Дикарь - Александр Жигалов

— Цвет говорит о том, что за сила была использована. Как правило, целительские потоки имеют зеленый окрас, причем многих оттенков, что знающему человеку скажет об особенностях данного целителя.

— Зеленый тоже есть, немного.

— Это эхо моего воздействия.

— Он очень темный.

— Я все-таки не целитель изначально.

— Желтый?

— Вероятно, способность повелевать пламенем, или металлами. Здесь многое все же неясно. Наше знание остаточно, мы владеем лишь малой частью того, чем обладали Древние, — это должно быть место так влияет на Ирграма. Он стал слишком уж откровенен.

Зато источник нашелся.

— Черный, — сказал жрец, когда Ирграм поднял с кровати леопарда, сшитого из лоскутов настоящего меха.

— Это проклятье. Они чаще всего видятся черными, словно обгорелыми.

— Любимая игрушка.

Леопард в руках расползался. Лопались прогнившие нити, рассыпалась ткань, и драгоценный золотой глаз вывалился из глазницы. Зато из лопнувшего брюха на руку Ирграма упала пластина. Золото.

Тонкие дорожки рун.

И капля выгоревшей слезы Неба.

Кто-то действительно очень хотел убить эту девочку. А также остальных. Второй источник обнаружился на дне небольшого бассейна, в котором лежала, раскинув руки, очень красивая женщина. Её кожу покрывали алые пятна, но лицо оставалось нетронутым. Глаза и те уцелели. И женщина казалась спящей.

А лилия, которую она сжимала в руке, угольно-черная лилия, живой.

— Не стоит прикасаться, — Ирграм перехватил руку жреца. — Она и была источником.

— Это Теякапан, — жрец руку убрал и посмотрел вопросительно. — Любимая подруга Милинтики, которой было дозволено взойти на ложе Императора.

И навещать его дочь.

— Вы уверены?

— Взгляните на её руки. Не теми глазами, что вы смотрите, а так, как вы видели силу.

Жрец нахмурился.

— Я не всегда её вижу.

— Всегда. Но ваш разум привык полагаться на обычное зрение. Попробуйте закрыть глаза и сосредоточьтесь.

Он повиновался.

— Её руки, — воскликнул он спустя мгновенье. — У нее черные пальцы!

— Проклятье оставляет след на всех, кто коснулся его, — согласился Ирграм, выдохнув. Повезло, что парень из видящих. Все-таки подруга покойной жены императора.

Наложница.

Возможно, рассчитывавшая на нечто большее? Или она не знала о проклятье?

Но зато понятно, почему убрали и остальных. Кто бы ни вручил ей игрушку, он позаботился, чтобы женщина замолчала.

— Почему она такая? — жрец то открывал, то закрывал глаза. Морщился. Переключаться было неприятно, но тут ничего не поделаешь. — Не как остальные?

— Потому что она их убила.

Но тоже не понятно. Этого проклятья хватило бы и на девочку. Зачем два? Одно «Черной крови», и второе — «Молчащего места». С другой стороны, девочка жива. И если от «Крови» её защитило «Зеркало», то как она уцелела, когда раскрылся проклятый цветок, который женщина сжимала в руке?

Ирграм потер лоб и честно сказал:

— Ничего не понимаю.

— Не только вы, — утешил его жрец.

Глава 22

Караван выходил через Западные ворота. Винченцо задумчиво проводил взглядом две белоснежные башни, оставшиеся с незапамятных времен. Они давно уже утратили истинное свое значение, превратившись в этаких молчаливых свидетелей прошлого. Однако ныне над башнями вздымалась туманная дымка силы.

Суетились внизу рабы и големы.

И стража молчаливо взирала на эту суету.

— Людей стало больше, — задумчиво произнесла Миара, выплюнув из окна вишневую косточку, что было, конечно, недостойно дочери высокого рода, но кто ж запретит?

Точно не Ульграх.

Винченцо поморщился.

Он так и не нашел в себе сил вернуться туда, где гремели барабаны. Говорили, что живых вовсе не нашлось, вернее, Совет решил, что слишком это опасно, оставлять зараженных.

Кроме Ульграха.

— Голова болит? — заботливо поинтересовалась сестрица и, откинувшись на подушки, уставилась мрачным взглядом. — Часто?

— Время от времени.

— Ты не говорил.

— А надо было?

— Винченцо, — это она произнесла с той непередаваемой интонацией, за которой читалось слишком многое. — Я волнуюсь.

— За меня?

— За свое сопровождение, — она приоткрыла полупрозрачную занавеску. — Если с тобой что-нибудь произойдет, отец может и передумать.

А она категорически не желает оставаться в городе.

И не она ли сократила названный срок? Тогда отец говорил о месяцах, но вдруг оказалось, что вовсе нет причин ждать, что погода стоит замечательная. Дороги просохли. Солнце светит. И звезды благоволят новым начинаниям.

На дороги и на звезды отцу было глубоко плевать.

Может, дело в письмах, которые ему доставляли из Благословенного города? Что-то там произошло, что-то настолько важное и серьезное, что караван собрали в два дня.

А Винченцо вручили свитки, дары и Миару, которая ныне притворялась юной и беззаботной.

— Все хорошо, — он заставил себя улыбнуться. — Еще немного, и мы отсюда выберемся.

— Конечно, — она перебралась на его половину и прижала ладошку ко лбу. Нахмурилась, прислушиваясь к чему-то. Даже стало страшно, вдруг да на самом деле услышит.

А Винченцо почти привык к барабанам.

И боль они причиняли редко, только когда он становился слишком уж неосторожен в мыслях.

— Странно, — произнесла она.

— Что-то не так?

— Я уже исправляла эти повреждения. Тонкие. А они снова. Ладно, сейчас будет легче. Вечером я уже нормально посмотрю, а то ведь качает.

И надула губки.

Экипаж и вправду покачивало, но не сказать, чтобы сильно. Но возражать Винченцо не стал, как и мешать размышлениям сестры, что вытянулась на лавке, пристроив голову у него на коленях. Она наматывала тонкие локоны на пальцы, и распускала, и снова наматывала. И человек, с Миарой незнакомый, мог бы решить, что занятие это совершенно пустое.

Этот блуждающий рассеянный взгляд.

Эта полуулыбка на губах.

Это мечтательное выражение лица. Ульграх не отказался бы и сам заглянуть в мысли. Но в то же время ему было страшновато. Как знать, что он там увидит?

Он прикрыл глаза.

Караван, выбравшись за пределы