Жизнь собачья - Н. Магуто

А тот так себе, хиловат, подросток еще совсем, но видимо почуял, что сейчас будет, и насмерть встал. Этот, бешенный, то с одной стороны зайдет, то с другой, везде на зубы нарывается. Родственник мой, хиляк, ни хиляк, а характер железный, рычит, огрызается, к хозяйке бешеного не подпускает. Понял, что отступать некуда, сожрет тот ее, не подавится. А бешеный тем временем озверел совсем, словно с ума сошел, кидается на бедолагу, то лапу порвет, то бок располосует. Хозяйка орет, просит забрать сумасшедшего. А у того хозяином мужичок с ноготок, грудь колесом. Так он щеки надул и давай своего хищника на бедолагу натравливать:

– Ату его, Гога! Ату!

Тот, знай себе, старается, посерьезней врага зацепить, все за один укус решить. И вдруг, то ли звезды так встали, то ли судьба так распорядилась, а родич мой, как прыгнет, и в горло своему противнику мертвой хваткой, как вцепится всеми зубами. Тот отбивается, мордой трясет.

Толстый такой, мощный, кажется еще мгновение и все, стряхнет с себя бедолагу. Но не тут-то было.

Хрипят оба, один от боли, а другой – вздохнуть не может. Тут до малявки-хозяина наконец-то доходить начало, что собака его богу душу отдает. Он скорее к нему на помощь, а тот уже и не дышит совсем.

Малявка давай орать:

– Уберите собаку! Схватил металлический обломок и давай на родича кидаться. Но зрители тут уже не стерпели, скрутили его, трубу из рук вырвали, чуть-чуть бы и накостыляли. Зря передумали. А родич тем временем глаза закатил, и скулит тихонечко, – помирает. Хозяйка, мамка, да и остальные к нему бросились, стали от врага оттаскивать, а он так зубы сжал, что и сделать ничего нельзя, не разжимает и все. То ли жив, то ли нет, непонятно. Рванный весь, в крови. У бешенного, что когти, что зубы – жуть, – вот и досталось бедолаге. Но кое-как расцепили. Откуда-то машина появилась, старенькая такая, копейка, погрузили и повезли.

Тут меня мамка схватила и потащила домой – Всю ночь не спал, все думал, думал – Как же так? Жил себе пес никому не мешал, слова злого не сказал, и вот тебе – на, чем все закончилось.

Лежу, на Луну смотрю, морда родича перед глазами, окровавленная вся, мертвая – Слезы из глаз катятся, хорошо поблизости никого нет.

Так, да не так – Голову повернул и вижу: мамка рядом. Стоит, смотрит и сама чуть не плачет.

Обнялись мы с ней, поцеловались, села она ко мне на пол, так пол ночи и провели. О чем только не говорили. Испугалась она сильно. Думала, что бешенный, как с родичем покончит, так на нас бросится. Бежать собралась, да не успела. Быстро все случилось.

А родича Цезарем звали, и было ему меньше года, вот так. Герой, а не пес.

Все хорошо

Зря я так расстраивался. Пошли вечером гулять и узнали, жив Цезарь! Жив! Успели его до больницы довезти, а там врачи хорошие. Они, как услышали, что пес жизнь человеку спас, все дела побросали, и давай его лечить. Потом хозяин прибежал, крутой такой, нервный.

Раскричался: «Спасите собаку! Спасите!» Тут такое началось – Вытащили, – вернули с того света. Вот так, – он пока в больнице. Хозяйка его целые дни там проводит, хозяин самые хорошие лекарства покупает. Поправляется Цезарь.

Это здорово. Мы ведь одной породы. Если он так смог, то и я смогу. Правда пока драться не хочется. К чему мне это?

Посмотрел я как-то на себя в зеркало и порадовался. Расту потихоньку, ей богу расту. Скоро совсем взрослым буду. Морда у меня ничего, симпатичная. Глаза крупные, умные, нос выразительный. Брови нависают чуть-чуть, серьезность всему облику придают. Выгляжу неплохо, но слишком молодо. И худоват я слегка. Мамка старается, кормит, но все без толку.

Правда, кое-кто поговаривает, что стройный я, видный, и окрас у меня «что надо». Лапы, морда рыжие, а туловище черное, только грудь лохматая, тоже рыжая. В целом ничего, даже себе нравлюсь. И шерсть у меня классная, жесткая, словно лощеная, волосок к волоску. Вот только девочки внимания не обращают, мал я еще для них. Я к ним и так, и этак, а они – ну никак. Правда, было тут как-то раз – Отправились мы вечером на площадку. Смотрю, Лора бегает, веселится, мячик таскает. Я к ней сунулся поздороваться, а она как рыкнет, чуть не укусила. Вот глупая, думала я мячик стащить хочу. Мячик, ха, – зачем мне мячик? Мне с ней поиграть хотелось. Обиделся я, прочь пошел. А мамка сразу же все поняла, пожалела меня, погладила, палку нашла и давай кидать.

Я за палкой бегаю, гавкаю, шум на все лужайку устроил, весело, хорошо. Лора смотрела, смотрела и погналась за мной, я от нее, палку схватил и к мамке. Потом опять за палкой, так и бегали весь вечер. Еще несколько девчонок подошли, тоже давай гоняться, то за мной, то друг за дружкой. Лора устала, про мячик забыла, даже жаловаться начала. Обидно ей, что догнать не может. А я вид делаю, что мне все равно, что она, что другая. Я порой, то к одной сунусь, то к другой. А они, как меня увидят, визжать начинают, радуются. Лору это в конец заело.

Она, как Найде в ухо вцепиться, та ну кричать на всю полянку. Лору тут же схватили и на повод, еще и досталось бедной. Сначала-то она порычала, покидалась, а потом осознала, притихла, сжалась в комочек. Когда не злится, чистый ангел.

Найду тоже пожалели, и обошлось все. Ухо вроде цело.

Мамка на меня смотрит и ждет, что я еще выкину. А я не могу, как на Лору гляну, сердце сразу щемить начинает. До чего же хороша, аж дышать трудно. Судьба у нее сложная, потому-то она такая ранимая.

Шла как-то раз тетя Юля мимо гаражей и услыхала плачь. А там Лора, голодная, холодная, два дня без еды. Выходные, все по своим делам разбежались, а ее бедную одну бросили. Тетя Юля, как ее увидела, сразу же влюбилась. Пришла через день, там хозяин, она с ним и договорилась. С тех пор Лора у нее живет, как сыр в масле катается, но характер у нее, как был, так и остался, не сахар. Только лучше ее все равно в целом мире нет.

В общем так – услыхал я тут как-то, что скоро едем к Ларисе прививку делать. Ее в полгода делают, пора уже. Даже не верится, – неужели всех своих увижу: Ларису, Тосю, Вики? Как они там, мои милые? Соскучился я по ним, сил нет терпеть – Так что теперь я уже не щенок, а взрослый, серьезный пес. Правда, мамка делает вид, что я еще маленький, тетешкается со мной, порой даже стыдно бывает. Я ей говорю, говорю, а она знать ничего не хочет. Мне свобода нужна, пространство, я себя во дворе должен поставить, а то будет разная мелюзга пальцы кидать. А она по-прежнему на меня, как на пупсика смотрит, никакой серьезности. Конечно, не всегда, но если компанией гуляем, я там самый маленький.

То палку мне кинет, то мячик, а я бегу, как дурак. Потом-то понимаю, что опять лопухнулся, а в тот момент разве сообразишь. Мало во мне серьезности, ох, мало. Правда, теперь, когда гулять выхожу, некоторые здороваются. Приятно – до чертиков. Первый раз, когда такое случилось, я обалдел.