тесто плясало на столе, подлетало в воздух и шлепалось обратно, тянулось, сжималось и вертелось, как егозливый бутуз, не желающий менять подгузник. Повариха была вся в его власти, ее пышное тело тряслось и колыхалось – от маленьких ступней, мелко приплясывавших под столом, до второго подбородка, который то выпячивался, то втягивался в такт с источником этих колебаний – тестом.

– Ну, не знаю, какая Ему слава, ведь я сегодня не работаю, – ответила девушка, сделав вид, что не заметила посыльного мальчишку, с хищной ухмылкой склонившегося над своими творениями. – У меня уже сто лет не было выходного в воскресенье!

– Да Боже мой, дитя, я и не собиралась просить твоей помощи, окстись! Нет-нет-нет!

Понизив голос, повариха задергала головой, подзывая к себе Мари-Софи. Когда стряпня занимала обе ее руки, она таким образом управляла всем на кухне: быстрыми движениями головы рисовала в воздухе невидимые линии, соединяющие то руку – с перечницей, то ладонь – с поварешкой, то пальцы – с ручкой кастрюльной крышки.

– Вот за что мне такое наказание? – подозрительно покосившись на мальчишку, повариха не прекратила дергать головой до тех пор, пока Мари-Софи вплотную не приблизилась к ее ходившему ходуном телу.

– Что же такое с этими толстяками? – подумала девушка, невольно присоединяясь к танцу поварихи. – Кажется, будто я всегда стою к ним ближе, чем мне бы хотелось. Может, это оттого, что расстояние между сердцами людей должно быть всегда одинаковым, независимо от их объемов?

– Ну что я им такого сделала? – п овариха вознесла тесто в воздух и теперь месила его на уровне собственной головы, будто собиралась защититься им от страшной вести, о которой лишь она одна знала и теперь хотела поделиться с девушкой. – Ну почему они мне все время его подсовывают, когда у других выходной?

Мари-Софи бросила взгляд на рыжеволосого прыщавого юнца – персонажа главной новости дня, едва начинавшегося в Gasthof Vrieslander; пряничные фигурки в его руках становились все меньше и меньше, а лицо мальчишки пылало так, будто он вместе со всем своим потомством сидел сейчас в горячей духовке.

– Я уже прямо боюсь его!

Девушке слабо верилось, что повариха, которая все еще охаживала в воздухе подвижное, будто живое, тесто, не справилась бы с этим сопляком, – к усище явно тянул килограммов на двенадцать.

– Ну что вы себе выдумываете?

Многозначительно прищурившись, повариха зашептала:

– Мы же, дорогуша, не о физическом насилии говорим, о, нет, для этого он не мужик, но ты же не знаешь, что он тут вытворяет!

Мари-Софи не представляла, что такого мог натворить мальчишка, чтобы так ошеломить эту бывалую стряпуху – уж кое-что в жизни ей довелось испытать, как-никак крутилась на работе и передом, и задом перед самым носом у мужеского пола с тех пор как себя помнила. Сколько историй выслушала девушка после вечерних ромовых дистилляций: «И вот поэтому, дитя мое, ромовый пудинг готовится с вечера – он должен простоять всю ночь!..»

Однако сегодня поварихе было не по себе:

– Он давит на меня психически, паразит эдакий!

И она треснула тестом о столешницу с такой силой, что сотряслась вся кухня. Мальчишка испуганно вздрогнул, ухмылка на мгновение слетела с его лица, но как только в шкафах затих посудный перезвон, она снова повисла меж его оттопыренных ушей, словно открытая ширинка. Это было его проклятием, он был из тех, кто непременно расплывается в улыбочке, попав в неудобное положение, а это часто понимают неправильно. На этот раз был поварихин черед неправильно его понять:

– О, смотри! И он еще сидит и насмехается надо мной!

Мальчишка еще ниже склонился над своими человечками в надежде спрятать лицо – будто это могло что-то изменить! Повариха уже вмешала его позор в имбирное тесто, постояльцы гостиницы будут похрустывать им, запивая утренним кофе, а позже мальчишкин срам вывалится из них с другого конца, и таким образом эта злополучная проделка и стыд за то, что его, как похотливого кобелька, отчитали на глазах у Мари-Софи, станет частью мировой экосистемы».

«Интересно, и