Обманутые сумасшествием - Андрей Попов

Вот удивление — на удивление всем удивлением. Сложно поверить, но так оно и было: главным священником, служащим у алтаря, являлся… капитан Кьюнг. На нем неплохо сидел длинный поддир, сплошь украшенный мозаикой драгоценных камней, а голову венчал великолепный кидар, горящий светом как огнем. Рядом в одеянии менее пышном, но достаточно богатом стоял Айрант. Он успел отрастить длинную бороду и склонился в священном благолепии перед святыми реликвиями. Богохульник, матершинник, циник и кощунственный насмешник всего на свете… Может, просто похожие лица? Фастер еще раз моргнул и помотал головой: да они же! нет никаких сомнений!

Кьюнг, подняв обе руки кверху, громогласно начал речь:

— Великому Брахме, Создателю миров, Творцу вселенных, Началу всякой жизни и всякой премудрости воздадим славу и поклонение!

Сводчатый потолок храма как рупор усиливал каждое слово и пронизывающим эхом повергал его наземь. Вообще-то, на Земле в индуистских храмах священнодействие выглядело совсем по-другому, но это его ничуть не смущало. Все молящиеся упали на колени и принялись что-то неразборчиво шептать. Фастер немедля последовал их примеру, а Кьюнг еще что-то долго говорил, восхваляя Создателя и признавая ничтожество его рабов — как живых, так и мертвых. Служение длилось часа два, в нем молитвы сочетались с пением хора, создавая калейдоскоп из звуков, мелодий, иступленных восклицаний. Словом, все выглядело более чем захватывающе. Посещая земные храмы Фастер не испытывал ничего подобного. Душа ликовала, желая покинуть тело, чтобы быть поближе к небесам. Чувства обострились, и слезы — жидкие кристаллы внутреннего мира — готовы были выкатиться наружу. Религиозный экстаз затмил все иные помыслы. Хотелось, чтобы это служение никогда не заканчивалось. Мелодия молитвенных песнопений чем-то напоминала древние рапсодии, будто воскресшие из векового забвения. Да… только здесь человеку доступно испытать истинный полет духа, настоящее блаженство и осознать наконец смысл своего существования во вселенной. Когда пение смолкло и молитвы были завершены, первосвященник Кьюнг обратился к своей пастве с проповедью:

— Уважаемые сограждане! Жители Флинтронны! Блаженные души тех, кого раньше называли людьми! Имея общую радость находиться вместе с вами в этом Храме Вселенной, имея общую возможность возносить хвалу и благодарение великому Брахме, я почел для себя большой честью донести до вас слово, которое Он вдохнул в мои уста. Брахма говорит: мир вам всем, и вечный покой да пребудет с вами!.. Помните, еще будучи людьми, этими ничтожными, суетливыми и по сути своей несчастными созданиями, как мы цеплялись за жизнь, не понимая, что она — лишь медленное тление тела, как мы радовались всяким мелочам, не ведая об истинной Радости, что присутствует здесь, как мы переживали из-за разных пустяков, недостойных сейчас даже того, чтобы о них вспомнить! Но теперь мы свободны! Брахма подарил нам поистине счастливую жизнь, новый свет, новое осмысление бытия! Да будет Он прославлен, и да будет Его благословение на этой планете, лучшей из всех планет вселенной!

Фастер слушал и не мог надивиться: действительно ли это речь капитана Кьюнга Нилтона? Голос, мимика лица, фигура, движения — все его копия, сомнений не оставалось. Сумбурная смесь реального и абсурдного, призрачных декораций и действительных прообразов стояла перед его глазами, и он еще пытался во всем этом разобраться своим притупленным сном рассудком (и без того затуманенным религиозным суггестием).

Появились Оди и Линд. Вдруг. Внезапно. Совершенно неожиданно, словно вынырнув прямо из воздуха. На лицах улыбки, на телах — та же белая одежда без единого темного оттенка, которая знаменовала бесконечный вселенский праздник, непрекращающееся торжество загробного бытия, победу смерти над жизнью… или жизни над смертью — сходу и не сообразишь. Но Фастер искренне обрадовался и обнял обоих.

— Ну как, Линд, твоя рана на шее зажила?

— Уже давно, — ответил тот и показал ему маленький шрам.

— Согласись, что это были пустяки.

— Вся моя жизнь в телесной оболочке была сплошным пустяком. Ты даже не представляешь, какая здесь благодать! Если бы мы еще в утробе матери знали, что во вселенной есть такое прекрасное место, мы бы не рождались и молили бы Брахму, чтобы сразу отослал нас сюда, минуя скотское человеческое существование.

Не тот ли это Линд, кто совсем недавно загружал слух совсем другими репликами? «…философия безумцев… …будем медленно догнивать, позабыв о всех бедах и радостях… …нет нам ничего! нет! … …куда девается электрический ток, если отключить питание? …». Когда человек, меняя внешность, остается самим собой, все воспринимают это нормально. Но когда при той же внешности он полностью меняется внутренне, возникает непривычный диссонанс ощущений: он — или не он? Фастер бросил с нескрываемым упреком:

— А помните, еще совсем недавно вы смеялись… нет, не надо мной — это мелочи, над РЕЛИГИЕЙ.

— Ты уж прости.

Храм опустел: как пустеет берег после прилива, как опустошается целый мир, когда от него уходит солнце. Их осталось трое. И тишина становилась все более ощутимой, а то, что не является тишиной — все менее действительным и конкретным. Кое о чем вспомнив, Фастер спросил:

— Вот что меня удивляет: как это капитан Кьюнг, безбожник из безбожников, умудрился стать первосвященником? А Айрант… прости, Господи, за бранное слово, вообще богохульник, так близко допущен к святому алтарю? Вы же их знаете не хуже моего!

Оди понимающе кивнул и ответил:

— Твой сон пророческий. То, что ты видишь сейчас, произойдет в недалеком будущем. А время, как ты понимаешь, меняет людей так, что они сами себя не узнают.

Эти слова навевали некую встревоженность, в них имелся явный подтекст.

— Значит, никому из нас не суждено вернуться на Землю? Мы умрем здесь, на Флинтронне?

Ответ пришел в виде неразборчивых удаляющихся звуков, доносимых, казалось, из глубин пропасти. Очертания перед глазами начали расплываться, контуры стали менее отчетливы, формы — менее определенны. Вдоль стен храма поплыл туман, словно кислотное облако, разъедающее это наваждение именуемое сном. Все краски и образы смешались в первичном хаосе псевдобытия. Последнее, что увидел Фастер в этом хаосе — маленького грудного ребенка, плачущего и дергающего ручками и ножками. Вместо головы у ребенка был полусгнивший череп с черными дырами глазниц. И только потом все исчезло…»