Хроники Дюны - Фрэнк Херберт

Монео посмотрел в глаза Императора.

— Господин, я отменю свадьбу. Я скажу…

— Ты не сделаешь ничего подобного!

— Но, господин, если она и Малки — это…

— Монео, — прохрипел Малки, — твой господин приказывает и тебе придется подчиниться.

— Какой издевательский тон! — Монео уставился на Малки пылающим взглядом.

— Она же полная противоположность Малки, разве ты не слышал, Монео?

— Что может быть лучше? — спросил Малки.

— Но, господин, если вы теперь точно знаете…

— Ты начинаешь действовать мне на нервы, Монео, — произнес Лето.

Монео озадаченно замолчал.

— Вот так-то лучше, — сказал Лето. — Знаешь, Монео, несколько десятков тысяч лет назад, когда я был совсем другим человеком, я допустил ошибку.

— Ты и ошибку? — съязвил Малки.

Лето улыбнулся в ответ.

— Моя ошибка простительна, если учесть тот прекрасный способ, которым я ее совершил.

— Словесная эквилибристика, — продолжал подначивать Малки.

— Именно так! Я сказал тогда: «Настоящее — это отвлечение; будущее — сон; только память является ключом к смыслу жизни». Разве это не прекрасные слова, Малки?

— Исключительно прекрасные, Старый Червь.

Монео в ужасе прижал руки к губам.

— Но в действительности эти слова не более чем глупая ложь, — сказал Лето. — Я знал это и тогда, но меня завораживали красивые слова. Нет, память не открывает нам ровно никакого смысла. Без мук духа, который является бессловесным опытом, нельзя постичь никакого смысла вообще.

— Я не в состоянии постичь смысл мучений, которым подвергли меня твои проклятые Говорящие Рыбы, — сказал Малки.

— Ты не переживаешь никаких мучений, — отрезал Лето.

— Если бы ты сейчас был в моей шкуре…

— Это просто физическая боль, — произнес Лето. — Она скоро пройдет.

— Когда же я познаю муку?

— Вероятно, позднее.

Изогнув верхний сегмент своего туловища, Лето отвернулся от Малки и посмотрел на Монео.

— Ты действительно служишь Золотому Пути? — спросил он.

— Ах да, этот Золотой Путь! — издевательским тоном произнес Малки.

— Вы же знаете, что служу, — ответил Монео.

— Тогда ты должен пообещать мне, — сказал Лето, — то все, что ты сейчас услышишь, никогда не сорвется с твоих уст, даже случайно. Ни одним словом, ни одним жестом ты не посмеешь никому об этом сказать.

— Я обещаю, господин.

— Он обещает, господин, — передразнил Малки.

Своей крошечной рукой Лето указал Монео на Малки который, лежа на спине, смотрел на четкий профиль лица, окруженного серой складкой.

— Когда-то я восхищался этим человеком… да и по многим другим причинам я не могу сам убить Малки. Я даже не могу просить об этом тебя, но… его надо устранить.

— О, как же ты умен! — протянул Малки.

— Господин, если вы подождете в противоположном Конце зала, — сказал Монео, — то, вернувшись назад, вы увидите что с Малки больше нет проблем.

— Он сделает это, — прохрипел Малки. — Боже мой! Ведь он это сделает!

Лето отполз в противоположный конец зала, глядя на высокую арку, которая могла превратиться в выход при первой же мысли-команде. Как же долго ему придется падать. если он, открыв выход, просто перекатится через ограждение. Вероятно, падение с такой высоты не выдержит даже его тело. Но в песках под башней не было воды, и он почувствовал, что перед его внутренним взором замаячил Золотой Путь, который возник сразу, как только он подумал о самоубийстве.

— Лето! — окликнул его Малки.

Император услышал, как заскрипели носилки на песке, рассыпанном по полу зала.

Малки снова позвал:

— Лето, ты просто великолепен! В мире нет зла, которое могло бы превзойти…

Раздался глухой удар, и голос Малки пресекся. Удар в горло, подумал Лето. Да, Монео хорошо знает этот удар. Послышался шорох песка — Монео вытянул носилки на балкон… потом все стихло.

Монео придется похоронить тело в песке, подумал Лето, ибо нет червя, который мог бы прийти и пожрать эту улику. Лето оглянулся и посмотрел в сторону Монео. Мажордом стоял у балконного ограждения и долгим взглядом смотрел вниз… вниз… вниз…

Я не могу помолиться ни за тебя, Малки, ни за тебя, Монео, подумал Лето. Я могу быть единственным религиозным сознанием в Империи, потому что я воистину одинок… Поэтому я не в состоянии молиться.

***

Вы не сможете понять истории, если не поймете ее течения, ее направления и тех путей, по которым движутся вожди, лавируя между этими силами. Вождь стремится увековечить условия, которые требуются для сохранения его власти. Таким образом, вождь нуждается в аутсайдерах. Я предостерегаю вас от того, чтобы тщательно исследовать мою карьеру. Я — одновременно вождь и аутсайдер. Не делайте ошибки, предполагая, что я только создал Церковь, которая была одновременно Государством. То была моя функция как вождя, и я имел перед глазами массу исторических моделей, которые послужили мне образцом. Для того же, чтобы оценить меня как аутсайдера, изучите искусство моего времени. Оно было поистине варварским. Какая поэзия почиталась превыше всего? Эпическая. Драматический идеал народа? Героизм. Танцы? Забыты С точки зрения Монео, а он был абсолютно прав, такое положение вещей можно считать опасным. Оно стимулирует воображение. Оно заставляет народ чувствовать недостаток того, что я у него отнял. Но что я отнял? Право участвовать в истории.

(Похищенные записки)

Айдахо, вытянувшийся во весь рост с закрытыми глазами на лежанке, услышал, как кто-то тяжело опустился на соседнюю койку. Он сел, открыл глаза и увидел ту же Постылую комнату с единственным окном, сквозь которое проникал свет, отражавшийся от белого, выложеннего плиткой пола, и освещавший желтые стены. Он увидел. что в комнату вошла Сиона и легла на соседнюю кушетку с книгой в руках. Она привезла с собой массу книг в большой матерчатой сумке. Зачем ей столько книг? — думал он. Он опустил ноги на пол и огляделся. Как может этот вместительный бокс с высокими потолками считаться чем-то фрименским? Между лежанками стоял стол из какого-то темного местного пластика. В комнате было две двери. Одна выходила в сад. Другая вела в роскошную ванную комнату под открытым небом, в которой среди прочих удобств были ванна и душ — то и другое площадью около двух квадратных метров. Дверь в это сибаритское помещение была постоянно открыта и там постоянно текла вода, Сиона пристрастилась купаться в таком ее избытке.

Стилгар, наиб Айдахо из тех незабываемых древних времен, скорчил бы презрительную гримасу и нашел бы массу подходящих слов При виде такой роскоши: «Позор! — сказал бы он. — Слабость! Декаданс!» Вообще Стилгар высказал бы много уничтожающих слов по поводу всей этой деревни, которая осмеливалась сравнивать себя с настоящим фрименским сиетчем.

Зашуршала бумага — это