Знамя Журнал 7 (2008) - Журнал Знамя

Рыдать? Терзаться? Биться? Голодать?

Напиться уксусу? Съесть крокодила?1

Место и там-то требовало пояснений - интерпретаторам есть где разгуляться, но это опять же совершенно необязательно: почему уксус и крокодилы? Потому же, почему 38 рассказов. Почему бы и нет? Дальнейшая игра ассоциаций - дело читателя, хоть 38 попугаев вспомните. Крокодилы, попугаи - все тропики. Проект, как и сам Фрай, русскоязычен и космополитичен. По сути, это один из срезов русского Интернета, с чем связан не только географический разброс - Россия, Португалия, Израиль, Китай, США, Литва… - но и характер прозы, сколько ни говори о том, что для настоящей литературы среда бытования не важна. Интернет позволяет увидеть некоторые массовые тенденции - например, общую склонность к стилизациям, созданию псевдопереводов, игровых псевдонимов и автобиографий. Учитывая, что среди прочих авторов “Инородных сказок” есть некий Розенкранц amp;amp;Гильденстерн (сказка “Про все остальное”), на общем фоне вполне органично выглядела бы биографическая статья: Розенкранц amp;amp;Гильденстерн. Мертвы. Здесь много чужих героев, в том числе осознающих себя как таковых и пытающихся выйти за рамки собственных мифов (рассказ “Лолита: перезагрузка” А. Малатова), отражений архетипических сюжетов и образов (цикл “Сказок о жизни”, “Сказок по Фрейду” В. Райхер). Для многих текстов характерен небрежно-сырой блоговый стиль, конспективность либо захлебывающийся эмоциональный поток сознания, и если для одних это прием, то для других - неизбежность. Общим местом становится форма романа в письмах, а многие рассказы стремятся, но не могут перерасти то единственное “красное словцо”, ради которого они созданы. О ФРАМе в целом говорить интереснее, чем о многих отдельных его текстах - эффект, обратный тому, которого добивается Мартынчик, но закономерный именно потому, что суть серии - кладоискательство, в которое вовлекается читатель, по мере того как Фрай показывает свои “Секреты и сокровища”. Для меня клад в этой серии - сборник прозы Виктории Райхер (в ЖЖ - neivid) “Йошкин дом”. Причем, судя по словам кладоискателя-Фрая, с ее одноименного рассказа вкупе с рассказом Дмитрия Дейча началось составление сборника лучших рассказов 2005 года. Название “Йошкин дом” - такой же бумажник со многими отделениями, как и большинство заголовков книг серии. Йошкин дом. Кошкин дом. Ежкин кот. Ежкин кот в кошкином доме. В результате эвфемистическое русское ругательство соседствует с именем Иосиф, спрятавшимся в уменьшительном Йошка и влекущим за собой целый спектр библейских ассоциаций. Соседство высокого и низкого, сленга и Завета для Райхер вполне характерно: вот и “Вариации на тему Пасхальной Агады” скрываются в подзаголовке рассказа, а скорее даже эссе, под броским и небрежным названием “Люблю, когда пипл тусуются”. Листая страницу за страницей книги серии, понимаешь, что огромное достоинство произведений Райхер - жанровое разнообразие. В “Йошкин дом” вошли юмористические рассказы и шутливые зарисовки, стихи и ритмизованная проза, психологические и публицистические эссе, психотерапевтические этюды и маленькая лирическая повесть “Смертельный номер”. В аннотации умение писателя менять маски и набрасывать сценарии возводится к психодраме - специальности Райхер, практикующего психолога, занимающегося индивидуальной и групповой психотерапией. Психодрама (по определению из ЖЖ neivid) - групповая игровая психотерапия, во время которой происходит проигрывание собственных проблем по собственным же сценариям. Подобные сценарии один за другим раскрываются в ее рассказах. Род занятий в данном случае не просто накладывает отпечаток - во многом организует художественное творчество, но, что не менее важно, они не становятся зависимыми друг от друга. В ряде рассказов психологическая (психотерапевтическая) подоплека выведена на поверхность уже в названиях-терминах: “Астения”, “PTSD”, серия “Извращений не бывает” - “Истеричка”, “Андрогин”, “Онанист”, ролевая игра “Злой и мертвый”. Рассказы - об этом, но они существуют отдельно от собственных ярлыков-заголовков - от того, что сказал бы о поведении персонажей специалист, прочитав ту или иную историю. Отчасти похожий случай - ранние работы Павла Пепперштейна, выставлявшиеся в конце 2007-начале 2008 года в галерее “Риджина” (Москва), альбом “Наблюдения”, в котором художник передал разные клинические фобии-мании и прочие состояния безумия, т.