Сказки и легенды - Музеус Иоганн

Граф, прощаясь с близкими, старался, как мужчина, крепиться, но и к нему природа предъявляла свои права, и он, не умея долее скрывать волнующих его чувств, с силой вырвался из объятий рыдающей жены. Когда он с болью в сердце собирался покинуть ее, она быстро повернулась к детской кроватке, взяла оттуда спящего сына, нежно прижала к груди и, обливаясь слезами, протянула отцу, чтобы тот на прощанье поцеловал его милые щечки. То же самое она сделала и с дочкой. Эта сцена сильно взволновала графа, губы его задрожали, рот передернулся, он громко зарыдал и, прижав сонных малюток к жесткой броне, под которой билось очень мягкое, чувствительное сердце, поцеловал, поручая их и свою нежно любимую супругу покровительству господа бога и всех святых.

Когда он с отрядом всадников спускался в долину по извилистой дороге, огибающей высокие стены глейхенского замка, графиня долго смотрела ему вслед, пока перед глазами ее развевался стяг, на котором она тонким пурпурным шелком вышила красный крест.

Ландграф Людвиг очень обрадовался, увидев приближающееся, под знаменем с красным крестом, войско мужественного вассала в сопровождении рыцарей и оруженосцев, но, заметив грусть на лице графа, разгневался, думая, что граф неохотно, без усердия, идет в поход. Чело ландграфа нахмурилось, и он недовольно засопел носом.

От проницательного взгляда графа не укрылась досада его господина. Он смело выступил вперед и откровенно рассказал о причине своей грусти. Эти слова были каплей масла, смягчившей недовольство угрюмого ландграфа. Он дружески подал руку своему вассалу и сказал:

— Коли так, дорогой мой, как вы говорите, то сапог у нас жмет в одном и том же месте. И у меня щемило сердце при расставании с моей супругой Лисбет. Но не печальтесь! В то время как мы будем сражаться, наши жены дома будут молиться за нас, чтобы мы, увенчанные славой и победой, вернулись к ним.

Таков был в те времена обычай: когда муж уходил на ратные подвиги, хозяйка тихо и одиноко ждала дома, постилась, беспрерывно давая обеты, и молилась за его счастливое возвращение. Правда, этот старинный обычай не всегда соблюдался, как о том наглядно свидетельствует, например, последний крестовый поход немецкого воинства на дальний Запад[173]: пока мужья, отправившиеся в далекое странствие, были в отсутствии, их семьи дали обильный прирост.

Кроткая ландграфиня Елизавета так же глубоко переживала всю боль разлуки с супругом, как и ее подруга по несчастью, графиня фон Глейхен. Надо сказать, что ландграф, супруг ее, был довольно крутого нрава, ко она тем не менее жила с ним в полном согласии, и земная натура мужа проникалась мало-помалу святостью его благочестивой половины; некоторые щедрые историки даже провозгласили его святым, хотя это слово в отношении ландграфа применимо скорее как почетный титул, ибо здесь оно не имеет реального содержания, подобно тому как у нас еще и по сей день дают прибавления к именам: великий, многоуважаемый, многоопытный или многознающий, кои часто не означают ничего, кроме внешнего выражения почтения.

При всем том у сиятельной четы не всегда были одинаковые взгляды на дела святости, и в семейные неурядицы, возникавшие иногда на этой почве, вмешивались силы неба, дабы восстановить домашний мир, как это показывает следующий пример.

Набожная ландграфиня, к великой досаде придворных лакомок и блюдолизов, имела обыкновение откладывать в миску обильные остатки от ландграфского стола для голодных нищих, толпами осаждавших ее замок, и когда после обеда все вставали из-за стола, доставляла себе удовольствие собственноручно раздавать эту праведную милостыню.

Почтенное кухонное начальство, стремившееся, согласно нравам того времени, бережливостью в мелочах возместить крупное расточительство, не раз обращалось к ландграфу с настойчивыми жалобами на ненасытных гостей, которые будто грозили объесть все ландграфство Тюрингское, и бережливый ландграф, считая милостыню, слишком большой статьей расхода, строжайше запретил супруге совершать этот акт христианской любви, исстари бывший любимым занятием женщин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В один прекрасный день она все-таки не смогла совладать с желанием сделать доброе дело, и это искушение оказалось сильнее супружеской покорности. Она подала знак служанкам, уносившим как раз со стола несколько нетронутых блюд и хлебов из белой пшеничной муки, чтобы те потихоньку припрятали их. Собрав все это в корзинку, она выскользнула со своей ношей из замка через боковую калитку.

Но соглядатаи выследили ее и донесли об этом ландграфу, а тот велел у всех выходов поставить стражу. Когда ему донесли, что супруга его с тяжелой ношей вышла потаенным ходом, он важно прошествовал через замковый двор, а оттуда на подъемный мост — якобы подышать свежим воздухом.

О, как испугалась кроткая женщина, заслышав звон его золотых шпор! Колени ее задрожали, и она не в состоянии была ступить ни шагу. Как смогла, она прикрыла корзину с припасами передником, скромной защитой женской прелести и лукавства. Но если эта законная привилегия женщин может защитить их от таможенных чиновников и сборщиков податей, то она никак не служит каменной стеной для мужа. Заподозрив неладное, ландграф быстро подошел к ней, гнев окрасил его смуглые щеки, а на лбу от ярости вздулись жилы.

— Жена, — спросил он с раздражением, — что ты несешь в корзине? Что прячешь от меня? Не остатки ли с моего стола, которыми ты кормишь нищую братию, лодырей и тунеядцев?

— Нет, нет, дорогой господин, — отвечала ландграфиня смиренно, с замирающим от страха сердцем, ибо считала, что, попав в такое безвыходное положение, она, вопреки своей святости, вправе допустить невольную ложь, — это всего лишь розы, которые я нарвала у замковой башни.

Если бы ландграф был нашим современником, он поверил бы честному слову дамы и отказался бы от дальнейших расследований, но такая деликатность была несвойственна нашим необузданным предкам.

— Покажи, что несешь, — повелительно сказал супруг и в сердцах сорвал передник с оробевшей ландграфини.

Слабая женщина не в силах была противиться насилию и лишь отступила назад.

— Опомнитесь, дорогой господин! — воскликнула она и покраснела от стыда, что перед слугами будет обличена во лжи. Но, о чудо! о чудо! Corpus delicti действительно превратились в пышные, только что распустившиеся розы. Булки — в белые, колбаса — в пурпурные и омлеты — в желтые. В радостном изумлении смотрела святая женщина на эту чудесную метаморфозу и не верила своим глазам, ибо даже своего ангела-хранителя считала неспособным совершить чудо только из учтивости, дабы спасти даму и, одурачив грубого супруга, с честью поддержать ее вынужденную ложь.

Это неопровержимое доказательство невиновности жены смягчило разъяренного льва, и он обратил свой гневный взор на ошеломленных придворных, напрасно оклеветавших, по его мнению, невинную, праведную ландграфиню. Он строго распек их и поклялся, что первого же наушника, который вздумает возводить напраслину на его добродетельную супругу, тотчас же бросит в подземную темницу, где тот будет томиться до самой смерти. Затем, в знак торжества невинности, он взял одну розу и воткнул себе в шляпу.

История умалчивает, нашел ли на другой день ландграф на шляпе увядшую розу или колбасу, а повествует лишь о том, что святая Елизавета, когда муж покинул ее, поцеловав в знак примирения, несколько оправившись от пережитого испуга, спустилась с горы на луг, где ожидали опекаемые ею слепые и хромые, сирые и голодные, чтобы раздать им обычную милостыню, ибо хорошо знала, что там чудесный обман исчезнет, как оно действительно и случилось. Когда она открыла свою корзинку, там не было никаких роз, а лежали те самые припасы, которые она вырвала из зубов придворных блюдолизов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Отъезд ландграфа в Святую землю избавил Елизавету от строгого надзора, теперь она была вольна предаваться любимому делу благотворительности явно или тайно, как ей было угодно; но все же она так честно и преданно любила своего властного супруга, что, расставаясь с ним, искренне печалилась. Ах, она, наверное, предчувствовала, что не увидит его больше в этом мире, и очень сомневалась, ждет ли их блаженство за гробом. Там канонизированная святая принадлежит к такому высокому рангу, что все остальные преображенные души перед ней — только толпа черни. Как ни высоко был поставлен ландграф на этом свете, все же было весьма спорно, достоин ли он будет в преддверии рая преклонить колена на ковре у ее трона и осмелится ли поднять глаза на бывшую подругу, делившую с ним брачное ложе.