Бембиленд. Вавилон. - Эльфрида Елинек

Нет, они не ездят верхом, они маршируют, нет, они едут, нет, они маршируют стройными рядами, эти прекрасные ракеты, и они представляют для противника непредсказуемую опасность, а для меня в моем шезлонге, куда я забралась, красивой формы не я, красивой формы они, для меня они не опасны. Снаряды, которые идут пешком шаг за шагом, впереди своей пехоты, кто видел такое. Тактические ракеты, они маршируют. Должны идти сами, бедняжки. Им сказали, что точность поражения цели должна составлять 5 метров, при менее благоприятных условиях можно допустить неточность до 300 метров, я подчеркиваю, что можно, но не нужно, это только в худшем случае, но он никогда не наступит, например, при поврежденном или отказавшем спутнике, дрейф-уход инерциальной навигации остается совсем неисправленным, о ужас. Вам действительно не хватает серьезности после того как вы это услышали, или серьезность неясно вырисовывается перед вами только сейчас, в противоположность тем, кого вы подстрелили и которые теперь все знают. Они играются с собственной траекторией, которую запрограммировали мы, эти «Томагавки». У них есть блокировка ближнего боя. На это их тоже программируют. Чтобы они улетели от нас и ударили где-нибудь в другом месте. Кстати, я бы хотела добавить, мне только что пришло в голову: о городские общины всей земли, вы, мы вас теперь усыновим, мы – из движения за мир – мы вас всех усыновим. О вавилонская страна, роскошь, гордая гавань богатства, которое вы уже давно не можете потратить, ни кровь за нефть, ни деньги за еду, совсем ничего. Это я хотела сейчас добавить, потому что ничего другого мне не приходит в голову. Как одним ударом разрушается все твое счастье, срывается и сметается цвет мужчин. Так много мужчин израсходовано впустую! Мне наверняка пригодился бы тот или другой. Мой сад заслужил это, мои стены, которые нужно покрасить, тоже это заслужили. Моя постель тоже заслужила лучшее, чем меня одну. О горе мне, как мучительно быть первым вестником страдания! И так далее и в том же духе. Никто другой не видел ничего столь ужасного, поэтому и я сейчас не вижу, и никто другой этого не увидит, и все. Нет же, стоп! Увидят! Все-таки необходимо разоблачить то, что коснулось нас и их: и для этого есть пресса! Погибает войско варваров, и камера запечатлевает это. Мы этого не улавливаем, но камера – она может. Она понимает быстрее, чем мы, что там происходит. Хотя происходит слишком много, даже если атака сейчас остановлена.

И как же дела у Буша, нашего господина? Спасибо, хорошо. То, что я вижу здесь, вы это не серьезно, это что-то другое. Мне всегда не хватает серьезности. И куда же она подевалась? Ты, довлеющее, длящееся страдание, ты забрало с собой серьезность? Ведь ты должно было ее забрать, разве нет? Скажи, где она, печальная весть? Где известные клиенты концерна? Да, там, снаружи, все полностью разрушено, ну да. Еще не все, но скоро. И мы теперь тоже клиенты. Мы все клиенты. Какую весть должны мы принести, когда нас, клиентов, уже известили?