е. имитировал манеру и внутреннюю логику рисунков параноика, шизофреника, истерика и так далее. Но рисунки Пепперштейна ярлычками не снабжены, неподготовленный зритель видит в них одно, врач - другое, а еще лучше, если и то, и другое. Понимание концепции открывает еще одно измерение, без которого, впрочем, рисунки тоже интересны. У Райхер психотерапия дает начало движению и уходит на задний план, на переднем оставляя психологизм, как в рассказах о настоящем - с медицинской точки зрения - безумии (“Молочная река, кисельные берега”, “Лицевая вязка”), так и в историях о привычном безумии обыденности, семейной жизни, например (“Custom kill”, “Книга жалоб и обожаний”). Самый подходящий каламбур, описывающий характеры и сюжеты прозы Райхер, попадался мне давным-давно в “Двенадцати месяцах”: “…я без ума от природы!” - “Я так и думала, что от природы!..” - “Но я совсем не то хотела сказать, ваше величество. Я хотела сказать, что безумно люблю природу!”. Кто-то без ума от природы, кто-то от любви, кто-то от горя; безумные фантазии оказываются реальностью, внешне разумные серьезные намерения и фразы - игрой, при этом игры более чем серьезны, настоящее и кажущееся - взаимопроникаемы, а самые простые слова - непонятны и отягощены многочисленными подтекстами. Когда изобилие масок и языков очевидно, это не удивляет. Другое дело, когда то же самое происходит в поразительно одноголосом произведении - упоминавшемся романе “Забавные повадки людей”. В нем формальное многоголосие писем и разговоров оборачивается фактическим унисоном - где-то к середине окончательно теряешься в персонажах, которые если не на одно лицо, то на один голос. Как и герои короткого безымянного лирического рассказа Рубинштейн из “Уксуса и крокодилов” (по первой строчке: “Она любит…”) или ее же “Лишних встреч” в “78”. В результате начинает казаться, что все говорят на одном языке, да что там - принадлежат к одному биологическому виду, откуда же глухие стены между героями? Откуда просвечивающий сквозь щебет персонажей экзистенциальный ужас взаимонепонимания, обманов, одиночества, превращения близких людей в самых чужих и далеких? В романе есть несколько пассажей, обреченных на цитирование и уже растащенных по Интернету, один из них: “…пойми уже наконец, когда ты говоришь: “Я тебя люблю”, так ты в эти слова один смысл вкладываешь, а я совсем другой смысл из них извлекаю. Как будто ты кладешь в шляпу апельсин, а я из нее достаю кролика. А ты меня потом спрашиваешь: ну как, вкусно? И я сразу в ужасе: мне что, его убить нужно? И съесть? А я его, наоборот, морковкой кормлю, и у него нос шевелится, и уши розовые просвечивают на солнце. А ты, ну так, между прочим, предлагаешь: давай я тебе его почищу. Я это себе представляю, и мне сразу дурно делается. Тошнит, голова кружится… Ну ладно, говорю, почисть… И ухожу из дома, чтобы этого не видеть. Возвращаюсь через час, а ты сидишь в кресле, весь пол в апельсиновых шкурках, а кролика нет нигде. Ты мне вкладываешь в рот дольку апельсина, и меня немедленно рвет от вкуса свежей крови. Я думаю: убийца. Ты думаешь: истеричка…”. Уследить за ветвящимся, обрывающимся, возвращающимся к собственному началу якобы детективным сюжетом непросто, читателю придется постараться, но энергии текста хватает на то, чтобы проглотить, не жуя, а потом разбираться, кролик это был или апельсин. Последнее верно практически для всех книг разнороднейшей бело-рыжей серии. Апельсин ведь тоже рыжий, а кролик может быть белым. Или подопытным. Дарья Маркова

Елена Зейферт.Волга - XXI век (Саратов).

