Любовь к истории (сетевая версия) ч.10 - Борис Акунин

Дед рассказывал и о том, как он в конце 20-х покрывал на оленях по 500 верст между стойбищами якутов — записывал их в колхозы. Якуты вечером щедро угощали гостя-уполномоченного, скопом записывались в колхоз, а утром приходили к нему: "Однако, выписывай обратно из колхоза". Но это другая история…

Это все правда, даже если она кому-то не нравится, в том числе и мне, симпатизирующему, скорее, белым, чем красным. Но герои и звери, подвижники и шкуры были по обе стороны баррикад. И пока мы в изучении тернистого пути своей страны не научимся подниматься над своими симпатиями и антипатиями, у России не будет честной истории.

А напоследок, поминая недавнее 22 июня, пью 100 граммов в память моего деда, расписавшегося в мае 45-го на рейхстаге. Вечная память солдатам Великой Отечественной — детям гражданской войны…

Дзуйхицу о том, как жить с плохим вкусом и не расстраиваться по этому поводу

18 июня, 12:51

На сей раз обмакнуть кисточку в тушечницу меня побудила выставка прерафаэлитов в Пушкинском музее. Но про прерафаэлитов потом. Сначала про вкус.

О хорошем вкусе говорят все, но мало кто знает, что это такое. Всяк трактует вкус и безвкусицу по-своему. Как гласит пословица, кому арбуз, а кому Стас Михайлов.

В словаре Даля сказано: «Вкус — понятие о прекрасном в художествах; чувство изящного, красоты, приличия и угодливости для глаз».

Философская энциклопедия формулирует скучнее: «Категория эстетического дискурса, характеризующая способность к различению, восприятию, пониманию и оценке прекрасного и безобразного в природе и в искусстве».

В общем, черт его знает, что такое вкус. Может, его и вовсе не существует.

При этом очень обидно слыть человеком с дурным вкусом — особенно в социальных группах, которые придают такого рода репутации большое значение. Среди взыскательной публики весьма распространен особый вид мазохизма: смотреть, читать и слушать не то, что тебя радует, а то, что хвалят признанные арбитры вкуса. И стесняться того, что тебе нравится, но считается в данной среде не comme il faut.

(Признаться ли? Эх, пропадай моя головушка… Когда я в машине везу знакомых, то завожу Леонарда Коэна, а когда один — «Я иду по полю с конем». В общем, вы поняли, о чем я).

«Завтрак аристократа»: тайком, когда никто не видит, съесть черняшечки.

Много лет я не мог разобраться, хороший у меня вкус или нет. Потом поумнел и сделал выводы, которыми и хочу с вами поделиться.

Есть сферы, в которых я обязан иметь строгий и требовательный вкус. Потому что это зона моей профессиональной деятельности. Сюда относятся, в первую очередь, литература, а также, до некоторой степени, кино и театр. Здесь я слушаю старших товарищей. Мотаю на ус. Делаю оргвыводы. Расту над собой.

А есть чудесная зона полной безответственности: все иные области культуры. И там я могу существовать в свое удовольствие, ни на кого не обращая внимания. Что мне нравится, что для меня праздник — то и хорошо. А что не нравится — вовсе необязательно плохо, но лично мне даром не нужно.

Возьмем живопись. В современном искусстве я не разбираюсь, не чувствую его, не люблю. Было время, когда я робел в этом признаваться. А теперь закинул чепец за мельницу, и качество моей жизни сразу повысилось. Я — за ждановский тезис «Искусство должно быть понятно народу». С одной поправкой. Не народу (бог с ним совсем), а мне.

Понятны мне сочные краски, чистые линии и всякого рода гладкопись. Говорят, это признак плохого вкуса. Но мне с моим плохим вкусом хорошо. Сейчас еще и вас буду им травить.

Под катом — много картинок. Это всё работы художников, которые меня радуют, и мне наплевать, «в обойме» они сегодня или нет. Увидите — сплошь сироп, мармелад и далевская «угодливость для глаз». Марата Гельмана с Дарьей Жуковой от этакой сладости, наверное, стошнило бы.

М-м-м… Беллини (а не Леонардо с Рафаэлем):

Горячо любимый Бронзино (А Тициана с Рубенсом унесите, пожалуйста):

Самый прерафаэлитный из прерафаэлитов (на выставке, кстати, я еще не был, но обязательно схожу) Джон Эверетт Милле. Умные люди объясняли мне, что китч, а все равно люблю:

Ну и, конечно, Кустодиев, моё всё:

И любовь с детства — Борисов-Мусатов (хотелось бы написать повесть, чтобы была, как эта картина):

А недавно открыл для себя чудесного томного испанца Хулио Ромеро де Торреса (1874–1930). Прямо как по моему заказу человек писал:

Ах, какой у меня сегодня красивый блог! Майский день, именины сердца.