Теперь совсем о другом: кое-кто видел, как полицейский со своим верным довеском, пистолицейским, выстрелил и таким образом отразил ту штуку – ту штуку – ту штуку – марширующую ракету, что само по себе абсурдно, ведь она может лететь, к чему ей маршировать? Лететь куда быстрее! Такая сложная машина, над ней трудилось столько людей, беспримерно! Я уже описывала, и чего стоило одно описание, а сама разработка, изобретение! Человек – такое же дерьмо, как и нефть. Почему же они друг друга на дух не переносят? Возможно, они даже слишком хорошо уживаются. Пусть простят нам старушки и старики, что мы видим такое страдание, но какова изобретательность людей! Это дает нам надежду. Можете вы себе представить, что это чудовище на полном серьезе стреляет из обычного пистолетика в одну из наших бесчисленных ракет? Взять и подстрелить милую марширующую ракету. Прицелиться сзади, это в самый раз. Респект! Неохотно я должна признать: респект. Возможно, это была лишь случайность. Как же это подло. Можете ли вы представить, что отдельный человек может быть столь подлым? Сейчас я критикую стадные добродетели человека, но я также оставляю за собой право критиковать этого конкретного человека, пока есть время. Вы знаете, во что обошелся «Томагавк»? Ну, я вам уже говорила! У него ведь тоже есть мать, много матерей и отцов, нет, скорее, у него есть только отцы, думаю я, отцы, чтобы плакать о нем, они так долго его разрабатывали, а потом наблюдали за его развитием, и теперь он здесь, этот «Томагавк», который может больше, чем другие ракеты! Об этом не подумал полицейский в своей идиотской прямоте, он не подчинился закону, он создал свой закон, чудовище! Им это строго запрещено, создавать собственные законы. Это можем только мы и только если мы сильны и сохраняем трезвость рассудка. Города полны трупов умерших плохой смертью людей, о горе, блуждающие трупы, все еще спасающиеся бегством, частично уже подстреленные и мертвые. А он подстреливает ракету! Как будто недостаточно смертей! Недостаточно, что они заблуждаются, эти бедные ракеты, теперь по ним еще и стреляют. И вот этот человек, который давно довел до абсурда понятие «человек» из-за вражды государств, этот изверг берет пистолет и поднимает его на нашу милую марширующую ракету, разве это можно понять. Вот она марширует, никого не трогает, дружелюбная, хорошо тренированная, смазанная, свежая ракета, она была абсолютно новой, неиспользованной, честное слово, и вот тебе на! Скажите, даже если ее воспитывали для того, чтобы она уничтожала, это не значит, что ее нужно уничтожить! Объятые смертью идут в дивизионе и многие другие. Вы не сможете подстрелить всех. К счастью. Я бы не смогла сотворить такой ужас. Подстреливать невинные боеголовки, которые идут себе – маршируют. Я считаю, что сильный человек вправе определять ценности, но они не знают ценностей, во всяком случае, наших – не знают. Попробуйте сами – будучи простым крестьянином или постовым полицейским, который, возможно, только что сбежал от жены, подстрелить 6-метровую, весящую 1300 кг ракету типа «Томагавк», которая оборудована радаром, подстрелить из пистолета! Вы увидите, что произойдет. Скорее подстрелят вас, чем вы заставите уклониться ракету. А стрелки с этим прекрасно справились, и нечего ныть. Несмотря на это, у меня о них плохое мнение, которое не стоит высказывать, потому что мне уже угрожают соседи. И что случится, если я его выскажу? Крик, проклятье, жуткое отвращение. Ваше имя? Пройдемте в полицию. Тогда вы увидите, сколько страданий и горя выносит человек! Вы, всадник мира! Забыли позабыть о вас! Куда вы дели князя народов, его уже два дня не было по телевизору, я уверен, вы его украли! Я разбужу вас в вашем доме, говорите немедленно, куда вы дели нашего вождя, князя народов, который, освященный властью скипетра, оставил стаю без вожака, осиротевшую в смерти! Верните нам его сейчас же, быстро! Два дня телевидения без него. Так нельзя! Так не пойдет! Так говорит человек. А потом люди бросают в мой сад собачье дерьмо, потому что моя собака сделала у них кучку. Это пестрая смесь людей – где же повар? они совсем не сочетаются друг с другом, эти люди, эта взрывная несъедобная смесь, теперь попадает и на улицу. Они повсюду. Как будто у них нет дома. Все выходят на улицу, одни здесь, другие там. Я не разрешила бы этого, если бы я была государством уже в победном убранстве. Одни здоровые, другие больные. Что ж, пойдем и мы, ладно, мы усядемся там и проведем сидячую забастовку в пользу побежденных. Мы хотим решить после долгого раздумья, как пощадить этих бедных людей. Твердолобые, сидим мы посреди улицы, сила водометов уже побеждает, но это только уличный бой, не волнуйтесь. И это наша улица. Это самое главное. Это главная улица. Улицы чужих, только глазок камеры, неподкупный, видит их. Чужие улицы. Где вообще мать нашего господина Буша? Где папа? Благоговейно, как велит обычай, давайте разбрасываться одними словами и приветствовать их другими, потому что нам больше нечего бросить. А им есть что. И скажите, что же?

Посмотрите-ка сюда, если у вас есть свободная минутка: вот, здесь еще есть крестьянин, разве это настоящий крестьянин? Не думаю – это переодетый крестьянин, тайный агент республиканской гвардии, одетый крестьянином, спорим? А рядом подпоясанные патронными лентами коллеги крестьянина с «калашами» и кремневыми ружьями. Обычные винтовки, которые не могут ничего другого, как проделывать дырки в телах. Позирование для других камер. Так сильно может быть испорчен хороший, духовный человек, а этот испорчен, хотя духовным никогда не был. Но смотреть он должен в любом случае. Он должен смотреть на войско, иначе не будет бояться. Эти чудовища, что подстрелили прекрасного «апача», он лежит теперь там, в песке, бедный «апач», он умер. Когда-то он был на высоте. Теперь ему уже не подняться. Спорим? Итак, мы еще не запахали этого крестьянина и его товарища в песок пустыни, а зря, если хотите знать мое мнение, ведь он подстрелил из своего кремневого ружья вертолет «Торнадо», от которого отвернулся ангел-хранитель, взял и подстрелил его. «Апача» или «Торнадо», неважно. И трех механиков они вчера тоже подстрелили, вот бедные ребята! Приведенные вождями тысяч и брошенные на произвол судьбы, когда они беззаботно спрыгнули со своего рабочего места – вертолета. Им разрешалось стрелять только в крайнем случае. Они ведь не боевые части, они вообще не части, наоборот, они должны заботиться о запчастях. Они должны верно служить им. Вы видите его спокойное лицо, искаженное лицо воина под маской крестьянина, которая парит над ним, как птица? Она ускользает от него, потому что он лжет. Он вовсе не крестьянин. Или они выставили крестьянина как кулису, ведь они ни перед чем не дрогнут. Я даже не вижу гордости на этом лице, гордости за то, что он освободил древний город хотя бы от одного. Будут следующие, но следовать они будут не ему. Я не верю, а ведь за ним действительно следует один! Он замаскировался под таксиста, который просит помощи, экстремальная личность, и ничего не поделаешь, и тогда он взлетает на воздух и уносит с собой четверо наших в геенну, проклятье тем, кто смеется. Будьте хорошими банкометами! Остановитесь хотя бы тогда, когда мы скажем, иначе будем стрелять. Держите банк и остановитесь и выходите с поднятыми руками, тогда вас ощупают, как на таможне или перед самолетом. Они теперь пристально следят за подозрительным поведением. И не одевайтесь при такой жаре слишком тепло, ведь у вас под одеждой может быть взрывчатка, и не держите никогда руки в карманах,слышите! Каждый из вас рассматривается нами как враг, пока не будет доказано, обратное. Мы не хотим упускать преимущества, которое заключается в том, что мы с нашим превосходством победили этот город, несмотря на яростное сопротивление. Вы действовали абсолютно верно, когда застрелили семь женщин и детей в микроавтобусе, я хотела сказать вам об этом еще раз при случае, ведь они, несмотря на многократные предупреждения, не остановились, а так нельзя, так не выдержишь, так нельзя. Вы можете быть дураком, раз вы человек, вы можете не знать самого главного, но, с моей точки зрения, вы можете чувствовать себя богом, даже вообще ничего не зная, но когда мы говорим вам, вы должны остановиться. Вы должны остановиться! Если даже «Томагавк», принужденный к этому, останавливает – самая обычная винтовка – сможете и вы . Нет, у меня вы не можете остановиться. Просто остановиться, этого достаточно. Если это может сделать машина, то и вы сможете. Прилетит еще больше этих машин, и они разнесут украшенный золотом дом, где спряталась Райс, этот дворец, дворцы, парочку уже раздолбали, сегодня на очереди тот, в котором король делил супружеское ложе и воспитывал любящих сыновей, которые учились только поддаваться искушениям, ах, если бы мы их не знали! И из-за таких жестоких, бесчеловечных людей, которые не вернулись в человечество, из которого когда-то вышли, ведь молодому человеку нужно собственное жилье, из-за этих чудовищ наши сердца должны разорваться от тоски? Наши сердца разрываются уже долгое время и все же продолжают биться. Это чудовища. Исчадья ада. Это убийцы и насильники. Правда. Я сама много раз видела, и слышала, и читала, что они убивали и насиловали. Они больше не будут этого делать. У них на это не будет времени. Теперь они требуют свободы. Но других они к ней не допускают. Ведь они еще те отшельники – мертвы все, кто имел с ними дело. О такой коронации я не пророню ни слова из тех, что могут пригодиться мне позже. Чудовища оба сына. Никакого героического эпоса о них! Позор и смерть им! Я сыта по горло обломками ракет, и убийством этих мужчин я тоже сыта. Они больше не смогут этого делать. Убивать. Насиловать. Мы поймали их. Мы еще не поймали их. О, огромное отвращение к ним, огромное отвращение! Так нужно говорить постоянно, иначе не поверят. Черт возьми, вы все враги! Любимые, вы жертвы, я помню вас! Большего я не могу вам сказать, но выяснилось, что те с этими сделали. Я бы сама их прикончила, если бы они оказались передо мной. Я серьезно. Мы все серьезно. К счастью, они далеко. Но мои сомнения, обременяя, не перевешивают. Я уверена, что они преступники, оба. Кто теперь вытравит из меня инстинкт самосохранения моей сильной жизни? Где пятновыводитель? Мне он совсем не нужен, инстинкт самосохранения. Мне нужны механики, даже тех троих, что они заполучили, мне не хватает. Мне не хватает каждого. Мне не хватает каждого человека, так говорит мне моя совесть, и говорит мне, что я права, и таким образом я все-таки принадлежу к более высокому рангу, чем настоящие власть имущие, разве это не здорово? Но так не может быть, что мне не хватает каждого, даже если я его совсем не знаю. Только из-за того что идет война, мне не должно сразу не хватать каждого, кто в ней погибает. Поэтому нам и нужны были механики, чтобы ни в чем не было недостатка, чтобы все части были в порядке. Даже если они погибнут. Даже если мы погибнем. В войне разделяются семьи. Но механики держатся вместе и части «Апачей» тоже. Ну да, в мирное время они тоже нужны, механики, но не так насущно. Я так говорю лишь потому, что у меня нет машины. Все, что нам нужно на войне, это целая команда по ремонту и техобслуживанию, и она у нас есть, но мне не хватает в ней ровно трех мужчин и одной женщины. Они были разделены. Не хватает каждого в отдельности. Они должны служить печальным примером, как жалки мы сами. Да, вы тоже! Произнесите: кто не мертв? Кто еще не умер? Например, вы, зачинщики. О белый день, озаренный светом, почему он должен быть таким жарким! И все это тяжелое вооружение! И тогда нечто швыряет кого-то на землю, ударяет голову о застывший пляж. Итак, наконец-то ночь. Но и ночь должна наконец исчезнуть, ночь слишком страшна, ночь тоже должна уйти. Она должна уступить. Она должна уступить место нам. Тайный выезд абсолютно невозможен в этой светлой, как день, ночи. Всю землю обнимает сияющим светом ночь, это абсурдно, ведь ночь предусмотрена для того, чтобы быть темной. И почему же она больше не темна? Это страшно. Это ужасно. И самое меньшее, что мы швыряем обратно – смелый напев варваров, мы ударяем его о скалу, откуда он пришел, новая песнь, пришедшая как эхо. Как эхо повелителей мира. Все светло от огня. Хорошо. Порядок. Окей. И теперь мы бросаем все это в бездну глубокой скорби. Там оно хорошо лежит. А мне чего-то не хватает. Я не знаю чего. Но чего-то мне не хватает.