“Стрекоза из каленой стали…” Волга - XXI век (Саратов)* Добротная, “под лен” однотонная обложка, выпуски разного цвета - насыщенного синего, зеленого, кирпичного и др. - создают дразнящее и в то же время чинное разноцветье на книжной полке, сортировку в сознании по номерам - вот в этом, красно-коричневом, - интересная пьеса Алексея Слаповского, ее хочется перечитать… Солидный объем журнала - в каждом выпуске, объединяющем два номера, в среднем 300 страниц. Располагающий логотип - крылатый слон, идущий прямо на читателя по нотному стану. Слон ступает уверенно, но линейки нотного стана не гнутся под ним, словно ощущая над собой его крылья… Журнал “Волга - XXI век” уже при первом взгляде внушает доверие. Доверие же внушает и его история, а вернее, эволюция. В этой рецензии без литературной “археологии” не обойтись. Рождение журнала особой печатью не отмечено. “Волга - XXI век” - преемник “Волги”, начавшей выходить в 1996 году и ставшей тогда в ряд других региональных “толстых” литературных журналов - “Дон”, “Урал”, “Сибирские огни”, “Дальний Восток”… Все они были одновременно органами Союза писателей РСФСР и местных писательских организаций. Главных редакторов утверждали обком, ЦК КПСС и секретариат Союза писателей РСФСР. Такое обилие сокращений и аббревиатур в именах “учредителей” во многом определяло политику журналов. Первым главным редактором “Волги” стал “русофил” Николай Шундик, его сменил Николай Палькин, продолживший линию Шундика, но усиливший “провинциальность” журнала. Как “Волге” в дальнейшем удалось обрести свободолюбивую натуру? Либеральную направленность, несмотря на свою региональность, “Волга” получила, когда в 1984 году ее главным редактором стал Сергей Боровиков. Он постепенно сумел увести журнал от опеки обкома… Вершинными в истории “Волги” можно назвать 1988-1996 годы. В то время “толстые” литературные журналы, и “Волга” в их числе, активно “возвращали” читателю ранее запрещенную литературу и открывали современные новые имена. “Волга” опубликовала произведения В. Набокова, И. Шмелева, Б. Зайцева, Н. Бердяева, первой - отдельные вещи В. Пьецуха, В. Сорокина, Е. Рейна, В. Павловой… В специальных выпусках “Волги” вышли “Сын человеческий” А. Меня (еще при жизни автора), первый перевод путевых заметок А. Дюма-отца “От Парижа до Астрахани”. Журнал проявлял естественный интерес к именам из провинции (А. Ожиганов, Самара; С. Солоух, Кемерово; А. Титов, Липецкая обл.) и к поволжскому краеведению (записки саратовского архиерея, который в домовой церкви тайно венчал Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича; история волжских пароходств). Вышло несколько специальных краеведческих номеров с уникальными материалами. Немалым был удельный вес российско-немецких поволжских материалов (историко-культурные публикации А. Германа, И. Шлейхера; очерки о знаменитом композиторе А. Шнитке и известном художнике Я. Вебере и др.). “Волга” была третьим - после “Знамени” и “Октября” - журналом, который зарегистрировался как периодическое издание по Закону о печати от сентября 1990 года, получив N 61 (у сегодняшних новых изданий номера с весьма большим количеством цифр). Строчка, вынесенная в название этой рецензии, - “Стрекоза из каленой стали…”, встретилась в стихотворении одного из авторов “Волги - XXI век” Алексея Александрова. Цитата (вне контекста) как нельзя лучше характеризует “Волгу”. Судьба этой “стрекозы”, литературно-художественного издания, действительно напоминает скорее закалку стали, чем жизнь изящного существа… Покинув в 1990 году Союз писателей, журнал ушел и от “Приволжского книжного издательства”, которое оплачивало типографские расходы, начисляло гонорары авторам и зарплату сотрудникам. Сергей Боровиков писал обращения в саратовскую администрацию, ходил по инстанциям - безуспешно. Русский ПЕН-центр с просьбой о содействии “Волге” за подписями Фазиля Искандера, Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной и других первостепенных столичных поэтов обращался к губернатору Саратовской области Дмитрию Аяцкову, но тот даже не ответил. Сотрудники “Волги” начали сами зарабатывать деньги - занялись изданием и продажей художественных книг для детей и учебных пособий, создали при редакции книжный магазин (нанимали КамАЗ, который отправлялся в Москву за книгами, затем собственноручно всей редакцией разгружали его). К продаваемым книгам добавились канцтовары. Был период, когда “Волга” печаталась прямо в редакции - получив в 1994 году “Малый Букер”, журнал приобрел собственный печатный станок и переплетное оборудование. Но не хватало денег даже на бумагу. Некоторое время “Волга” прожила за счет печати на заказ - путевых листов, меню, даже графоманских книг… Но удержаться на плаву не удалось. В 2000 году редакция обратилась к читателям с известием о прекращении выхода журнала. Спустя