Сантехник в шоке

24 июня, 10:29

Нахожусь под впечатлением от книги «Революция Гайдара. История реформ из первых рук». Авторы Петр Авен и Альфред Кох. Тираж 5000 экземпляров.

Прочтите, оно того стоит. По жанру — это сборник бесед. Авторы разговаривают с ключевыми деятелями девяностых. Задают прямые вопросы и во многих случаях, как ни странно, получают прямые ответы. Роли распределены очень грамотно: жесткий следователь (Кох) и мягкий следователь (Авен).

Книга очень интересная. Честная настолько, насколько вообще может быть честной книга, написанная непосредственными участниками событий. Невероятно информативная. В общем, хорошая книга. Мне она ужасно не понравилась. Я читал ее очень долго, маленькими порциями. Это чтение портило мне настроение — чем дальше, тем больше. Потому что пробило в моей сложившейся картине мира пробоину, которую теперь придется как-то латать.

Отлично понимаю, что мои эмоции напомнят вам бородатый анекдот.

В квартире засорился унитаз. Вызывают сантехника. Долго ждут. Наконец является: в белом смокинге и белых перчатках. С гвоздикой в петлице. Наклоняется, сует руку в унитаз. Вынимает. В шоке смотрит. Недоверчиво восклицает: «Да вы что туда, гадите что ли?!»

Так что, если хотите, можете воспринимать этот текст как интеллигентское кудахтанье на тему «какая грязь эта ваша политика».

Я знаю, многих трясет от упоминания одного имени Егора Гайдара, но для меня это человек, который переставил отечественную экономику с прогнивших социалистических рельсов на новые, капиталистические, и мы по ним худо-бедно, но все-таки катимся. А иначе полетели бы под откос, в голод и гражданскую войну. И это мнение по прочтении книги не изменилось. Но боже мой, как же нелепо, неумно, жалко, а иногда и постыдно выглядит исторический спектакль, когда заглядываешь за кулисы…

Многие трагедии и драмы оказываются результатом чьего-то недомыслия или мелкого столкновения самолюбий. Например, война с Дудаевым. Или кровь, пролившаяся в октябре 1993 года.

И многие «победы Разума», которым мы так бурно радовались, тоже объясняются стечением случайных факторов.

Да знаю я, знаю, что так было всегда, во все времена. Я сам сейчас пишу историю, я в курсе. Но одно дело — Любечский съезд князей 1097 года или дурацкий поход князя Игоря, и совсем другое, когда это про твою жизнь. Я жил в это время, моя судьба зависела от всех этих Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей, которые разбирались между собой, кто из них «гусак», а кто нет. Я столько лет с жаром о них спорил — защищал, обвинял, ссорился с друзьями…

Конечно, главный удар для меня — складывающийся из всех этих бесед портрет Ельцина.

Для меня Ельцин — вот это:

Август 1991

Поэтому холодной мартовской ночью 2007 года я поехал стоять в длинной очереди к Храму Христа Спасителя. Это была важная для меня веха, прощание с Историей, с куском собственной жизни, с Большим Человеком.

Ельцин для людей моего круга остался героем, который был хорош в минуты роковые, но оказался непригоден для кропотливого, повседневного государственного труда.

Книга подрубает этот образ. Авторы и их собеседники, я уверен, вовсе не собирались развенчивать и разоблачать Ельцина — совсем наоборот. И от этого эффект получается еще сильнее.

Мы, тогдашние телезрители, конечно, отчасти могли и сами полюбоваться на пьяные художества нашего президента, но все-таки, помня его былые заслуги, пытались придумать какие-то оправдания: человек нездоров, держится из последних сил, сидит на сильнодействующих таблетках. А для ближайших соратников он, оказывается, был «обыкновенное пьяное мурло». Александр Шохин, ельцинский вице-премьер и живой свидетель: «Он мог упасть со сцены, он на час опаздывал к президентам и королевам, потому что его не могли привести в чувство. Он просто выпадал полностью в осадок, терял сознание…». Когда это нам рассказывал обиженный Коржаков, я делил на восемь, но Шохину вроде бы клеветать незачем, да и собеседники воспринимают его слова совершенно спокойно — как факт. А сантехник все равно в шоке, верить не хочет. Нет, не «обыкновенное» и не «мурло», пусть даже пьяное. Просто широкий человек, а сузить было некому. «Выпивал, но в конце-то концов честный пьяница все-таки стоит сотни трезвенников-подлецов».