Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

Мориц был изумлен настолько, что на несколько секунд даже лишился дара речи. Этой дьяволице не откажешь в наглости! Но теперь он понял, какую игру она ведет: хочет уехать с ним во Францию, где жизнь была приятнее и роскошнее, чем где-либо еще в Европе. Он не сдержал гнева:

— Никогда, слышите вы, никогда! Не бывать этому! Я скорее откажусь от назначения во Франции, чем поеду туда с вами!

Он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью, и направился в королевский дворец, в очередной раз сожалея о смерти Анны Софии, которая всегда помогала ему мудрым советом. Но ее больше не было рядом... Зато отец тут же его принял и даже (в кои-то веки!) признал его правоту.

Август Сильный, сам отличавшийся слабостью к противоположному полу, прекрасно знал из личного опыта, как иногда сложно отделаться от надоедливой женщины, с которой все давно кончено. И он с пониманием выслушал сына.

— Я даже был готов, — говорил Мориц, — взять всю вину за развод на себя, хотя она, между прочим, так и не прекратила отношения со своим Яго! Но тут вдруг она якобы стала осознавать, что обожает меня, и клянется стать образцовой женой! Но я-то знаю, чего она хочет! В Париж, вот чего! И я не знаю, как ей помешать, пока она все еще остается моей женой. Если я не смогу от нее избавиться, мне придется не возвращаться во Францию!

Король не успел ответить — фон Флеминг, который имел доступ в кабинет короля днем и ночью, не пропустил ни слова из этого разговора и заявил:

— Есть один способ, господин граф. Вы должны подстроить так, чтобы она поймала вас на супружеской измене. И при свидетелях. И если она не хочет стать всеобщим посмешищем, ей придется подать жалобу королю и потребовать развода у Церковного совета...

— Секундочку, фон- Флеминг! — прервал его Август. — А вы не забыли случайно, что законы Польши предписывают смертную казнь супругу, виновному в разводе? Я вообще-то не хочу потерять сына из-за какой-то женщины, которая, будем честными, не так уж и чиста и не имеет права жаловаться!

— Так вот откуда такая забота о моей скромной персоне! — ухмыльнулся Мориц. — Господин граф фон Флеминг спит и видит, как бы окончательно от меня избавиться! Моя мать его не переносила, и теперь он решил отомстить всем Кенигсмаркам!

Во взгляде министра полыхнул недобрый огонек, что не укрылось от короля:

— Я тут король, — прорычал он. — И у меня есть право помилования! И я не прочь посмотреть, как кто-то помешает графу Саксонскому прославиться во Франции!

И они перешли к исполнению королевского плана. Морицу ничего не стоило «соблазнить», с ее согласия, конечно же, самую хорошенькую горничную своей жены. И ночью одна из горничных, которой доверяла Иоганна, отвела хозяйку в комнату той самой красавицы, где графиня обнаружила ее в постели с собственным мужем. Сообщница Морица тут же громко расплакалась, перебудив весь дом. Скандал был прилюдным, и обманутой жене ничего не оставалось, кроме как подать жалобу. В бешенстве она бросила мужу:

— Вы поплатитесь за это жизнью, сударь, что доставит мне огромную радость!

— Селина достаточно хороша, чтобы умереть ради нее, — невозмутимо ответил Мориц. — Будьте теперь так любезны, скройтесь с глаз долой. Мне еще есть что ей сказать, и это, надеюсь, облегчит мою скорую смерть.

И, выставив всех за дверь, он вернулся к тому, чем был занят до внезапного вторжения своей супруги. И следующим же вечером, ужиная у отца, он увидел бумагу о помиловании. Его сообщница перешла в услужение к одной знакомой Морица и даже получила кругленькую сумму за свои услуги.

Потерпев поражение на всех фронтах, 21 марта 1721 года Иоганна-Виктория направила в Церковный совет прошение о разводе. 26 марта состоялась традиционная попытка примирения супругов. Иоганна выступала первой и заявила, что ни о каком сближении и примирении не может быть и речи и перечислила все свои претензии. Потом пришел черед Морица выступать, и, когда председатель Совета спросил, может ли он что-то сказать в свою защиту, граф ответил:

— Мне нечего сказать! Заявляю, что наши взаимные чувства давно умерли и что все факты, перечисленные графиней, полностью правдивы.

Совету оставалось лишь объявить брак Морица Саксонского и Иоганны-Виктории фон Леобен официально расторгнутым в пользу пострадавшей — то есть, оставить ей право выйти замуж еще раз. Они попрощались, поклонившись друг другу, как и полагается благородным людям. После этого графиня, теперь уже бывшая, отправилась к себе в Лаузиц.

Обезумевший от радости Мориц едва вернулся домой, как тут же отправил отцу длинное письмо, заканчивающееся словами: «После того как председатель объявил решение Совета, которое обычно ничего радостного в себе не содержит, сюринтендант хотел было угостить меня своей проповедью, но я прервал его занудную речь еще до того, как она началась. Я сказал: «Сударь, я знаю, что вы собираетесь сказать. Мы все грешники, и это правда. А доказательства вы видели только что». На этом я покинул Церковный совет, оставив их всех размышлять об истине, которую изрек».

Довольный, как школьник на каникулах, Мориц нежно попрощался с матерью, тетей и старой Ульрикой, которая доживала свои последние дни в Кведлинбурге, приказал подготовить его багаж и во всю прыть помчался в Париж. Ему предстояло завоевать самую прекрасную принцессу, и каждая минута была на счету.

Глава VII

Кажется, я ждал вас всю жизнь...

30 июля Мориц Саксонский наконец вновь увидел принцессу де Конти. Тем вечером регент устроил пышное празднество в честь своей новой любовницы, юной и очаровательной Софии Авернской, проходивший в бывшем владении курфюрста Баварии неподалеку от моста Сен-Клу. Она была дочерью советника Парламента и супругой лейтенанта французской гвардии, припадочного, который до этого момента изменял ей с внуком маршала де Виллеруа. Ее нельзя было назвать порядочной женщиной, но Филипп Орлеанский, который к тому моменту уже был болен и устал от всего, неожиданно воспылал к ней чувствами. После страшных потрясений, положивших конец системе Лоу, этой бури, обрушившейся на Францию, молодость Софии словно придавала сил и ему самому. И это было его возрождением, которое он праздновал вместе с придворными.

Теплая летняя ночь была незабываемой. Как и само зрелище. Во главе стола восседали любовники, она — в платье, стоившем сотню тысяч ливров, и гости, в украшенных золотом и серебром фраках, которые сверкали и переливались в свете четырнадцати тысяч фонарей, рассеянных по парку. И вдруг небо озарили первые фейерверки, которые будут видны во всех окрестностях вплоть до Булони.