два года на форуме молодых писателей в Липках о судьбе “Волги” был задан прямой вопрос вице-премьеру Валентине Матвиенко. И ответ Матвиенко - ее звонок Аяцкову - решил дело. Журнал (под названием “Волга - XXI век”) возобновили, редактором стал Николай Болкунов. В 2007 году тендер на издание “Волги - XXI век” выиграл Сергей Гришин, который пригласил в редакторы заведующую отделом критики прежней “Волги” Анну Сафронову. Усилиями А. Сафроновой и ее команды “Волга - XXI век” бережет свободный дух “Волги”. Откроем журнал. Какие имена и тексты - озарения, открытия, звезды - “Волги - XXI век”? Пьеса “Дурак (“Не дайте мне вас убить…”)” Алексея Слаповского. Названная по имени героя, “перемещенного лица”, имя которого Дурак - омоним нашего ругательства, драма поднимает одну из важнейших современных тем - жизнь среди “других”, ощущение себя как “другого”. Практически все мы - “перемещенные лица”, что подчеркивается в пьесе и авторской рекомендацией исполнять одному актеру несколько ролей - лиц чужих и якобы “своих”… Художественная речь А. Слаповского, как всегда, иронична, жива, многоголосна. Впечатляют слог и природное чувство контекста Ксении Голубович в ее произведении “Как я была и перестала быть переводчиком в Ясной Поляне”. К. Голубович рождает тонкую, нюансированную, непредсказуемую словесную ткань, впечатляя стилевое чутье читателя. Опыты Сергея Боровикова, выступающего в рубрике “В своем формате” с уже известным читателю и кумулятивно пополняемым циклом “В русском жанре”. Боровиков “фотографирует” русскую жизнь и свои внутренние озарения: белка в колесе как самое гнусное издевательство человека над животным… женщина “с навсегда замученным лицом”… одетые с иголочки герои и сверкающие авто в послевоенном фильме “Весна”… бомж, углубившийся у мусорного бака в чтение обнаруженной в нем книги… Постоянные рубрики журнала традиционны: “Стихи”, “Литературная критика”, “Из культурного наследия”… За исключением неожиданного расслоения классической рубрики “Проза” на разделы “Большая книга”, “Просто проза” и “Сентиментальное чтиво”, а также “Точка схода”, “Дебют” и пр. Проза, даже достойная “толстых” литературных журналов, действительно разная. Большая книга - это в первую очередь неиссякаемый, живучий романный жанр. К примеру, опубликованное в саратовском журнале произведение Веры Афанасьевой “Любимый роман” - парафраз на “Мастера и Маргариту”, написанный на современном материале, с узнаваемыми историческими лицами (“с пятнами на лысине живут, да еще как живут…”), новейшей техникой, телетрансляциями (из ада), возможностями пластической хирургии… Прием парафраза обнажен - автор не только трансформирует известных персонажей и сюжетные ситуации, но и неоднократно признается в этом (“но, как критик творцу, должен сказать, что вы были слишком очарованы своим героем и тем, кто написал о нем до вас”, “они, наверное, хотят, чтобы я отправилась туда обнаженной. Так, кажется, полагается?”). Как у Булгакова, в “Любимом романе” переплетены московское, иерусалимское и вечное и бесконечное времена и пространства. Есть и забавные авторские мазки. Мастера и Маргариту одновременно заменяет молодая писательница, девушка-дворник. Понтий Пилат влюблен в Марию Магдалину. Будущий евангелист Марк служит секретарем у Пилата. Но суть остается вечной: добро есть часть зла, и на фоне зла оно более удивительно и ценно. В “просто прозе”, представленной в основном рассказами, радует дуновение настоящего - тяги к живой чарующей реальности даже у такой заводной куклы, как Милочка в “Кобальтовой чашке” Анны Андроновой, воскресение прошлого в восприятии мира старым человеком (ассоциирование кота с умершим мужем) в ее же “Соседях”, фотографическая значимость и нетленность любого жизненного эпизода и пересечения с линией чьей-то жизни в “Том адресе” Ольги Клюкиной, редчайшей точности попадания взаимная любовь, союз “легконогой, юной” Милуны и сорокопятилетнего философа Ренато “с седыми висками и глазами, похожими на темные оливки” в “Звонке” Татьяны Лебедевой… Слова “сентиментальное” и “чтиво” могут быть восприняты негативно, но редактор журнала Анна Сафронова настаивает на обратном эффекте - по ее словам, рубрика просто намекает на несовременный “сентиментальный” характер этих произведений. И верно - к примеру, детская любовь к родителям (Олеся Коптева. “Papa est’”) и родительская любовь к детям (Вера Агафонова. “Нарисованная радость”), к сожалению, становятся литературными рудиментами, а вечная детскость души - рудиментом нравственным… Поэзия в саратовском журнале экзистенциальна, экспериментальна, чутка к внутренней форме слова. “Что знают осы об осознании?” - задается философски-каламбурным вопросом Григорий Гелюта. “Мы жалим (потом жалеем), говорим о пчеловечности”… Знакомый мир трансформируется до неузнаваемости: черепаха львенку: